Стукни по головушке
Молотком стальным,
Да напейся кровушки:
Наша жизнь – лишь дым!
Вытри губы радостно,
Да поссы на труп:
Что не в кайф – не благостно,
Твёрд будь, как шуруп.
Ну, а если времечко
Помирать придет,
Тепленькое темечко
Молоток найдет...
А покуда тикают
Часики в груди,
Жизнью многоликою
В мозг свой наперди!
Меня вот что главным образом заботит. Жизнь, она как песок между пальцев. Вы помните, что было вчера? А неделю назад? А две? Скоро пятница? От выходных до выходных: передышка, короткая радость раба, а затем снова.
У кого-то жизнь насыщенна, а кто-то просто растёт как кактус. Хорошо. Вот я десять лет летал яйцами над лезвием. Где эти годы? Что осталось? Опыт, да. Воспоминания. Шрамы. Но сейчас – пустота. Было ли это?
А вот чьи-то другие десять лет прошли в умиротворенном ритме жвачного. И вспомнить-то нечего. Совсем нечего, если призадуматься. Ну и что? Что было-то?
Острое. Острое, блядь ощущение, оно сладко в моменте. И любовь была неистовая, и боль была, и крик, вопль безумия над алчущей пропастью. Но когда прошло – словно и не было.
Вы любите ебаться? Кончать любите? Когда кончаешь, это сладко, да, но что
толку вспоминать об ушедших оргазмах? Вот я весь день творил шедевр. Заебись. А
вот проспал пьяный, и что? Не одно и тоже? Ведь он прошел, прошел, всё, нет его,
не вернешь. Еще минута прошла. Не вернешь. Так, наверное, приговоренный смотрит
на часовую стрелку в камере смертников. Смотрит, а что толку? Не остановить эту
стрелку, хоть через собственную задницу пролезь. И вот жизнь проходит.
Гадко? Нелепо? Забыть? Наебать? Проснуться однажды ночью в холодном поту и сидеть в кровати, комкая вонючую простынь, и таращить глаза в чёрный туман, слушая тиканье часового механизма. Тик-так. Тик-так. Твоя жизнь укоротилась еще на минуту. Каждый твой шаг – песчинка, неумолимо падающая вниз. Каждый вдох. Каждый выдох. Еще один шаг по незамысловатой дороге из пизды в могилу. Ты хотя бы успел что-то рассмотреть, или мы ехали слишком быстро? Так для чего?!
Вот звери, посмотрите. Они не тормозят. Вот они просыпаются, потягиваются, делают туалет, ищут пищу, жрут, отдыхают, испражняются, совокупляются, засыпают, просыпаются… Разве у них есть цель? Посмотрите в глаза животного. Чем мы отличны?
Мы – животные, стремящиеся убежать от себя. Мы бежим от себя при помощи лжи. При помощи лжи о целях и смыслах. При помощи лжи о свободе воли. Мы хотим как-то оправдать своё существование, но зачем? И перед кем? Разве есть перед кем оправдываться? Только перед самим собой могу я еще оправдаться.
Глядите в оба! Запоздалый
Гудок раздастся у моста;
Я выйду на крыльцо вокзала,
Сигару терпкую достав,
И закурю. Туман рассвета
Мой контур тёмный засосёт…
А я люблю тебя, планета,
Хоть от тебя говном несёт!
Или что касается пользы от созерцания, или, как принято выражаться, медитации. Вот человек созерцает часами, добиваясь необычных изменений в сознании. Эффект чем-то сродни сну. Можно ли сказать, что он спит? Нет. Заснуть при созерцании – западло. Но, как ни крути, всё одно. Разновидность сна. И вся жизнь пройдет в этом сне. И что толку в твоем измененном сознании, когда Смерть, вот она? Как в том анекдоте про старого пасечника в агонии: "Всё хуйня, кроме пчёл… Да и пчёлы, вообще-то тоже хуйня порядочная…"
Странный сон снова недавно снился мне, снова потряс глубоко. Нет, не потряс даже, а продавил. То есть оставил вдавленный след, оттиск.
Это большая разница. Событие, которое потрясло вас, может что-то надломить внутри, разбить, испортить, порвать. А здесь именно вдавленный след, как если по большому куску пластилина с усилием провести, например, горлышком бутылки, или нажать иным тупым предметом. Улавливаете?
Сначала было что-то про бокс, или состязания по типу бокса (перчатки помню). Эти состязания проходили в шумном, наполненном людьми здании. Здание это, скорее всего, было школой: изобилие детей, подростков, да и сами соревнования имели уровень некоего местного конкурса, вроде "Золотых перчаток". Но что там было, я не припомню. Вероятно, я сам принимал участие. Помню девушку с большими гематомами на лице, но радостную.
А затем произошло вот что. Я с несколькими товарищами пошел по коридору в другое крыло здания. Чтобы сократить путь, я свернул в известное одному мне ответвление. И вскоре товарищи меня оставили, да и первоначальная цель перестала волновать меня. Я бродил по огромному совершенно пустому зданию, которое местами уже начало разрушаться.
В детстве мы с ребятами посещали старинный выселенный дом. Называли его почему-то "барским". В отличие от однообразной планировки современных зданий, внутренности "барского" дома имели сложную структуру, которая в сочетании с темнотой и нагромождениями остатков старинной мебели представала перед мальчишками явлением величественным и таинственным. Пересиливая реальный ужас, мы шли друг за другом гуськом в полной тишине, вдыхая упревшую пыль и освещая дорогу фонариком. Из-за угла могло появиться привидение, оживший мертвец, или, на худой конец, скрывающийся от правосудия убийца. Перекрытия там местами обвалились, а кое-где потолок нависал каменным гамаком, угрожая похоронить нас под обломками.
Позже мне приходилось плутать в похожих лабиринтах. То были: старые отели с бесконечными извитыми переходами, бывшие дома терпимости, перестроенные под холдинги, приютившие тысячи офисов беспонтовых фирмочек и контор, старые корпуса ведомственной больницы, музеи, цеха и подсобные помещения покинутых фабрик.
И вот теперь я снова брёл по длинным коридорам. Вскрытые полы, поврежденные панели, облупившаяся краска, обломки фурнитуры, рваные провода свисают с потолка. Я узнавал всё это: в моей жизни сна я уже бывал там не раз. И здесь меня охватила пронзительная тоска. С непонятной сентиментальностью я любовно оглядывал эти грязные стены, потому что понимал: больше никогда я не вернусь сюда.
Это было прощание.
Больше никогда я не увижу их.
Но вскоре я вспомнил, что прямо по центру гигантского здания находится огромная зала, где происходит некое священнодействие. Мой путь лежал именно туда. Я должен был проверить, всё ли в порядке, чтобы затем провести туда свою любимую девушку и показать её увядшее великолепие андеграунда.
И я нашел это место. Гигантский амфитеатр тускло освещали обломки хрустальных люстр. На чудовищном каменном возвышении с деревянными элементами средневекового декора помещался человек, закутанный в пыльную рясу, исторгавший глухие надрывные вопли из угрюмо проступавшего сквозь тень органа. Напротив нависало нечто вроде обширного балкона без перил, усыпанного выдранной паркетной доской. Там в старинных высоких креслах восседали дряхлые ведьмы. Я поднялся на этот балкон по мудрёной лестнице и встал рядом с ведьмами послушать орган. И слушал долго, упиваясь торжественной печалью и скрывая кривую улыбку безумия.
Если слово "гром" прочитать наоборот, получится "морг".
