– Ты хотел увидеть плоть, плоть, и мясо… кости, которые растут сами по себе, вот что ты хотел увидеть, я знаю… – слова тихо вываливались из четырёх ртов Детониба Гуммо, и четыре головы его покачивались в такт шуму листвы за окном.
Еплот Гногныч в ответ лишь тускло улыбался. Он думал о новых рекордах силы. О своих грядущих достижениях в тяге, жиме и приседе.
Над гарнизоном сгустилась ночь, утомлённые боевой рутиной пограничники сложились в койки и отключились. Мелкие животные проносились у пола, да тихо поскрипывал зубами в темноте дежурный.
– Пойдём, – Детониб завернул в фольгу кусок человечьей колбасы и убрал в холодильник, – Пока все спят, я покажу тебе, а заодно и проверим… Я тут один, не считая начокруга, но он приезжает по стрелам. А все остальное время здеся хозяин я, понял?
Еплот допил чёрный сок и накинул китель:
– А в темноте как ты покажешь?
– А фонарь на что? И потом, оно светится. У некоторых кожа светится, и мясо. И кровь светится тоже. Она стучит как барабан. Только где у него сердце, хотел бы я знать. Но стучит. Если лечь на землю и приложить ухо. Даже черви боятся этих звуков, Еплотик… – последние слова прошептала крайняя голова, остальные скалились.
Они вышли в обдуваемый ветром ангар, прошли по длинному коридору, спустились по металлическим ступеням (шаги звенели), поднялись, спустились снова, дежурные за стёклами отдавали честь и привставали на тёплых кожаных сидениях. Еплот закурил, вставив папиросу с гашишем в специальную фистулу у носа. Пройдя через электронные створы, они очутились на плацу. Детониб нажал невидимую кнопку, и прожекторы вспыхнули:
– Завтра здесь будет казнь. Двадцать восемь ублюдков раздавят специальными железными валами вон там, хочешь посмотреть?
– Да нет, я видел сто раз… – отозвался Еплот, бросая беглый взгляд в сторону угрюмо блестевших цилиндров установки Смерти. – Ведь я служил палачом в Ворошильце, почти три года, а точнее, два года и восемь с половиной месяцев. Отвечал за приведение в исполнение. Все смертельные приговоры области и еще контроль вырожденцев. У нас были токоразрядники, давильня, кожедёрня и маленький детский станок для разрывания бошек.
– Ну а кровь вы сцеживали? – поинтересовался Детониб.
– Не всегда. Но если поступало официальное указание, я лично распоряжался.
– Ну вот, значит, ты знаешь, как выращивают кровяных жаб?
– Только очень приблизительно. У нас этим занимался зообластер с пятью клонами. Он же отвечал за поставку ядов и вредных насекомых.
– Хорошо, но о принципах оживления плоти ты знаешь, хотя бы в общих чертах?
– Ну… в общих чертах… конечно. И я еще видел этих… Христов. Когда состав с ползунами разгружали, начальник штаба себе спецом трёх Христов выписал, и я видел их: сначала в ящиках прозрачных таких, а потом и живьём уже, то есть когда они ползают и проникают в жопу.
– Пробовал?
– Ну… если честно, один раз мы с Матвеем, это мой друг, мы запускали Христа себе в дупло… Хехе, ну, я скажу тебе, забавно оно, и так щекотно поначалу, а потом, как бы сказать… такая особая радость по телу разливается, и спокойствие. Такое спокойствие я с детства не испытывал. Только в детстве, когда с бабушкой… или если как с отцом мы на карьеры ездили…
– Стой, пришли! – Детониб осветил фонарём проход в колючей проволоке.
– Туда?
– Да. Иди за мной. И старайся ничего вокруг не касаться…
Пройдя по бетонной дорожке, они обогнули забор и вышли к лесу. Здесь путь им
преградили странные нагромождения переплетённых прутов и трубок, которые в
темноте можно было принять за пластмассовые. Детониб посветил. Живая изгородь
шевелилась. В лучах фонаря проступили стволы, покрытые волосами и человеческой
кожей, костистые отростки с ногтями, бугры, жилистые переплетения и суставы.
– Вот, – Детониб подвёл Еплота за руку и держал, приобняв, – Там за лесом – река, где я добываю мёртвые кости. Это мертвецы, они живут в иле. Если плыть по реке в маске, можно видеть их лица, когда они охотятся за рыбой, или еще чем покрупнее… Я беру кусок челколбасы, насаживаю на копьё, надеваю асбестовый костюм и сажусь в лодку. Медленно плывёшь, а сержант с огнеметом идёт рядом вдоль берега, потому что мертвец может выскочить из воды, но обычно всё тихо… А на мелководье, когда копьё с колбасой в воду опустишь, ждёшь, и тихонечко шевелишь ей из стороны в сторону. Мертвец высовывается из ила и хватает колбасу зубами, ну а я его копьём – раз, раз – пришпиливаю как, блядь, жука какого-нибудь! А он ярится пуще и вцепляется в копьё… Видел, я показывал?
– Угу… – кивнул Еплот, вспоминая глубокие борозды на древке копья у Детониба в каптёрке и тёмный клык, засевший в дереве.
– Ну вот, а у копья на конце шнур, то есть это гарпун как бы… Я конец сержанту кидаю, лодку резко к берегу – и вдвоём за веревку эту мертвеца из ила вытаскиваем. И пёс нам помогает, Аслан. Рвёт мертвецу горло, когда тот брыкается. Но если мертвец собаку укусит, это плохо очень. Собака гниёт изнутри заживо. Получается такой волосатый мешок с гноем.
– Знаю, – кивнул Еплот, – У меня двоюродный брат так погиб. Ну а кости?
– В костях всё и дело! Мы мёртвое мясо обычно выбрасываем, или сдаём санитарам. А вот костяк-то я как раз для рассады использую. Втыкаю их в землю неглубоко, и две недели они у меня находятся под прямым облучателем. При этом кровью поливаю их рано утром и в сумерки. Как только слизь проклёвывается, сразу облучатели убираю и начинаю кормить их личинками и трупными червями. Ну, и калом, конечно, смазываю. Заставляю солдат срать себе в ладони и размазывать говно по костям.
– А Степан мне говорил, что слизь прёт от содержимого мёртвых желудков.
– Желудков? Не знаю, не пробовал. А что там, в желудке? Та же блевотина?
– Ну, не совсем, наверное… Вообще, я точно не знаю. Он мне по мылу обещал подробно выслать. Я знаю, что он не только кровью поливает, но заставляет девчонок ссать туда, потому что от женской мочи плоть крепче. Он говорил, что кости обрастают такими специальными хрящами, как листья на кустах или деревьях. Это такие плоские хрящи, они вроде вялые, но могут раздуваться и твердеть как хуй.
– Серьёзно? – Детониб осторожно тронул пальцем торчавшую у его лиц кожаную ветвь: тотчас неуловимое движение заставило его судорожно отскочить, – Во, видал, блядь? Чуть глаз не выдрало, на хуй!… Не знаю, никаких хуёв у меня нет, зато есть рты такие с зубами. Эти рты растут на отростках, напоминающих руки, жилистые такие. Такая ручонка тебя схватит – хоп! – а рот этот будет грызть, вот, а вокруг него – пальцы. Оно этими пальцами пищу щиплет и в пасти себе засовывает. У меня по всему периметру – пятиметровые полосы таких живых насаждений. Ни одна сука не проберётся. Порвёт живьём, и костей не оставит.
– Но перелететь-то можно…
– Перелететь… Перелететь, это другой вопрос. Это уже степень «б» идёт, это, брат, уже не ко мне… – Детониб вдруг застыл, словно задумался. Восемь глаз его тускло блестели в колючем свете прожекторов.
– Ладно. Давай тогда я костей у тебя возьму, вместе с утеплителем. Корм, и сыворотку… две канистры хватит, наверное?
Детониб не отзывался.
– Слышь, я говорю, сыворотки две канистры хватит? А то у меня нала с тобой только тонн тридцать… Тогда завтра Чиряй подвезет…
– Плоть, – проговорил, наконец, Детониб нестройным хором всех четырех голов, – Плоть, это моё… моё, да, исконное. Ты сам как плоть, и другую плоть, знаешь как? Когда с бабой, например. Бабу нюхал? Мордой о пизду её тёрся? О пятки тёрся?
– Да разумеем, знамо дело, – криво улыбнулся Еплот, когда гибкий хлыст из плоти змеёй обвил ему ноги и рванул в сторону:
– Ррряй!…
Еплот ударился о землю, но, резво перевернувшись, вырвал захваченную ногу; мгновение спустя в ладонь лёг нож, но страшный удар лопатой в затылок выбил из него сознание словно пепел из трубки.
– Сычр-сычр-сычр… – зашипел всеми ртами Детониб, успокаивая кривого сержанта.
Тот послушно присел, вонзив лопату в землю, ощупал тело, подтащил на освещенный участок под вышкой.
– Сними с него одежду, – приказала крайняя правая голова Детониба (остальные громко стучали зубами).
Стальными протезами-крючьями сержант сорвал с Еплота униформу, заголив плоть. Затем он вынул свой огромный ороговевший фаллос и, примерившись, всадил Еплоту в глотку. Тело Еплота судорожно выгнулось и затряслось. Головы Детониба хихикали. Сержант поднял к свету своё покрытое радужной чешуёй лицо и по-вараньи облизнулся.
Кожаные ветви кустов тянулись по земле, хрустя суставами.
Ночную тишь прорезало громкое урчанье перистальта.
