Конфликт поколений – 01

Отец вошел так тихо, что Антон даже ухом не повел, и продолжал наяривать. Развязка была уже близка, и только тут он заметил…

Неясное присутствие.

Взгляд в затылок.

Чужое дыхание.

За спиной.

Антон резко развернулся и застыл, помертвев.

Отец, не торопясь, прикрыл дверь, прошел в комнату и, закурив, уселся на диване:

– Вот оно, значит, как. Значит, вот он что… – отцовская рука развернула Антона как флюгер и ухватилась проворными пальцами за жало отвертки, вставленной рукоятью в анальное отверстие сына, – Так вот куда она подевалась, а я как раз полку вешаю, думаю, где отвертка запропастилась?… А она, вон она где. У сынули в пердобаке.

Антон не знал, что ответить. Даже не прикрылся: всё было и так очевидно.

Просто стоял, ощущая, как горит лицо.

– Ты мог бы рассказать нам с матерью, чем вы с Таней занимаетесь. И кто такая эта Таня. И откудова у неё хуй. Сама пришила?

Антон молчал, не смея даже сглотнуть.

– Самое интересное в этой ситуации то, что весь двор об этом знает. На нас пальцем с матерью показывают, говорят, вот ихний сын ебется с трансвеститом. Как ты думаешь, каково мне это выслушивать? От друзей. От коллег по работе. Вчера, вон Валера смеялся, ты, говорит, огорчался, что Майка тебе не дочь, а сына родила, а теперь сбылося по-твоему… И он мне, кстати, рассказал, что Танька эта твоя хуястая доставала для всей борькиной компании анашу для наркоманства, и там все курили, а потом по очереди её в жопу пялили, все, и хуи она им сосала, понял?… А ты? Ты на что повелся? Думал, вообще, когда пошел с ней? О нас с матерью думал? Когда папиросой с наркотиком затягивался, ты думал о нас с матерью, я тебя спрашиваю?!

– …

– Вот, что такое наркотики… теперь ты понял? Понял, как легко они могут всю твою жизнь раком поставить, если у тебя воли нет, понял? Я к тебе обращаюсь, придурок!

– …

– Молчишь? Ну что ж, молчи. Щас я мать позову, пусть полюбуется… Май! Май, подойди сюда, полюбуйся, блядь, на своего сыночка, который дрочит с отверткой в жопе!

Антон задрожал. Плаксивая гримаса исказила лицо его.

Вошла мать.

Приблизилась, посмотрела.

– Ну, что скажешь? – отца словно распирало от радости.

– А чего говорить? – мать повернулась к нему, откинув челку, – Парень молодой. Ты себя вспомни.

– Ну, знаешь… В семнадцать-то лет я не вытворял такого!

– Молодеет поколение даунов, – согласно кивнула Майа, – всё явственнее проступает на чахоточном челе гомо сапиенса печать вырождения.

– Ладно, философствовать она еще тут будет… Сымай это! – отец встал, властным движением снял с матери халат.

С изумлением Антон увидел, что под халатом мать совершенно голая, с выкрашенными серебрянкой сосками, а к бёдрам её пристегнут кожаными ремнями толстый резиновый фаллос.

Отец так же разоблачился, откинув в угол заляпанные спермой рейтузы.

Сладко улыбаясь, он подошел к сыну, одной рукою поддрачивая постепенно наливающийся кровью член:

– Ну что, Антончик, блядь, гандончик… Прими батяню родного в попочку: батяня-то послаще отвертки…

– Пап, я это…

– Молчать! Повернись… – он нагнул сына так, что тот оперся руками о стол, звонко шлёпнул по ягодице, поиграл яичками, – Так, а ну, что тут у нас? – он проверил пальцем: – Ага, дырка уже наготове! А ну, принимай гостя… – отец надавил так, что Антон взвыл, стиснув зубы:

– Блядь, больно, пап!

– Терпи, казак – атаманом будешь… Май, ты где там? Давай же вставь мне!

Мать зашла сзади и, прислонив головку фаллоимитатора к заднему проходу отца, ввинчивающим движением проникла.

Вдвоем они не на шутку разошлись, так что под их напором Антон лишь вскрикивал, жмурясь, и крепче вцеплялся обгрызенными пальцами в крышку стола, чтоб сохранить равновесие. Отец, одной рукой хлестал по бедрам мать, а другой умело дрочил сыну хуй.

И вот, не в силах сдерживаться, Антон завизжал, как девчонка, поливая обильным семенем разложенные на столе контурные карты. Его визгу вторила мать, дугою выгибаемая конвульсиями оргазма. Тут, сочно кусая плечо сына, стал спускать и отец.

Когда судороги утихли, они разлепились и мирно сели на диван: отец справа, мать слева, сын посередине.

Молчание длилось пятую минуту, когда отец внятно произнес:

– Антон, иди сходи на кухню и принеси всё, как договаривались!

– Хорошо, пап!

– Николай, ты чего там задумал? – забеспокоилась Майа, собираясь встать, но муж крепко держал её за руку:

– Не трепыхайся, щас сама всё увидишь!

Вернулся Антон.

В руках он нес металлический поднос, на котором помещалось плоское хрустальное блюдо и наточенный хлебный нож.

Поставил поднос на стол, взял нож, положил на диван блюдо.

Николай ухватил супругу за плечи, прижал к дивану, сдавив ногой бёдра.

– Ща, мы, пап, посмотрим, как она не чувствует боли, – с тихим наслаждением молвил Антон, кромсая ножом левую грудь матери.

– Ага, посмотрим, сынок, – Николай помогал сыну, оттягивая грудь пальцами, пока она полностью не отделилась от тела.

Антон подставил блюдо, и окровавленный шматок мяса с тихим шлепком упал на гладь хрусталя.

Отец протянул руку, взял грудь и, впившись зубами, отодрал кусок; старательно жуя, положил грудь обратно:

– Давай теперь ты.

Антон опустился на колени, отрезал ножом солидный кусок и, подвывая, запихал себе в рот.

Алая слюна пузырясь, текла по его шее. Быстро жуя, он сглатывал, сопя как кит.

– Не торопись, подавишься… – серыми губами шевельнула мать.

– Ладно, братан, я спать пойду… – отец вдруг осунулся, словно внезапно вспомнив что-то важное; он отпустил Майу (та, бледная, повалилась на диван, истекая кровью), поспешно натянул рейтузы и вышел вон.

– Пап! Ну пап! – Антон вонзил нож матери в спину, опрометью бросился за Николаем, – Пап, ну погоди! Ну мы чего, сегодня маму жрать не будем? – запыхавшись, он вбежал в спальню родителей…

Отец висел под потолком совершенно голый. Со рта его редко капала кровь.

Антон отдышался, посмотрел на часы:

– А и правда, спать пора. Вот чудно… Казалось, только что из института пришел, светло еще было, а вон как время летит… Прав папаня: наркотики – страшное зло. Хитрое зло. С помощью них можно путешествовать во времени до тех пор, пока время не начнет путешествовать в тебе. И после такого путешествия ты очнешься немощным старцем. И мглу непроглядную лишь отблеск косы осветит. Косы в руках Смерти. Ну их, короче, к ебеням, эти ёбаные наркотики! Пусть я буду как все, а чем плохо? Ширяться что ли, веселее? И не оригинально совсем: кругом и так все ширяются, а вот ты попробуй встать с зарею чуть свет не срамши – холодный душ, костюмчик спортивный одел – и вперед: пять километров кросс. Потом во дворе – разминка на брусьях, перевороты, подтягивания, потом через три ступеньки к себе по лестнице на пятнадцатый этаж: раз-раз-раз… и на балкон – гири подхватил – и толчок три подхода по десять. Потом сел и встал, держа гирю руками за спиной. Сел и встал. И еще – до отказа. Потом рывок, обоими руками попеременно… Отдохнул, растягиваясь – и два раунда боя с тенью. Потом снова душ, и только потом – позавтракать. Здоровая пища. Йогурт из мозговой жидкости годовалого негра. Сушеные залупы кроликов в мятной подливе. Творожок спермный. Чай с молоком… постой-ка, с молоком? С молоком. Значит, опять, наркотики. И никуда от них не деться, не спрятаться… Никуда.

…И никуда, никуда, нам не де-еться от э-этого-о… - Напевая, он с безмятежной улыбкой направился к туалету.

Открыл дверь.

Мать, оскалившись, сидела на унитазе.

Волосы на её теле стояли дыбом, глаза закатились.

– Мам, ты срешь? Мам?

Тишина в ответ.

– Мам, ты срешь? – Антон тронул Майу за голову, тут же отдернул руку: кожа головы была холодной, как лёд.

– Ни хуя себе… – он прошел в прихожую, взял телефонную трубку, набрал номер.

– Аллё? Добрый вечер, а Таню можно?… Тань, ты?… А я че-то не узнал тебя. Богатой будешь… Чё?… Я говорю, не узнал, богатой будешь!… Чё?… Да не я, а ты: я ж тебя не узнал… Ты богатой будешь, примета такая… И чего?… И чего?… Ну хорошо, не будешь. Не хочешь – не надо… А, всё-таки, хочешь? Хочешь быть здоровой и богатой? И красивой хочешь? Ну надо же, бляха-муха, какие мы у нас тут… А я, думаешь, не хочу? Или отец он, вон мой, ветеран, блядь, генитального фронта, думаешь, он хочет быть больным и старым? Или мать-садюга хочет? Нет, Танюша, так ни хуя не выйдет… Больным и старым быть никто не хочет… Все хотят быть здоровыми, молодыми, сильными… а гирю выжимать никто не хочет! Никто не хочет кроссов до зари. И жестких спаррингов, и отработки на снарядах… Им нет, им это не надо. Им подавай наркотики! Кокаин, марихуана, ДМТ… Марки… ну, или водки хотя бы. Хоть клейца моментного занюхать. И эта еще, как его… Экстаз, грибы, колеса всякие… Я гоню?… Сама ты, в натуре, гонишь! Ты в курсах, что Серега плотно на гер подсел?… Нет?… Я гоню. Это я, то есть, гоню… Не, она, в натуре, охуела! – Антон, вскочил, вбежал в спальню, показал дрожащему под потолком отцу телефонную трубку:

– Пап, она вообще охуела, слышь… Я ей один раз, ну, просто по пьяни сказал, что я иногда колюсь винтом, а она прилипла как, блядь, банный лист: достань, достань… Ну, я и достал…

– Винта? – отец брезгливо поморщился, – Кузя сварил что ли?

– Да нет, Белый. Но от того винта дуреха эта чуть кони не двинула, прикинь?

– Сам ты кони! – отец, усмехнулся, теребя мошонку, – Я за этих коней, чтоб ты знал, едва жизнь не отдал однажды!

– Как это?

– А вот так это!

У меня был друг.

Кондратий Жорбугай, помнишь, наверное… И вот, у него умер брат. Ну, брат, понимаешь? В него на охоте егерь случайно двустволку разрядил. В спину, практически в упор. Вот так бывает… А я его, между прочим, очень ценил: золотой был парень. Ты мне его чем-то напоминаешь… Такой же вот идейный, целеустремленный… и выпить не дурак, и в карман за словом не полезет. И бабы от него тащились, как это самое по стекловате… И вот, поди ж ты: какой-то бухой мудила, егерь, блядь, остеопат ёбаный… вот так вот запросто, обкурился он что ли?… Парень в самом соку, можно сказать, и вот так вот – срубили под корень. А всё из-за чего? Животных, пидорасам пострелять захотелось. Невинных зверьков, блядь, замучить. Вообще, охота, сынок, очень гнусное дело, если трезво на это поглядеть…

– Ладно, пап, я спать пошел… – Антон зевнул и протяжно пустил газы.

– Как, уже?!

– Ты ж сам сказал… Сам первый спать пошел. Мы маму сожрать хотели, я уже и сиську ей отхватил, только начали есть, а ты говоришь: всё, спать, и ушёл.

– А потом?

– А чего потом? Потом всё… – Антон повернулся и вышел.

Отец неслышно заплакал.

Мастер Пепка

 

 

<--PREVNEXT-->