На озябших ветвях берёзок прозрачные капли влаги. Зима нынче сырая, неуютная. Ночью подморозило: Аркадий заскользил у калитки, потянул связку, кажется. Не разогретое тело резким движениям враждебно, упрямится. Кажется, сделай ещё шаг – и непременно упадёшь навзничь, и скользкая обледенелая коряга вонзится тебе в глаз до самого мозжечка.
Вот вчера – другое дело. Вчера он весь был красным облаком, набухшей в компоте сливой…
Но и сегодня еще не всё потеряно: проходит пара часов – и снова Аркадий как новенький! Из парилки – на снежок: жок-жок-жок! Колючий тулуп заставил похотливо сощуриться. Перцовая настойка вмиг растопила промозглый февральский пейзаж: чёрные крючья деревьев заклубились тёплыми червями, колючие сугробы обратились пуховыми шапками, приветливо хлюпает грязь, в бесстыжем танце поднимается к серому киселю небес конопляный дымок.
Тогда-то он и подкараулил Марию в сенях. Она несла дрова. Длинная бобровая шуба накинута прямо поверх ночнушки, на босых ногах – унты Григория.
Бах! – ударил в нос основанием ладони. Запрыгали по ступеням крыльца поленья, гулко стукнул затылок в половую доску. Скинул тулуп, упал сверху, дурея от сочного запаха, смял булки грудей в подмёрзших пакшах, с чавканьем слизывал кровь (её было много). Затем, замотав рот кашне, перевернул (брыкалась, как лошадь): вот она, самая сладкая, узенькая дырочка зада. Глотая липкую слюну, протиснул в неё распёртый желанием хуище.
Небольшая птица заскребла коготками по подоконнику: наверное, хозяева оставляли корм для пернатых друзей. Возможно, это были хлопья овсянки. Или крошки хлеба? Пшено? Подошло бы и другое твёрдое зерно. Семечки, к примеру…
Аркадий с трудом сдерживал стон наслаждения. Желая оттянуть оргазм, он разглядывал птицу. Зерно. Семя. А что если накормить птицу жидким зерном, то есть, спермой? Вот это идея! Приученная к жидкому корму птица сама будет прилетать в дом. Охваченная голодом (зимой с продуктами туго), она нападёт на хозяина и выклюет ему яйца из мошонки. Неплохое решение проблемы: Григорий давно мешал. Мария, хлюпая продолжавшей течь из размозженного носа кровью, задышала глубже и принялась подмахивать. Вскоре она застонала и, просунув руку, ухватила Аркадия за мудя, не давая вытащить член из своей задницы. Аркадий крепился до последнего, но вот, наконец, испустив нутряной стон, женщина обмякла, осев на холодные доски.
Молнией Аркадий метнулся к окну, высадил кулаком небольшое стекло веранды и прыснул в птицу горячей солёной струёй.
– Заебись! – закричала птица, скаля мелкие, как у дельфина зубы, с которых капал изумрудный яд, – Аркашка – знатный ёбарь! Не постеснялся накормить пернатых друзей наваристой спущёнкой!
– Хе-хе-хе… – ребячески загнусил Аркадий и, поболтав залупой в воздухе, окатил пичугу парящей струёй мочи.
– А! Сука! Уёбок! – птица вспорхнула, плюясь и норовя вонзиться в пористую харю обидчика своим наливным гнойным жалом. На помощь ей уже летели из сосновой рощи: железный птенец Ахмед, ястреб Кузя и Вертлявый Скелет Мужчины (ВСМ).
Лихорадочно озираясь, Аркадий искал пути к спасению. Враги уже близко: не пощадят, замочат! Сипло взвизгнув, Аркадий подхватил Марию, что кошкой потягивалась на брошенном им тулупе, медленно втирая в ягодицы потемневший от крови кал, заслонился ею, как мусор пластиковым щитом своим. Но Мария, протяжно рыгнув, осела вдруг в руках его, вздуваясь пузырями гнилой жидкости и газа, разлагаясь прямо на глазах. Скелет её развалился, как перепревшая кака. Брезгливо отряхиваясь от липких ломтей, Аркадий отступил в сени, где натолкнулся спиной на обтянутого в серебристое трико Григория. Из нагрудного кармана трико выпирал, желтея металлом, портсигар генерала Зорге.
– Зима… – пробормотал Григорий, вынимая из промежностной пазухи анальный расширитель, – Вчера я не усидел, потому что никаких нервов не хватило, но сегодня смогу, смогу… – изо рта его посыпались лёгкой белой крупой мелкие опарыши, половой орган раздулся до размеров литровой банки.
– Я узипаю! Узипаю! – пытался успокоить его Аркадий, норовя то проткнуть набрякшего монстра сапожной иглой, то поцеловать акробата в губы.
Сзади подобрался вертлявый ВСМ. Было видно, что он весь играет на Солнце от масла. Он был масляный по-грибному, оттого источал штурмовую страсть. Он захотел спустить, во что бы то ни стало спустить Аркадию в рот. Того же жаждал изнывающий от тройной эрекции (член-язык-яйцевод) ястреб Кузя. Железный птенец Ахмед, пробив стальным клювом дыру в перегородке, проник в питомник, закружил над клетками с подопытными детёнышами человека.
– Босудаго! Жигорзаго! – ревел железный птенец Ахмед, поливая детей бензином из специальной форсунки.
– Иииииаааии! – отзывались дети пронзительным визгом.
А Григорий, Скелет и Кузя накачивали тем временем перемазанного разложившейся Марией Аркадия своими хуищами. Когда они стали кончать, Аркадий испугался, что захлебнётся: терпкое семя хлынуло в самые почки! Он завертелся юлой, откидывая присосавшихся к своим половым щелям сладострастников, нанося беспорядочные удары подхваченной в суматохе мясорубкой.
И тут Ахмед выпустил искру.
Полыхнуло пламя. От взрыва здание треснуло, как череп пенсионера, если крепко ударить по нему сверху огнетушителем.
– Батька, выручай!!! – завизжал сочащийся спермой Аркадий.
Электрический кабель, густо уложенный вдоль железнодорожной колеи, заискрился, и Батька объявился перед пожарищем во всей свой адской красе.
Обомлев, Ахмед рухнул вниз и увяз в тазу с расплавившейся карамелью (не растерявшийся Аркадий сразу прикончил его, разорвав бензопровод). Насильники отползали, дымясь и роняя обуглившиеся части плоти. Аркадий выбежал на снег, матерясь и отрыгивая желчью.
– О помощи просишь, падло?! – страшно завопил на него Батька, треща лопающимися фурункулами, – Святого пота захотел, прощелыга?! – быстро перебирая всеми двенадцатью ходунами, он подскочил к Аркадию и впустил ему в задний проход червя-альбиноса. Червь принялся разрушать плоть Аркадия изнутри, причиняя нестерпимую боль. Бедняга аж взвился, а потом упал без чувств в подтаявший от жара пламени снег.
Батька высосал червя из аркашкиной жопы и, возбудив себя при помощи покрытого липкой слизью клюва, обильно кончил похожей на сгнившие щи субстанцией, которая, достигнув влажной земли, зашипела, как негашеная известь, подняв густое облако отравленного пара.
Когда же облако рассеялось, Батьки уже и след простыл.
Светало.
