Николай робко постучал. Уже в последний момент, перед самой пропахшей дезинфектантом дверью смутное сомнение, обратившееся с невиданной прытью в подобие сакрального страха, овладело им, отняв всякую уверенность: сейчас он ощущал себя словно школьник перед грозным кабинетом. А что в этом грозном кабинете? Разные опасности ожидают школьника, который дал невзначай повод усомниться натуральности своих антропоморфных признаков. Вчера, к примеру, русоволосая секретарша Антонина (привыкнув к печатной машине, она громко долбит сейчас клавиатуру компьютера), прыснула едким соком в лицо Андрюши. А до этого Андрюша нюхал её туфли, и ему даже не возбранялось натирать живым говном политическую карту мира над раздаточным окном столовой. Но как только Андрюша расслабился, приоткрыв потаённые лазы к нежнейшим всходам души своей, тот час неумолимый общественный судия растерзал его, выполол как сорняк, истребил как вредное насекомое.
Но в чём провинилось насекомое? В том, что оно сосёт кровь? Переносит на себе яйца паразитов? Бациллы? В том, что назойливо зудит, беспокоя тревожный сон покрытого лишаём мерзавца? Или той самой Антонины, женщины с аккуратно подбритым лобком и погрызенным ногтем безымянного пальца левой руки?
Николая охватила непонятная оторопь. Он уже и думать забыл о директоре, секретарше, и об ушедших в серозную блевотину времени сумерках средней школы. Отчего вдруг вспомнился ему умерший с десяток лет назад от рака простаты Андрей? Антонина Михайловна, с её неприличной улыбкой? Легендарный генерал с портсигаром в мощной руке? Этот жгучий трепет в заднем проходе? Ломота в паху при виде выпавшего из трусов практикантки (имени, кстати, вспомнить не смог)? Наверное, именно тогда он впервые ощутил дикую, несовместимую с привычной стройной картиной мира, абсолютно животную тягу к полной самоотдаче. Ему захотелось стать вещью в нервных руках избалованных ублюдков-аспирантов. Он внутренне выл от противоестественного желания жидкой пассивности и тотального самоотречения. От страха он напустил в штаны, и сразу вслед за этим задрожал в тягучем, неизбывно-сладком оргазме.
Вся эта странность вскорости испарилась, улетучилась как слюна любовника со ступней возвратившейся с внеочередной презентации супруги. Он жил без вспышек, ровно снимая генетическим рубанком тонкую стружку заурядной судьбы. И вдруг – опять это!
– Входите! – прозвучал жизнерадостный голос.
Николай вздрогнул и потянул за ручку, обильно потея.
Герасим Палыч сидел в кожаном кресле; рубаха расстёгнута до пупа, курортные шорты влажны:
– Присаживайтесь, я сейчас скажу Нине, чтобы кофе принесла…
Он потянулся к трубке, и в этот момент Николай открыл огонь.
