А вот и десятый блок.Валентин сидел на поребрике. Сигарета истлела.
Неужели всё решено, и другого выхода нет? Кроме как идти на консервный завод?
А всё рисовалось совсем не так.
Это обжигает душу и мешает спать. Конечно, ему еще нет шестнадцати – в этом возрасте подработать можно где угодно, но он так рассчитывал на отца и дядю Жору, и вот на тебе: консервный завод.
С тех пор, как мама впала в кому, никаких хороших новостей. Ни одной.
И эта девушка, Лариса, оказалась с фигурным влагалищем, то есть любви не выйдет. Для фигурного влагалища нужен особой формы член, а у Валентина член самый обычный: где ж взять денег на операцию? Девушки с фигурными пиздами – для непростых парней.
Иногда улитка в голове начинает шевелиться, и тогда Валентин понимает многие вещи как бы насквозь, как если бы его ум был иглой, которая прошивает вещи, оставляя за собой нить, по которой потом можно считывать информацию. Например, можно воткнуть эту иглу в мёртвого, и сразу узнаешь, отчего он умер, и вообще, все подробности его жизни. Если воткнуться в живого, это не каждый позволит, во-первых, а во-вторых, улитка не просыпается по команде, а живёт сама по себе, и воле Валентина не подчиняется. С такой способностью в принципе можно было бы неплохо заработать, но все работодатели пока крутят динамо. Когда они узнают, что Валентин не может контролировать улитку, и что улитка может шевелиться каждые пять минут, а потом вдруг заснуть на пару недель, а то и месяцев, они все сразу теряют к Валентину интерес. И вот приходится идти на консервный завод.
С тех пор, как китайцев при помощи ХХХ пустили на прокорм, консервные заводы появляются повсюду как сыпь. Конечно, почти все консервы идут в Африку. Но много и в другие страны, например, в Дерипаску. На консервных заводах всегда нужна рабочая сила. Забойщики, свежеватели, транспортировщики, ассенизаторы.
– Медицинская карта? – безносая женщина в пуловере из черного волоса смотрит на Валентина из-за бактерицидного экрана.
Он протягивает ей кусок зеленого пластика.
– Кто еще в семье болел ящуром? – её голос звучит отстраненно, пальцы бегают по клавишам проворно как тараканы.
– Дядя. Но он уже умер.
– Копия сертификата мозга?
– Вот здесь, вместе с заявлением.
– Альбинос, что ли? – после непродолжительного изучения экрана монитора.
– Да.
– Подождите в коридоре, вас вызовут.
Валентин садится на низкую скамью, трогает обивку. Она из китайской кожи низкой выделки, в некоторых местах сохранились волосы. Валентин ковыряет кожу пальцем, пытается выдёргивать черные волоски.
Через десять минут из-за угла стремительно появляется низкий человек на протезах. Он протягивает Валентину кусок белого пластика с магнитной полосой и иероглифом, напоминающим православный крест. Валентин встает, вопросительно смотрит.
– Валентин Маткач? Вот с этим иди сейчас на склад, – поясняет низкий бабьим голосом, – Там возьмёшь обувь и спецовку… До конца месяца будешь в цеху потрошителей. Начальник цеха – Иван Г-8976, запомни. Там же попроси талоны на горький сахар и живую соль. Перец тебе еще не положен. Да, карту не потеряй: зарплату по ней получать. Потеряешь – штраф 50 точек. Усёк?
– Ага… Благодарствуйте… А склад, это где?
– Минус пятый уровень, блок 10, там спросишь… – низкий уезжает на протезах так же стремительно, как появился.
Помедлив, Валентин идёт к лифтам. Он нервно озирается, ощущая неуверенность и тянущую тоску. Как бы он хотел сейчас оживить улитку, чтобы с её помощью прощупать обстановку! Ох, она б помогла. Как тогда, в интернате, когда совершенно неожиданно Валентин понял, что Минго и Пастух хотят убить его, чтобы добыть на продажу печень. Они уже договорились о сделке и замутили пять грамм на предоплату. А ведь он был такой доверчивый. Если б не улитка… Валентин вспоминает глаза Минго в раковине мужского туалета.
Валентин прокатывает пропуск. Дверь бесшумно отъезжает. Он видит стрелку на стене и идёт в указанном направлении. Навстречу проходит высокая женщина с жилистыми икрами. Скользнув взглядом по Валентину, она вдруг одаривает его улыбкой, обнажая мелкие белые зубы и блестящие розовые десна. Пульс Валентина учащается. С опозданием он кивает в ответ. Дёсна женщины стоят перед глазами, вкрадчиво напоминая гениталии. Валентин ощущает некоторое облегчение: "А чего бояться… люди вроде неплохие…" – думает он.
А вот и десятый блок.
Неожиданно его окликают сзади.
Валентин останавливается. Бритый наголо парень в спецовке догоняет его, сзади еще трое. Машинально Валентин продолжает улыбаться, но сердце вдруг ёкает.
– Вот он, блядь, залупа конская! – не останавливаясь, лысый бьёт Валентина кулаком в голову; удар приходится в скулу, Валентина отбрасывает к стене, его окружают, подскочивший слева приземистый крепыш с восковым лицом вцепляется в плечо, еще удар кулака в голову и в грудь, Валентин оказывается на полу, его топчут ногами.
– Сука! Сука! Сука! – визжит красногубый мальчик с плоской покрытой нарывами головой, с размаху пиная Валентина в живот.
Дыхание перехватывает, спазм диафрагмы раскаленным ломом пронзает тело, а потом отпускает вдруг разом – и:
– Аааааааааа!!! – визжит Валентин.
Наконец удары прекращаются, и его куда-то тащат. Сопротивляться не хватает сил. Скользкий кафельный пол, едкий запах мыла. Туалет? Его приподнимают на ноги, удерживая с двух сторон. Тотчас он выблёвывает на себя.
– Мразь! – бритый бьёт его кулаком в печень.
– Ну что, гадина, думал, никто не узнает? А ни хуя, узнали, узнали, блядь! – злобно шипит красногубый.
– Он, бля, думал, Егоряй его прикроет… – кривя рот, шепелявит долговязый парень с коростой на шее.
– А Егоряй сдох, понял? Понял, мразь?!
Удар. Еще удар.
– Я… Я не… тот. Я не знаю… – пытается шевелить губами Валентин, сплёвывая кровь.
– Че он там, Пыт?
– Хуйня, ставь его!
Валентина рывком наклоняют головой к рукомойнику, прижимают к зеркалу лбом, на шее у него затягивается ременная петля.
– Ну что, гадина, по-хорошему, или как?
Вёрткие руки сдирают брюки и трусы, несильно сжимают мошонку. Валентин скулит и дёргается. В зеркале он видит, что у бритого в руке зажата сложенная вдвое цепь от бензопилы. С краю для удобства удержания цепь обвернута куском человеческой кожи.
– Ну что, бля, по-хорошему, или как?
– Ребят… Вы меня с кем-то путаете… – говорит словно не Валентин, а кто-то другой.
– Щас ебать тебя будем, готовься! – отвечает долговязый и гнусно смеется.
– Чур я первый! – бритый приближается сзади, Валентин закрывает глаза.
Резкая боль в заднем проходе.
– Бля, зажимается, ссука…
– Дай ему по почкам!
– Ремень, ремень затяни…
– А ну, бля…
– Стоп! Пусти, на-х, сказал!
Это голос бритого. Его отпускают. Пару мгновений они о чем-то совещаются, крепыш куда-то выбегает. Красногубый отвешивает Валентину тяжелый подзатыльник:
– Ща, слышь, мы жопку-то твою раскочегарим…
Валентин наблюдает в зеркало. Кожа скользит по запотевшему стеклу; кровь из разбитого лица вялым ручейком стекает на панель рукомойника. И вдруг – вот оно! Словно первый позыв к близкому семяизвержению, предоргазменная щекотка, шёпот анального двойника… Это лёгкое прикосновение – в венах с током крови разносится горечь сомнения, но вскоре проходит – и приходит, приходит… улитка!
От неожиданности Валентин вздрагивает. Слишком много информации. Это похоже на озарение в общественном транспорте. На внезапное короткое замыкание мысли. Неужели, биохимия объяснит этот навязчивый синдром? Этот крик карася над колодцем змеиного яда? Эту дробь барабанов в рассветной слюне непорочных фелляций?
Валентин всё понимает теперь. Ему почти ничего не видно (стекло запотело), но знание брызжет в мозг словно сперма в прямую кишку. Он понимает, что у них в пакете, что принёс сейчас крепыш. В этом пластиковом пакете – голова Христа. Валентин уже и раньше слышал об этом. Если отрезать Христу голову, она через некоторое время отрастёт снова – как хвост у ящерицы. А та, что отрезали – живёт еще какое-то время – дней девять, кажется, сорок, максимум. Живет и работает. Те, у кого на Христа лицензия, зарабатывают, продавая его головы. Незаконно, разумеется. Если находят голову – сразу расследование строжайшее, уголовное дело, допросы с пристрастием. У ХХХ специальная служба есть, которая именно только этим и занимается. И вот такая голова находится сейчас у пацанов в пакете.
Неожиданно он чувствует бархатистое прикосновение к ягодицам. "Это щеки Христа касаются твоих ягодиц!" – говорит улитка. Ага, щеки Христа! Ага, касаются ягодиц! Но что за пугающее ощущение, словно сфинктер онемел и больше не может сжиматься? "Я сейчас обкакаюсь…" – хнычет про себя Валентин, словно ребёнок. Этому ощущению невозможно сопротивляться. Оно пронзительно, пронзительно! Колени предательски дрожат и подгибаются, в изнеможении он опускается на пол, шум в ушах – это пульс – и хорошо, ах, как хорошо, только б не обосраться, хотя теперь всё равно… Всё равно. Валентину становится вдруг очень спокойно, словно бы он снова ребенок, и дядя Жора еще жив, и он сидит под столом в гостиной и играет в индейцев. Это вигвам, а там, за скатертью… Но нет, зачем это? Неужели это его кровь? Она так здорово пахнет, и хочется еще, еще… Как приятно болят ссадины на лице… Боль похожа на сухой внутренний зуд, который тёплыми волнами расчёсывается внутрь, вниз, в основание… Неожиданно долговязый сочно вгрызается зубами Валентину в плечо, о… о… но какое странное, какое сладенькое… это сладенькое и доброе, спокойное и доброе… как хорошо он кусает, и эта кровь, какая она приятная… Эта кровь – она ведь общая, она течет внутри нас, а все мы – браться. Рыбы плавают в море, и это общее море, общая вода… Так и мы. Мы дышим одним воздухом, и единый океан крови пульсирует внутри нас… Пей, брат, кровь мою, соси её, алую! Ведь ты – брат мой, и я люблю, люблю: тебя, его, и всех вас, всех… Ах, как приятно Добро вливается в меня, как ласково Господь поглаживает меня изнутри!… Что это? Слёзы? Я плачу? Плачу от любви и сострадания ко всем, плывущим в этом алом море, аломморе, аломоре, аморе, о, ре, море, море, роме, ре, о, ало, о, о… Валентин не замечает взопревших рогов гениталий, вползающих в плоть его, долбящих, рвущих, прыскающих мылким семенем… столбняк оргазма переходит в невыразимое… это такая сладкая рассасывающая печаль, бескрайний уют материнской утробы…
…И разве смерть – существует?
– Ну все, всё, отлезь… – бритый оттаскивает крепыша.
Валентин неуклюже распластан под раковиной. Всюду кровь. Натуженное дыхание подростков. Сильный запах пота и спермы.
– Слышь, Пыт, он вроде сдох, – констатирует красногубый, щупая Валентину пульс.
– Кожу, кожу снимайте, – бритый приподнимает тело и затаскивает его на панель рукомойников, с помощью складного ножа быстро срезает остатки одежды. Ребята подходят, привычно распределяя роли. Все они не один месяц проработали потрошителями, так что учить их не надо.
Дело уже почти закончено, когда долговязый, наскоро отмыв от крови и внимательно рассмотрев только что содранный с валентиновых бёдер лоскут, разочарованно тянет:
– Э, ребят, а оно того… Волосы-то обычные, слышь…
– Чё? Как обычные, ты где это…
– Дай сюда! А ну, дай! – Пыт вырывает кусок кожи, достает зажигалку, подносит пламя к светлым кудрявым волоскам. Шерсть тихо потрескивает, свиваясь пепельной стружкой.
– Ах, сссука!
– А ну, покажь!
– Бля, не тот, я ж говорил…
Они разочарованно отбрасывают кожу, пинают ногами трепещущее мясом тело. Тот, кто им был нужен, был особенный. Они искали Михаила-2005, специально выращенного мутанта-альбиноса с платиновыми волосами и магнитным анусом. А это – какой-то неизвестный парень, новичок, должно быть…
– Блядь, всё вы, мудачьё! – злобно кряхтит Пыт и вдруг с разворота бьёт кулаком Алёшу Дундука в лицо.
Алёша теряет равновесие, падает, роняя пакет с головой Христа. Голова выпадает из пакета, катится по коридору, ударяется о стену, отскакивает и застывает. Глаза Христа открыты, взгляд приветлив, спокоен, рот сомкнут в сытой улыбке. На выбритой до блеска голове родимым пятном синеет инвентарный номер.
