Странный институт находился на самом выезде из города; Андрей сначала проскочил, и пришлось разворачиваться. Низкое здание школьного типа, решётки на окнах первого этажа недавно покрашены. На въезде во двор он разминулся с микроавтобусом. Довольно старым, с жёлтыми шторками. Вдоль кирпичной стены стояло несколько легковушек, в основном, отечественных марок.
Андрей не торопился выходить из машины. Он заглушил двигатель и, выключив магнитолу, стал наблюдать за входом. За десять минут дверь открылась лишь раз, выпустив краснолицего мужчину в пуховике, которого Андрей про себя окрестил почему-то "завхозом". "Завхоз" удалился в направлении гаражей, закурив на ходу. Дальше ждать не имело смысла.
В гардеробе он отдал куртку читающей женщине неопределённых лет. При его приближении она вскочила, выронив книгу. Андрею бросилась в глаза необычная живость, с какой гардеробщица вцепилась крупными узловатыми пальцами в воротник (тускло сверкнул опал). Андрей перехватил безумный взгляд её тёмно-карих глаз, затем проследил в задумчивости за бугристым, в красные рейтузы обтянутым задом, сотрясавшемся в такт шагам её. Она была обута в поношенные уже, но вполне приличные туфли на не очень высоком каблуке. Андрей перегнулся через захватанный борт, чтобы посмотреть название книги. В.В. Ковалёв, В.А. Уланов: "Курс финансовых вычислений". О как.
В этот момент подошедший сзади ударил его чем-то твёрдым (возможно, обрезок трубы) по голове.
– Отнесите его ко мне в 215-й, – кивнул направлявшийся в санузел Дурейцев.
Двое молодых людей, один из которых имел шесть пальцев на руках, подхватили безвольно обмякшего Андрея подмышки и поволокли к лифту. Гардеробщица, не обратив внимания на упавшую книгу, запустила руку под рейтузы и принялась яро натирать себе клитор. (Очевидно, Андрей оторвал её от мастурбации, а книга была лишь прикрытием. Возможно и другое: увлечённая разнообразием структур коммерческих алгоритмов, женщина вошла в своеобразный транс, после чего, став невольным свидетелем происшедшего с Андреем, автоматически принялась возбуждать себя, чтобы "переключить" центр раздражения.)
В туалете Дурейцев первым делом с наслаждением помочился, а затем, не застёгивая штанов, приоткрыл дверь кабинки, в которой, кряхтя, восседал Геннадий Широв. Как раз в этот момент Широв с характерным шлепком уронил в унитаз изрядный кусок тёмного кала.
– Здорово, Ген, срёшь? – спросил Дурейцев, оголяя головку расшитого специальным бисером пениса.
Геннадий кивнул, простужено хмыкнул и, проворно ухватив член Дурейцева заросшими бородавками пальцами, принялся его нежно поддрачивать.
– А у меня, Ген, уже и срать куражу нет, – выдохнул сквозь зубы Дурейцев, заметно, однако, возбуждаясь, – Вчера опять все нервы себе сорвал из-за детей этих ёбаных. Выродки, что с них взять? Гады такие, ты себе представить не можешь. Как тли липкие сок сосут, медленно, паразиты блядские. Они используют меня, как свинья использует корыто с помоями, то есть они питаются мной, топчут своими копытцами вместе с этой блядью Алевтиной, и выжирают из меня защитный слой, после чего я уже никакой, понимаешь?
Геннадий снова кивнул и, продолжая дрочить уже по-взрослому вставший хуй Дурейцева, выдавил из себя еще небольшую порцию.
– А Алевтина, она ведь не для них старается: у неё на уме в первую очередь своё удовольствие, своя рубашка ближе к телу. Я повёл её в гости к Грише. Она портсигар этот посмотреть хотела. Ну, Зорге, генерала. Там были: Макар, Анальгин, Серёга, Антоха Синий. И я видел: она так и ёрзает от похоти, эта сука. Мне ребята говорят: Денис, ты как? А я что? Я пожал плечами. Потом возвращаюсь – они все сидят там в гостиной, она уже голая, Грише хуй насасывает, а другие уже вокруг неё, уже тоже хуи свои повынимали. На меня уже внимания не обращают, что ты. И стали ебать её. Они её ебали, Ген, а я смотрел и думал: свинья! И она была похожа на свинью: такая красная вся, пятнами, влажная, и повизгивает. А они её во все дыры, во все дыры. Но они быстро так кончили, Ген, они перевозбуждены были все. Они её в жопу, Ген, и в рот: пихали ей по два хуя за щеку, а она обосралась под конец, представляешь? Серёга свой вынул у ней из жопы, коричневый, а она как перданёт, и кусок говна следом. И нассала еще. Я ж говорю: свинья. И орёт, аж хрипит: "Ебите меня!" Но они уже кончать все начали, дружно так, они, Ген, быстро спускать стали. Она легла, а они встали над ней и поливали молофьёй: всю залили. Как свинью. А Гриша еще нассал на неё под конец, а она только балдела от этого, натурально, Ген.
– Ну а как это… Помнишь, ты хотел расплодить повсюду мёртвую слизь? – прогнусавил Геннадий, ускоряя движения пальцев.
– Да, да, это обязательно! Это непременно! – горячо зашептал Дурейцев, с остервенением обкусывая ноготь большого пальца, – Мёртвая слизь нас рассудит, помирит навеки, стопудово, что ты… И у меня уже всё готово фактически… Сегодня прибыл последний, пятидесятый экземпляр. У него прекрасные анализы, прекрасные! Это золотой мальчик, Гена. Предыдущие были так себе… Та тётка, правда, с двумя влагалищами, она ничего была… Но помнишь: кровь её горчила? Когда после смески? Змеёй отрезали? И тонкая кожа, паучиха… И тот безногий. И прокажённый…
– У меня его уши остались! – радостно затряс головой Геннадий.
– А этот, этот вообще как эталон какой-то! Ногти розовые, представляешь? – Дурейцев стал поминутно вздрагивать, прозрачная капля засверкала на входе уретры, – Его мне не доставало как раз! Теперь я их всех уничтожу: и Алевтину, и выродков этих пархатых! Я им покажу канифоль! Они меня хотели сморщить! Не на того напали!
Геннадий быстро сунул руку между ног и, достав из унитаза щепоть фекалий, уверенным плавным движением размазал его по упруго торчавшему члену Дурейцева. Характерный запах усилился; Дурейцев громко вздохнул и прикрыл глаза.
– Алевтина не подпускает к себе уже три месяца… – Геннадий стал помогать себе другой рукой, втирая кал в ствол и мошонку Дурейцева, – Она вынимает саблю, как только подойдёшь к ней ближе, чем на полтора метра. Костя Мутный уже лишился кисти, а Женя Клей едва не издох от потери крови. Мёртвая слизь спасёт нас, Деня, если ты справишься. А если не справишься… Ведь мало иметь качественное сырьё: нужно еще самому иметь склонность к всасыванию девичьего пота. Ты старательный учёный, настойчивый, пытливый практик, но отцу мёртвой слизи необходимо ежесекундно восставать над туманом обыденности в образе застывшего в столбняке юноши со змеиным сердцем и кнутами вместо рук. Готов ли ты к этому? Знаешь, как пахнут влажные ступни молодой провинциалки, когда она снимает туфли, усевшись на табурете в тесной кухоньке, вернувшись поздно вечером с работы?
– Но я… Я сейчас… Сейчас… – залепетал Дурейцев, резко придвигаясь к Широву и судорожно тыкая ему в губы своей смазанной калом залупой.
– Уйди, уйди, пидарюга! – Геннадий зажмурился, заслоняя лицо.
Струя густого семени прыснула ему в ухо; Дурейцев трепетал, стоная по-бабьи. Через некоторое время он обмяк и, вяло задрожав, прислонился к стене. Широв вытирался рукавом, тихо сопя.
С минуту они молчали, но затем Геннадий, резко распрямившись, сложил перед лицом ладони лодочкой и с утробным щелчком отрыгнул в них клубок аскарид.
– Бодяга? – встрепенулся Дурейцев.
Широв неотрывно следил за извивающимися глистами. В туалете стемнело. Сухой колючий сквозняк пробежал по-над обоссанным кафелем. Вдруг что-то глухо стукнуло в оконное стекло. При этом звуке Широв взвизгнул, отбросив червей, так что последние разлетелись в стороны, частью попав на возившегося с ширинкой Дурейцева; вскочил, обронив шмоток кала, и с безумным лицом устремился вон.
– Генка! Что?! – Дурейцев опрометью бросился следом.
Злой взгляд чудных паучьих глаз сопровождал их из-за стекол. Хотелось пить, а мать еблась, вращаясь во петле широкой. Невнятный гомон, тихий всплеск: отца укрыл зловонный омут; их сыновья лежат окрест и, стиснув зубы, глухо стонут.
