1 2 3 4 5 – Колумб стряхнул в траву последние капли и, сняв с члена АВМ (Автоматический Выжиматель Мочи), хрустнул запястьями. День задался: с утра ни облачка. Пока не парит, но к обеду только держись, надо спешить. До Черты километров десять – он разогрел метательную таблетку, подул на фурункул у локтя. Руки бы поотрезать тем кто так пакует. Но вот и готово: сглотнул – и сразу сладкая тёплая дрожь пробежала по телу, ноги ослабли, подкосились, он сел за руль, но заводить не спешил, не желая ломать наслаждение. Мешок с порошком лежал рядом. Колумб улыбнулся: наконец-то, теперь-то он сможет, он уподобится!
Все его нервы ушли на детей: три последних года прессовали без жалости. Сначала ничто не предвещало беды: первый ребёнок, юркая девочка с крупными как у шершня челюстями, проросла на третий день, пустив из земли вьющийся алый хоботок. Но не тут-то было: прошла неделя, и, несмотря на все старания трепещущей как свежевыдранное сердце семьи, вопреки предсказаниям истерзанной саркомой гадалки, дочь, которую в честь лигопетры назвали Грушенькой, безвозвратно усохла.
Но Колумб посадил уже сына, Гришу, с недоразвитым зобом, но, по уверениям шустрилы-соседа, весьма живопрыткого мальчугана. Тот же сосед почти задаром отдал пол-бачка ртутного кала для удобрений. Колумб взял неделю в счет отпуска, купил на бойне пять канистр самой жирной крови. Всходов не было. А на пятый день он вырыл мальчика. Там были сплошь одни лишь черви.
И вот теперь третий, Макушка. Уж он-то выживет! 1 2 3 4 5, уж он-то им, блядь, покажет! Уж он-то покажет, покажет, покажет. Уже хорошо распух, но сажать пока рано: подкормить вот еще. Колумб закопает Макушку в воскресенье, когда жена вернётся с фабрики. Вот тогда, значит, вместе и закопают. В том самом месте, над которым батя сгнил. Это место особое, там даже земля другого цвета, и сочная, как влажный струп.
Убаюкивающие шуршание асфальта пошло во благо: когда Колумб остановил машину у КПП, всех его страхов след простыл, осталось лишь змеиное спокойствие и еще что-то там, точно не помню. При проверке документов Колумб молодецки рыганул (№88-У), чем спровоцировал игривые смешки караульных.
– Свежачка захотел, курбаши ёбаный? – подмигнул ему на выезде знакомый прапорщик, галантно поправляя шланг калоприёмника.
– Бей, бей её, гадину! – истошно визжала с пулемётой вышки щербатая девочка, сочно сношаемая краснолицым ефрейтором.
Колумб довольно ощерился: 405 ж 238957тт - 7 + 6567/оП Ё=ё4 - 15.
Но вот уже и зеленовато-бурая пирамида торгового цеха. Колумб опустил стекло и протолкнул сигнальный шарик в отверстие пропускного модуля. Вспыхнул разрешающий сигнал, и массивный клубень человеческих мышц, сократившись под воздействием электричества, отодвинул металлический створ. Колумб въехал. Сладко почесался. Подхватил порошок и устремился к лифту. Первым делом надо заглянуть к Павлуше.
– Эй, Кол, здорово! – издалека кричит Павлуша, не прекращая крутить мясорубку, Котлет хотишь?
– Здорово, здорово, – подходит к нему Колумб, отщипывает котлету, кладёт под язык, смакуя, – За кормом я. Для Макушки моего.
– Эва… Последнюю крысу еще вчера пихоглотам затарил. А мальчонку не хошь?
– Да нельзя мне мальчонку. Макушка сам с хуем.
– А, вон как…
1 2 3 4 5: Подходит тогда к Антипу. Антип, толстый, весь в трубках от катетеров, пыхтит кальяном:
– Полужито. И ты, милай, по корму вскок… А я-то, вот, не мну, нет… – долго шевелится Антип, тянется время, мрачнеет Колумб: нет и у Антипа корма. Ахмед подходит:
– Ну, пойдём, дорогой, пойдём со мной, хороший девочка есть, за семь жменей отдам… – тянет Колумба в сторону. За семь-то жменей? Что ж так дешево? Ах, вон что: Ахмед откидывает круглую крышку переделанного под холодильную камеру жир-котла, там – тонкий изогнутый торс.
– Вот голова, посмотри, вот руки, нога одна, – Ахмед извлекает из котла покрытые инеем обрубки.
– Да что же я, сына падалью кормить буду?! – вскидывается на него Колумб, – Мне его через два дня закапывать!
Молчит Ахмед. Виновато глаза прячет. Que faire?
И Кузьма не поможет: с утра весь живой товар отдал в санобработку. Поролон в Дубай уехал. Сёму на той неделе у минетного автомата закололи. Башмет выел свой ГВД. Артём на больничке: хребтовой подшипник полетел. Но вот снова Павлуша – находит отчаявшегося уже Колумба у морфиновой стойки – нижнее лицо его перемазано подтухшей кровью, на верхнем копошатся юркие опарыши:
– Идём со мной! Нашёл тебе крысу! – хором кричат его рты.
Потея, проталкиваются к девятому сектору. Громко кричат со своих крюков подвешенные за рёбра чёрные. Бьётся о прутья клеток сиамские близнецы-зомби: вечером всех их погрузят на катер. За прилавком – старик в бинтах. Резкий запах застоявшейся мочи; на прыщеватых лоскутах человеческой кожи разложены куски прокопчённых фекалий. Голый перепачканный испражнениями ребёнок сидит в тазу под радиатором дизеля. Голова его со следами лишая острижена наголо, землистого оттенка личико уставилось в пустоту единственным глазом.
– Ну, как тебе?
Колумб поднимает ребёнка, щупает промежность.
– Да девка это, не ссы…
Колумб недоверчиво раздвигает ребёнку ноги, пытается пропихнуть пальцы во влагалище. Ребёнок хрипит, пытается укусить, старик в бинтах бьёт его кочергой в область почек:
– А ну, падла…
Ребёнок бросается на пол, пытаясь накрыться тазом; зловонные испражнения попадают Колумбу в глаз и за ворот.
– Не смей! Загасишь! – ботинок Колумба врезается бедолаге в рёбра (тот икает, выронив кочергу): удар отбрасывает старика к соседнему прилавку, где он опрокидывает на себя вместительный чан чёрной крови. Так и убить недолго.
Колумб торопится: теперь, когда надежды луч забрезжил, так хочется успешно завершить, наконец, предпринятое. Он хватает девочку и тащит к дизелю. Павлуша устремляется за ним, отчаянно матерясь. Отдышавшись, Колумб склеивает ребёнку за спиной руки скотчем, запечатывает рот, принимается натягивать на девчонку заранее припасённый мешок.
– Кол, а Кол, ты платить собираешься? – клешня Павлуши больно щиплет его левый трицепс.
– Да отъебись ты, пёс! – в крайнем раздражении Колумб пихает Павлуше порошок; ребёнок в мешке, извиваясь, падает на пол.
– Вот так всегда… – Павлуша протягивает ему чек, – А где ж, блядь, благодарность? Для них стараешься, жопу рвёшь, а потом – хуй. Предлагают пососать. И сосёшь ведь, сосёшь. И возбуждаешься, сам того не замечая, и думаешь: вот, блядь, как сосать, оказывается, классно, чего ж я, мудила, раньше-то не пробывал… И тут уже всё, пиздец: уже ты сам не свой, на хуй, и стонешь, мычишь, как баба, и сам уже готов спустить, когда молофья начинает булькать у тебя в глотке… А потом опомнился – что ж, блядь, происходит? А то. Накормили тебя, Павлуша… Накормили спущёнкой, как хуесоску ебливую. Вот такая она, судьба торговца! Ну что ж, вы, суки рваные, смотрите? Накормили, да? Минетчика из Павлуши сделали? Ну так и ебите уж меня тогда! Ебите, падлы! Вот моя жопа, вот! Замесите моё говно, бляди гадкие! – шатаясь, как пьяный, он стаскивает с себя волосатые джинсы, рвёт на груди сарафан. Но Колумб уже не видит этого: закинув на спину мешок с брыкающейся девкой, хромает к машине. На выезде спешно сует караульным чек – и по газам. Бля, 6554 35 88 443 216 86835.
И снова усыпляющая лента асфальта. Дрожащая серая пирамида перед норовящими закрыться глазами. Колумбу вдруг вспомнилось детство, а точнее – детские его игрушки – пластмассовые кубики. Запах кубиков. Их чумовая фактура. Еще были такие ромбики, но это реже. Кубики, в основном. И Колумб обычно брал в рот эти кубики, и конце концов прокусывал их по углам. Некоторые кубики имели уже небольшое отверстие, оно располагалось на еле-заметном шве, который остался после отливки. И однажды Колумбу удалось исполнить свою давнюю мечту и заполнить все надкушенные кубики кровью, поместив их в ведро, над которым он вскрыл сосуды двоюродной сестры Клавы. Кубики с кровью и пахли иначе. Он любовался ими утром, выставив на подоконнике с восточной стороны, чтобы свет восходящего Солнца проходил насквозь. А скоро кровь в кубиках стала гнить, запах изменился, стал резче, прочнее.
Воспоминания захлестнули, 1 2 3 4 5, а вот уж и зелёная мачта, а за ней – родные витки колючей проволоки. Колумб даже не закрыл за собой ворота: мешок на плечи – и бегом в подвал, где томится голодом славный Макушка. Завидев отца, продолговатый карапуз выронил из цепких коготков мёртвую белочку, завибрировал всем телом, закричал пронзительно:
– Папезде! Папезде! Папе сделали ботинки!
– А-ну, змеёныш… – трясущимися от нежности руками Колумб раскрывает складник, вспарывает влажную от свежей мочи ткань мешка, нащупывает горячий хоботок шеи.
– В рот я бу, в рот я бу, в рот я булочку кладу, – злобно бормочет Макушка, ожерелье клейкой слюны повисает на расчёсанном в кровь подбородке.
Ребёнок с неожиданной прытью вырывается из мешка, пребольно лягает Колумба в область паха (удар, однако, не достиг цели), шмыгает к лестнице. Но Макушка тут как тут: с утробным рычанием бросается в ноги беглянки, та со странным пружинистым звуком шмякается об пол. Он наваливается сверху; в правой ручонке сына Колумб замечает разноцветный пучок цветных карандашей.
– Га-адина! – ликуя, Макушка выковыривает жертве карандашами глаза, неистово бьёт затылком о ступени – и сразу же впивается зубами (благо, что молочные) в тонкую потную шею. Чавкает, как бульдог над миской супа.
Колумб улыбается, непроизвольно чешет в паху, нащупывает твердеющий в облегчении член.
– Кушай, малёк… – бормочет, вскидываясь вверх по лестнице и стягивая на ходу тренировочные. Быстро оглядывается. Во дворе пусто. Три головы без скальпа валяются у конуры варана Гиви, кровь на них спеклась коркой, мухи уже отложили яички. Гиви, должно быть, спит. Его лучше не трогать.
Сразу за шлакбаумом – скупщик жмыха, сутулый подросток с татуированными веками. Копошится возле биокомпрессора: не иначе решил подсосать казенного жирца. Колумб – к нему, с бессвязным лопотанием нагибает, ухватив за ворот сзади.
– Две красеньких! – лениво вырывается парень.
Колумб пихает пилюли в его влажную пригоршню, наскоро смазывает слюной услужливо обнажившийся анус, мыча, заталкивает. Парень матерится сквозь зубы, но вскоре начинает подмахивать.
…И счастье как яд, как яд, да, как яд – в теле, меняющем цвет. Счастье волной с головой накрывает… ах, сердце скажет, вложив леденец в алый рот: ах, ах, ах, первая капля сладкой тягучей слюны в глотку змеёй проскользнёт… и Колумб уже весь там, его нет с нами, он весь в пряномочкемолодогопарня, как свет, источаемый ни для кого, он больше не хочет слушать Bulldozer, больше не хочет в Штаты – зачем? – ведь и так всё хорошо… и не нужно напрягаться по пустякам: когда ебёшься, лучше следить за дыханием, а то слишком быстро кончишь, и всё… весь кайф по пизде… а то один черт ебал там чувиху, а она хо-па, метнулась так, метнулась, когда кончала, а руками его за ноги потому что сверху была, а она вообще гребчиха, то есть греблей занималась – руки сильные, как у качка на хуй, и вот она этому парню когда спускала разорвала на хуй промежность - в натуре, да… но теперь слишком поздно - Колумб чует щекочущие волны, Колумб заходится, Колумб готов прыснуть спермой, Колу
…И страшный звук пришёл из-под земли. Из подвала. Когда Колумб исходил семенем, зачал кричать Макушка. То был предсмертный крик: это было ясно тотчас. Простата Колумба еще сокращалась, исторгая последние капли жизни, но знал он, что так же вот в те самые неуловимые мгновения жизнь выходит из сына его Макушки и, смешиваясь с калом, тает, угасает – увы – безвозвратно. В отчаянии Колумб наотмашь нанёс визжавшему под ним в оргазме подростку быструю серию ударов шилом в череп. Прочное шило пробило кость, повредило мозг. Чмокающий рокот сопроводил исход Колумбова хуя из стремительно осевшей задницы парня: мальчик тотчас навалил себе под ноги изрядную порцию ярких фекалий, и сам же упал в эту кучу, но Колумб бежал уже в подвал.
Макушка из последних сил тянулся по лестнице кверху. Он почти достиг коридора на первом этаже, когда неумолимая сила остановила его продвижение и затрясла мелкой неистовой дрожью.
– Э-э-э-э-э-э-сяпь-сяпъ-сяпъ-сяпъ! – зашёлся агональным воплем ребёнок, отрыгивая на серебристый линолеум наскоро пережеванные куски рокового обеда. Бугристая голова его с выпуклой блестящей проплешиной на темени, по которой и получил он от родителей имя своё, судорожно дёрнулась, пучеглазо кривляясь предсмертной гримасою удивлённого страха. А вот уж он затих, и только струйка мочи тихо прошелестела по липким от крови ступеням.
Задавленный горем отец проследовал вниз, к останкам трапезы. Немногим более минуты потребовалось ему для того, чтобы убедиться в наличии несомненных мужских половых признаков в потрёпанном тельце, что привёз он, наивный, обманутый, желая укрепить перед посадкой организм своего последнего отпрыска. Знал ли Павлуша? Действовал ли с умыслом? Имеет ли всё это хоть какое-то значение теперь, когда непоправимое уже свершилось? Задавал ли себе Колумб именно эти вопросы, стоя на коленях над разодранным трупом оказавшейся мальчиком девочки? Дано ли нам узнать ответы на эти вопросы? Дано ли до конца постигнуть суть самих вопросов этих? Стоит ли становиться разносчиками горя, распространителями страданий? Гонцами печали? Вирусами отчаяния? 1 2 3 4 5… Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!
Нам не дано заползти внутрь Колумба, чтобы очутиться в его коже, не умертвив его. Это жаль. Но мы можем уподобиться, а также проследить и зафиксировать. И это уже лучше.
Выстрел. Старшая жена Колумба, полногрудая Антонина, сверзилась на конопляную клумбу: выпущенная с расстояния менее метра крупная дробь непоправимо разбила ей голову. Колумб переломил ружьё, перезарядил. На шум появилась жгуче-сексуальная Х-8666578, младшая жена Колумба. Враз учуяв опасность, она опрометью кинулась к воротам, но, запутавшись в складках цыганского платья, упала на бетонную дорожку. В мгновение ока забывшийся горем супруг настиг её и перебил позвоночник несколькими ударами приклада. Из конуры стремительно выпрыгнул варан Гиви, вцепился в тело Х-8666578, принялся мощно раздирать свежую плоть. Колумб издал переливчатый смех. Вприпрыжку он устремился к двери подвала; вернулся, волоча за распухшую мошонку сочащийся коричневатой пеной труп Макушки, бросил у конуры:
– На вот пожри, бля!
Развернулся, сплюнул, откинул ружьё, нащупал шариковую ручку в нагрудном кармане сорочки, насвистывая, направился в дом. Через минуту выбежал снова (лоснящееся от слёз лицо), подхватил ружьё, проворно приблизился к Гиви, выстрелил в упор в голову, перезарядил, выстрелил еще раз (в толстую шею), перезарядил, выстрелил снова в голову, перезарядил. Тяжело опустился на клумбу, закурил, массируя виски, глаза полуприкрыты.
Рано или поздно каждый из нас, подобно былинным героям, приходит к распутию. Направо пойдёшь… Налево пойдёшь… Опасность таится в долгих раздумиях. Но как довериться чувствам? Откуда почерпнуть эту силу? И если предложили бы вам сесть за штурвал "Боинга", каков был бы ваш ответ? И если смерть – единственная истина в этом призрачном мире, что толку размышлять о словах? Слабые, те, что бояться принять отсутствие выбора, всегда говорят о разуме и подыхают на коленях. Но ночь проходит, Солнце встаёт снова, и кровь героев уходит в песок. 1 2 3 4 5: из сотни зёрен взойдёт лишь десять, но те, что сгнили – питают землю. Что жизнь моя теперь? И чем была она до этого? Такие вопросы задавал себе Колумб, вдыхая щекочущий дым. Он получал всё, что хотел, и не считал это милостью. Но явится ли месть ключом к этой тайне? Откроет ли кровь эту дверь? Да, он может достать из сейфа винтовку, одолжить огнемёт у соседа, купить на толкучке гранаты. Да, он может поехать. Разорвать Павлушу. Будет ли это подчинением? И если выбор уже сделан, то кем?
Вечерело. Колумб вынес во двор все трупы и аккуратно расчленил электропилой. Сходил к соседу за негашеной известью. Позвонил на станцию, договорился насчет цемента.
– Сегодня поедешь? – Зураб, сосед, сочувственно похлопал его по плечу. Они стояли у ямы, куда Колумб только что скинул останки семьи и присыпал известью. Едкие испарения поднимались в воздух. У ворот двое чёрных месили раствор.
– К ночи, наверное, выдвинусь, – Колумб почесал семенники, звучно пробзделся, – всё никак не придумаю, как покончить с гадом… Или, вернее, с гадами: их ведь там много.
– Можно к Серёге Торфу съездить, – предложил Зураб, заметно оживившись, – У него есть боевая колесница. Это типа трактора поебень такая, а по бокам заточенные лопасти. Они как винты у вертолёта, только не винты, а сабли такие, понимаешь, да? Их можно право-лэво там раз-раз, они крютятся, крютятся, крютятс… – в волнении Зураб принялся ожесточенно вращать кистями, – И всех режет как калбаса, на куски, на куски: раз-раз-раз!
– Бронированный? – сощурился Колумб.
– Э, зачем бронированный? Броня тяжелый… Там и огнемёт стоит…
– Да обойдусь я без твоего огнемёта, не ссы!… А без брони меня с вышки снимут, подъехать не успею… Вон, Виталик в прошлом году когда с Пидон-Залупой поссорился… Они впятером на БГ-805 подкатили со стороны складов… У них на крыше "штанга" стояла, и теплоударник под кузовом… А с вышек как похуярили… Всех в клочья.
– А давай по-хитрому тогда, – щёлкнул пальцами Зураб, – поедем завтра днём, Костяна возьмём, Борю, 364-Е/88, приедем как будта за мясом, а патом вдруг раз-раз, Павлушу схватим, возьмём заложников и через Дур…
– Да покоцают нас на хуй, к бабке не ходи! – перебил его Колумб, плюнув в яму, – Сам поеду! Полечу на дельтаплане! Чтоб сверху. Неожиданно, блядь. Закидаю уёбков гранатами на хуй!
– Эта какой дельтаплан? У Симы который? Ты на нём до Трубы не долетишь, что ты… У Туркмена-17 вазьми лучше…
– Да твой Туркмен… – Колумб сморщил visage.
– А что мой Туркмен? – тотчас вскинулся Зураб, – Туркмен с Большимкалом ходил… С Гнойником-8/7 ходил… Я у него в фургоне вот такой аквариум видел, там живых хуёв было до вэрху! Вот так! Он великий воин, да… Я с ним и еще с одним джигитом один раз за головами ходил. Вместе с бурыми. Один раз, они меня взяли тогда. На засаду напаролись. Пятерых бурых убили, как, я не знаю, катят прямо, сразу. Остальные побежали, а Туркмен с джигитом палажили в пэздун, и раз-раз так поволокли на них, там огонь, огонь, я из калаша хуячил, а Туркмен сосал булат, как бешеный! Гибрида папалам разорвало, как червяка. Миста узур бак! Киста сичкимес доллары!
– Да ладно, не суть… Не в этом дело. Просто… я жопой чую: все они только того и ждут, чтобы я поехал и порвал этого Павлушу ёбаного. Неспроста всё это… Они готовы, бляди. Только того и ждут.
– Кто готов, дарагой? – тихо спросил Зураб.
Колумб молчал. Что ему было ответить? Тело ощущало угрозу извне. Он жаждал сопротивления, но когда враг невидим, сопротивляться сложно. Все мы - марионетки в руках безумца, но какова цена счастливого неведения? Позволить заманить себя в силки, а потом неожиданно разрушить планы потерявшего бдительность птицелова… и, лишь добив поверженного супостата, понять, что им был ты сам?
– Слушай, джигит… Эта штука у тебя в гараже… Она всё еще там?
– А?… Какая штука? - Вздрогнул Зураб.
– Ты знаешь, какая. Тот железный гроб с мёртвым индейцем, которого все так ссут.
– Это нельзя трогать, брат! – Зураб даже присел от испуга, – Это смерть нам всем, панимаешь?! Это нельзя трогать! Ты не можешь! Нельзя, панимаешь?
– А ну… – Колумб мягко отодвинулся, вынимая из-за ремня молоток, – Давай, пошли по-хорошему.
– Ай, зачем ты так, а? Разве не понимаешь? Там всё сгнило, мамой клянусь! Откроешь – заразу выпустишь! Тот индеец умэр давно, понимаешь, да? Нельзя эта трогать, да… – не переставая жестикулировать, Зураб перемещался вправо-влево, подходя ближе, а потом по-змеиному прянул, издав высокий гортанный вопль.
Но Колумб был готов. Проворно отскочив, он нанёс стремительную серию дуговых ударов, так что, несмотря на подставленные для защиты руки, череп Зураба оказался пробит минимум в пяти местах. Оглянулся на рабочих. Они только начали заливать яму бетоном, но теперь стояли в нерешительности. Колумб подошёл:
– Бензин есть?
Один из чёрных шевельнул головой в сторону кабины. Колумб открыл дверцу, достал пластиковую канистру на 25 литров, двинулся к дому Зураба.
– Дядя Колумб, а это вы стреляли? – подбежала к нему Куй, младшая дочь Зураба. Колумб ответил тремя ударами молотка по голове.
Десятилетний Федька, приёмный сын, выскочил наперерез с серпом. Колумб швырнул тяжелую канистру ему под ноги, мальчик упал. Колумб придавил его руки коленями и разбил молотком затылок. Сразу же перекатился в сторону: с расстояния менее пяти метров старшая дочь Зураба, тринадцатилетняя Бш/54-S открыла огонь из парабеллума. Хотя стрелять она толком не умела, но, так или иначе, Колумбу сильно повезло: пуля лишь однажды оцарапала предплечье. Когда патроны кончились, Колумб напрыгнул и, вцепившись девчонке в волосы, несколько раз ударил коленом по рёбрам. Она обмякла. В дверях дома появилась одна из жен Зураба, Жора, с боевым арбалетом в руках. Колумб двинулся навстречу, заслонившись от стрелы телом Бш/54-S. Стрела пробила тело насквозь, но Колумб остался невредим и успешно разбил Жоре молотком голову. В доме он обнаружил оставшихся трёх жен Зураба, отдыхавших после внутривенной инъекции успокоительного, а также престарелого Стробо, который был занят чисткой лёгочного шнура. Они не оказали сопротивления. Умирая, Стробо забавно пискнул, чем рассмешил.
Колумб совершил половой акт с трупом Федьки, затем повесил его на пожарной лестнице. Остальные трупы он сложил в гостиной, облил бензином и поджёг.
1 2 3 4 5, затем прошёл к гаражу. Распахнул ворота, вгляделся. Нащупал выключатель, замигали в грязных подтёках лампы дневного света. Продолговатый ящик, накрытый старым полосатым ковром, высился у дальней стены на козлах. Колумб подошёл, откинул ковёр.
Двое рабочих закончили цементировать яму, но уезжать не торопились. Один из них, примостившись в кабине грузовика, ковырял шприцем перетянутую руку. Другой, оседлав труп Зураба, азартно мастурбировал. Внезапно тоскливый сосущий звук, донёсшийся из-за забора, заставил обоих резко бросить свои развлечения и вытянуться по стойке "смирно". Звук повторился. Он походил ни то на крик болотной выпи, ни то на механический скрежет. Заметно стемнело, и мягкий аромат дизельной гари сменился враз тяжёлым запахом гниющей плоти. Последовавшее вслед за сосущим звуком еле-слышное поначалу стрекотание, доносившееся как будто бы из-под земли, стало громче, напористей, пронизывая воздух парализующим трепетом.
– Сяго! Сяго! – запрыгал, зайдясь в приступе мистической радости один из рабочих, а затем, резво обежав самосвал и боднув головой радиатор, вогнал себе в темя крестовую отвёртку.
Напарник его, заметно помрачнев, достал мобильный, быстро набрал пятнадцатизначный номер. Зловещее стрекотание усиливалось.
– Алло!… Алло, Антип? – надсадно прокричал он в трубку, – Передай Павлуше: Колумб открыл Америку!
