Как мне, наконец, избавиться от него? Оно здесь, всё это дерьмо, что я так долго тащу с собой. Одежды, к которым привязался с детства, и которые давно изношены до дыр. Истории о Нём (т.е. обо мне): на каждый случай – отдельный набор историй, в которые я поверил. Отражение в зеркале, которым я любуюсь даже во сне, и которое боюсь и ненавижу – даже во сне.
Oderint dum metuant. Я – раб своего отражения, вот в чём дело.
Пытаться бороться с этим бессмысленно. Можно наказывать себя; вести дневник, записывая в него каждый удар хлыста (вместо хлыста подойдёт телевизионный кабель). Заставлять себя. Но никто не мог заставить меня. Как же cмогу я заставить сам себя?
Единственное, что я в этом смысле могу – это дрочить.
Необязательно перед зеркалом: ведь зеркало отросло давно в голове моей. Смотреть в зеркало – и дрочить. Вот и вся любовь, хе-хе. Видеть, как с хищной улыбкой отдаётся твоя обожаемая. Как подмахивает, раскрыв в неодолимом блаженстве свой крупный, да ещё припухший от поцелуев ротик. И шепчет с придыханием: "Щас кончу!.."
Вот кошка. Когда отъебёшь её как следует, начинает мурлыкать. Не вру, в натуре. Зачем всё это? На память? Вспоминать потом не больно будет?
Ну а про хохлушку ту, к примеру, я и не писал вовсе. Представим теперь, что писал. Но там всё совсем по-другому было, совсем. Если я живу с собакой, та (кажется блядью, но не блядь: вот загадка) – кошка, ну а тонкогубую хоть и звал дельфином, но рыбой не была она. Не рыбой, так кем же?
Помню скамью у канала. Сижу. С полчаса тому назад пакет грибов сжевал. Жду. В руках – портсигар генерала Зорге. Я в него косяки недокуренные складывал. Амстердам колбасит: день королевы. Редкая мерзость. И вот кошка представилась мне тётей Светой. Внешне всё не похоже, кроме одной черты: обе горбатые. Без горба, но сутулые. Больше, кажется, ничего общего. Вот такие мелочи способны серьёзно отравить существование.
Но кроме Светланы Сергеевны был ещё другой образ: хитрая проститутка. Выценивающая. Хочется сказать ей: ну что, сука, хороший товар? Гожусь я тебе? Всё из меня высосешь и выкинешь: старого, дряхлого, слезливого… А наобещал ведь… А кто за язык тянул? Хотя, что такое червонец зелени. Зато всё сразу ясно станет. Да и вообще: до осени долго еще. Может, я сам кривой какой-то? Да нет уж, хуй!
Потом на хохлушку посмотрел. Испугался. Молодая ведьма. Порченая девица. Девица, в которой что-то чёрное. Затаилась и выжидает зло. И я этой змее сделал больно, но что змее боль? Кошка и собака: те визжат от боли, а змея извивается молча. Я помню как папа бил кочергой гадюку. Вокруг собралась ребятня. Может, и не гадюка то была, а уж безобидный, да что ж теперь-то? Он размозжил ей голову начисто: там лоскуты какие-то окровавленные вместо головы остались, а она еще шевелилась.
И к чему всё это? Видеть в зеркале, как ебут принадлежащее тебе (?). Слышать этот утробный стон, вроде как жалобный, трогательный до дрожи - и она дрожит, дрожит вспотевшая плоть, кричит, уже не в силах сдержаться – вот оно! И сколько раз так еще? Сегодня мы будем много, много.
Я люблю по-всякому, я люблю много (это её слова: я запомнил).
Куда-то не туда унесло меня, но как же разбить тогда это зеркало? Да и не годится бить зеркала: надо бы убрать его по-тихому, подарить кому-нибудь, что ли? Кругом ведь много таких, кому подошло б…
– Артюха! Возьмёшь зеркало? Вот. Гляди, отмыл всё… Пригодится. А нет – так поставишь в чулан…
– В чулан не могу: там лежат скелеты моих детей. Лишнее зеркало – лишний повод к сомнению.
– Ах, не хочешь, гад?! Не хочешь?! Не хочешь?! – я пыряю Артюху отвёрткой в горло, он отбивается, но силы неравны: я чересчур возбуждён, весь на адреналине, я рвусь неудержимым конём, я всё сметаю. Отвёртка попадает в рот, в глаза. Я добавляю ногами: силы Артюхи тают. Сначала он сопротивлялся, теперь же пытается обратиться в бегство.
Вот что всегда подводит их: отсутствие цельности. Тут надо либо сразу убегать, либо стоять до конца. А теперь что? За ненадобностью отбрасываю отвёртку (вонзается в дверь) и со счастливым кудахтаньем стучу в супостата ногами. Он ползёт – я настигаю, он сжимается – я бью; по лицу его пинаю, смело песенку пою. Бля, Москва слезам не верит! Говнюкам пощады нет! Слава Солнечному Зверю! Больше пива и котлет!
А Артюха уже не шевелится, уже, запыхавшись, с остервенением хуячу я безжизненное тело…
Уф-ф. Присел, вытер пот со лба. Никак не отвязаться мне от зеркала.
Разделся, прошёлся туда-сюда по комнате, открыл полированный ящик с садовым инструментом, достал изогнутую ножовку с пластиковой ручкой апельсинового цвета, подошёл к неподвижно лежащему Артюхе, резкими движениями принялся пилить левую ногу с внутренней стороны под яйцами. Не очень удобно. Зубья пилы цепляют за джинсу. Взял хлебный нож, разрезал ткань, а заодно и мясо. Полилась как из сорванного крана ярко-алая кровь. Хорошо, что разделся: наверняка испачкался бы иначе.
На силу отпилил одну ногу, принялся за вторую. Не хуя было от зеркала отказываться. А может, это он ебал мою любимую девушку? Хотя, интересная штука: я, по всем параметрам неплохой в общем семьянин, всё волочусь за юбками, готов пойти на авантюры адюльтера, пуститься ради минутной блажи во все тяжкие… Разве это любовь? Разве может это называться любовью? Любовь – чувство густое, чистое, мощное. Она подобна электрическому току. Её также можно сравнить с быстрой глубокой рекой, которой всё нипочем. А тут что? (Я отпилил вторую ногу.) Суетная похоть, вот что. Не любовь это, нет, не любовь. Не способен я к любви, выходит. Дрочить – могу, а отдаться без остатка – хуя.
А вы можете?
Я перевернул Артюху на живот, разрезал штаны и принялся кромсать торс над крестцом. Пила и нож выскальзывали из рук. Я хотел выпилить у Артюхи таз. Вскоре мне удалось это. Завершающим взмахом я обрубил толстый кишечник и выдавил на пол тёплый сгусток фекалий. В моих руках оказался увесистый артефакт из человеческой плоти. Я сел с ним в кожаное кресло. Возможно, имело смысл предварительно помыться самому и промыть от крови и прочих выделений Артюхин таз, но я не смог обороть нетерпение. Эрекция была столь сильна, что ломило промежность. И потом, кровь послужила неплохой смазкой: я без труда протолкнул член в покрытый слипшейся шерстью анус: вскоре из торчавшей внутри таза обрезанной кишки показалась его юркая головка. Я взял кишку рукой и медленно стал двигать вверх-вниз по собственному хую. Удивительное ощущение: вроде ебёшь, а дрочишь (другой рукой я с силой, как ком пластилина, мял склизкую Артюхину мошонку). Долго сдерживаться было невозможно: на второй минуте я бурно излился, трепеща, как агонизирующий хряк. Зеркало, как вы уже догадались, так и осталось в голове моей, вопреки описанным выше попыткам от него избавиться.
"Щас кончу!.."
"О-ох!.."
