Боль впереди: на колени не падай!Клавдия. Млеть каждый день, каждый час. Млеть от желаний, от тихих мечтаний. А потом – мучения. Безумный порыв отдаться целиком, без остатка, и сейчас же – из глубин измотанной психики – контрудар Эго: не сметь! Не сметь! Немедленно встать! Что ты, милый?! Так же нельзя…
Эта женщина опасна и величественна в своей невинности. Она олицетворяет блядскую сущность и материнскую сучность. Берегись!
А не тут-то было! Полезу, полезу, икая, и солёный песок будет скрипеть на зубах. Солёный песок, что слизывал с её потных пяточек.
И небеса блюют своей незрелостью.
Но возможно ли теперь такое: чтобы взрослый, воспитанный джентльмен обнаружил в себе непонятную склонность. Каждый день не дает покоя. Именно как заноза: засела и сидит, никак не проходит, а наоборот: грозит воспалением.
Я знаю, как это бывает. У меня был сосед, дядя Паша. Счастливый по-своему человек, потомственный слесарь. Или токарь? Хуй его знает. Но специалист высокого класса, заслуженный ударник социалистического труда, и всё такое. Он по тогдашним меркам очень даже ничего себе жил, у него даже киноаппарат дома стоял: можно было плёнку крутить и смотреть фильмы на экране специальном, как в кино. Этот экран, белый такой, его на стену вешали. Потом выключали свет, все рассаживались по креслам, и понеслось… Или его звали не дядя Паша? Дядя Паша, это был его внук, Павлуша. Он потом сел за руль "шестерки" папиной и врезался в грузовик, но не сдох. А папа его – того, кони двинул. У машины взорвалось колесо. Я знаю, что это такое: сам однажды на скорости 160 железное заграждение протаранил. Как жив остался, неясно. А соседа звали Александр Алексеевич.
А еще был дядя Гриша из Грозного. Приезжал к нам на дачу. Любил чифир, а гречневую кашу называл зерном. И двоюродную сестру его тоже помню. Старая была уже, в маразме. Курила папиросы "Север". А я слушал AC/DC на уцененном кассетнике, а она говорила: "Выключи немедленно, пьяные чечены кричат!"
Ну, что вам еще рассказать о моих родственниках? О парализованном Рудольфе рассказать? Нет, не буду. Это слишком интимно. Тем более, он был не совсем парализованный. Он был болен церебральным параличом. Но писал стихи, и музыку сочинял. И рисовать мог. Ногами. И еще животных разводил, ежей, например. Ежи жили в специальных деревянных домиках, которые построил его отец. Родители его были старые. Старые армяне. Это, конечно, были не мои родственники, нет. Это тоже были соседи, как и Павлуша.
И звали паренька не Рудольфом. Рудольф – имя не армянское. Рудольфом звали отца одного моего другана, он теперь умер (отец то есть, а друган живой еще, наверное). Умер от рака лёгких. Он много бухал и курил сигареты "Прима". Не знаю, сколько пачек в день, может, три, а может, все пять. У них дома эта "Прима" лежала везде: на тумбочках, на столах, в коридоре, на кухне, в туалете (это ясно: как же срать без сигареты), и в квартире всегда стоял смог. Мать тоже смолила "Приму" (она тоже теперь покойница), и друган смолил. А сестра его курила "Камель" и ширялась героином.
Видите, среди каких разных людей прошло моё детство.
Отчего это в русском языке столько согласных? Вот в слове "детство", к примеру: из семи букв – пять согласные. И везде так. Говоришь, говоришь, а изо рта слюни так и летят. Мы в школе так с ребятами любили делать. Набираешь в рот слюней, так чтобы они на языке и на губах пузырились, приближаешь к собеседнику лицо и разговариваешь с ним, тщательно артикулируя. Особенно так с нажимом произносишь "т" или там "п": мелкие капли слюней летят собеседнику в рожу.
Дети вообще очень хитры и коварны. Взрослые в этом плане их недооценивают. Забыли, как сами… Еще не так давно…
Да уйди ты от меня со своей фанерой!!
…Простите… Это не вам. Это вообще… не к месту. Глядели в огонь, а затем сообща насиловали невесту. Мяли мясо её как тесто. Нюхали ноги и причинное место. Давно не мытое, потное, скользкое. Резво бежал от монгольского войска я. Спрятался в дуба просторном дупле. Кушал поганки, молясь конопле. Зренье ночное – как, блядь, у совы: торкает гриб помощнее травы! Но и трава мозг срубает на раз: "белой вдовы" беспощаден напас. В ярости я: разбежались монголы! Девкам пошёл задирать я подолы: резвым хуилом проверил им дырки. Ша, заебали детьми из пробирки! Мы – за естественность! Клонов – в расход! Кал покидает мой задний проход. Я с ним прощаюсь, куря папиросу. Здравствуйте, вы по какому вопросу? Цены на нефть? Расписание скачек? Я не торгуюсь: не ждите подачек! Золота блеск для меня не причина прыгать в говна роковую пучину! Сыт я по горло, а в горле-то нож! Песни о храбрости – пьяная ложь. Я повторяю чужие слова, "белой вдовой" укурившись в дрова. Я всё наврал вам, простите, детишки! Этой хуйни начитался я в книжках. Горе-писатели, бздливые овцы, вас не научать искусству бороться: это уменье берут не из книжек. Режь стукачей! Отгулял Чижик-пыжик. Гнойный рассвет ожидает нас скоро, бойни лихой день – и вечер позора! Брейте чубы и рубите канаты, водку разлейте, нарежьте салаты… Близится час агональных метаний. Руки в крови, словно блинчик в сметане. Нефть дорожает, резервы растут. Красный барабанщик на посту.
Боль впереди: на колени не падай!
Ада огонь будет нашей отрадой.
Жертвой покорной я быть не хочу:
В горло зубами вопьюсь палачу.
Сил набирайся: война на рассвете –
Путь оборвётся – никто нас не встретит.
Жалость к себе раздави словно тлю:
Ждущий награды, получит петлю!
Вонью вздыхают чумные погосты,
Чешут бомжи волдыри и коросты,
Рвота из сгустков свернувшейся крови –
Завтрак отныне твой: ешь на здоровье!
Это сытнее газет гнойной каши,
Мозгопромывочной теле-параши.
Что ты теряешь? Еще одна строчка –
Лишь неминуемой казни отсрочка.
Где твоя цель? В заколдованный круг
Жизненный путь обратился твой, друг.
Стены картонные, краска "под камень":
Да не смотри, а пощупай руками!
Ты кандалами фальшивыми скован:
«Ложью святою» навек околдован.
Так мотыльки прилетают на свет,
Чтобы в огне обрести свою смерть.
Как нам прозреть? У кого хватит сил?
Сладкой отравы кто не просил?
Хором подпойте дуде пастуха:
Червь на крючке, а из рыбы – уха.
Чинно коровы шагают под нож:
Вдоволь жратвы, а что после - ну, что ж…
Чаши весов не находят баланс:
Руки дрожат, у аптекаря транс –
Бледен, вспотел, ему нехорошо…
Только б успеть замутить порошок!
Поезд отходит как утренний сон,
Машет лопатой счастливый масон,
Мальчик сменил в фонаре батарейки,
Девочка лук поливает из лейки,
Папа напористо двигает попой:
Маму накрыли оргазма синкопы,
Бабушка ставит бутылку на полку,
Дедушка гладит ладонью двустволку,
Брешут собаки, гуляют коты,
Бьются об лёд голубые мечты,
Тлеют покойники, воют живые,
Лебеди тянут на Юг свои выи,
Дрочит солдат на картинку в журнале,
Школьник рукой ковыряет в анале,
Сварщик сменял электроды на водку,
Нищий украл у торговки селёдку,
Пушки стреляют, гудит тепловоз,
Вдовы рыдают, воняет навоз;
Птичка в дупле, и цветы на столе:
Где твоё место на этой Земле?
Кто ты, откуда, и как твоё имя?
Сам по себе ли ты? С нами ли? С ними?
Встань и себе откровенно ответь:
Время пришло принимать свою смерть.
Маленький зверёк бегает по краю крыши, цепляясь коготками за карниз. Ему очень страшно, и он рычит и скалится по сторонам, чтобы хоть как-то взбодрить себя.
Кому что: кому кроссворды, кому стихи. Кому женщины, кому ликвидность. А проснуться среди ночи и плакать? Теребить сморщенный хуй с выпученными от ужаса глазами? Не жалеть себя по-всякому. Разнообразно. Приседать со штангой. Бухать, ширяться. Почему нет? Жалеть себя – тоже неплохо. И себя, и других. Нежно любить жену, детей (и гордиться ими). Обустроить семейный очаг. Играть в футбол по воскресеньям.
А вы что предложите?
Я с удовольствием вас выслушаю.
Фальшивая задушевность пьяных разговоров, грязь воспоминаний, предрассветный пот и дрочка: вот намёки, которые даю я вам, а вы дайте мне что-нибудь взамен. Любуясь собой не замечаешь очевидного, но, презрев себя, к чему ты пришёл?
Провинциальный испанский город. Узкие улочки вымощены щебнем. Втискиваю свой маленький Opel в помеченный голубым промежуток, достаю воду, одеваю панаму и шлёпанцы. Магазины недавно открылись после сиесты. Тощий юноша с огромной золотой цепью на шее похож на турка. Следы мавров на каждом углу, за каждой дверью. И ветер с океана – это ни с чем не спутать.
Пройди по моим следам в осенней грязи. Прикоснись к моим плевкам на кустах гиацинтов. Топор туриста с оранжевой рукоятью. Едкий окурок сигариллы, капли ледяной воды на трубе у забора.
Бегает зверёк по краю крыши,
Коготки царапают карниз.
Он размером чуть крупнее мыши;
То и дело храбро смотрит вниз,
Скалится, шипит, визжит, пугает:
– Я в натуре бешеный! Не тронь!
Никого вокруг: лишь жесть нагая
И небес холодная ладонь.
Он по краю мчит без остановки,
Поворот, еще раз – и назад.
Да, ему не занимать сноровки,
Не заметен страх в его глазах.
Впрочем, коль как следует вглядеться,
Ты поймёшь безумье этих глаз:
С этой крыши никуда не деться.
Пусть отчаяние сил тебе придаст.
I am so fucking happy!
Один в сыром гараже. Грибы на кирпичных стенах, зимняя резина под грязной плёнкой; лампы дневного света под досками антресолей. В драных шортах, липкий от пота, долблю голыми руками боксёрский мешок.
Как и десять лет назад.
Что изменилось?
Один против всех. Один против себя. Война одиночки. Внутреннее пространство сужается до размеров прямой кишки. Стоять на месте означает: падать.
В.О.С.К. Воля Ослабла - Скоро Конец.
Мне страшно: за открытой дверью
Черным-черно. Ни звука. Тишь.
Я, в пустоту таращась, верю,
Что ты поймешь и все простишь;
Но напряженье сводит мышцы,
И шаг дается мне с трудом.
Я у порога. Миг промчится –
Я все стою, придавлен льдом.
Что там, во тьме? Дорога в бездну?
Тюрьма? Агония? Полёт?
Чего хочу, куда я лезу?
Но так стоять нельзя: вперёд!
Ведь боль не может длиться вечно:
Таков закон, и в этом – суть.
У каждого он свой, конечно,
И если что, не обессудь...
В промозглом мраке долгой ночи
Все мотыльки летят на свет,
И каждый боль ослабить хочет,
Стремясь в огне найти ответ.
А я стою, дрожа, у двери,
Свет – позади, за дверью – мрак.
Но мотылёк во что-то верит,
Хотя, конечно, он – дурак.
Он мчится в пламя инстинктивно,
Оно влечет – и он в плену!
И также я, весьма активно,
Бегу: со света прочь, во тьму.
Ведь свет и тьма – одно и тоже,
А страх – лишь сон, он – ложь и блеф.
Мой дух желает, но не может
Скорей покинуть света хлев...
Здоровый дух в здоровом теле,
Но и болезнь – борьба за жизнь!
В одном котле всегда кипели
Все жизни, выделяя слизь;
Святые, бесы, боги, черти –
Все вереницы слов пустых...
Как коротка дорога к смерти,
Но и на ней растут цветы!
И мы летим, пыльцу роняя:
Вперед, вперед, и до конца,
Свиваясь, корчась и линяя,
Без душ, без тела, без лица.
Все красноречье – сучья рвота.
Язык чесать – не морду бить.
Вот и ко мне пришла зевота:
Я сам свой сук решил срубить.
Но без свидетелей учтивых -
Червей, глодающих мой труп.
Шагаю за порог. Счастливо.
Простите, если был я груб.
