|
|
— Это я неудачно пошутил… — смекнул тотчас Румбо, ибо после его манипуляций с ручкой настойки окружающее померкло, предметы потеряли очертания, и лишь несколько тонких холодных лучей прокалывали из невозможного своего отдаления угрюмую тушу промозглой тьмы.
Помял рукой член сквозь влажную ткань брюк; посмотрел на свет, сочащийся как молоко.
Холодно. От этого неприятно стучит в висках, и липкая испарина приклеивает к спине футболку… или жарко?! Никак не понять. Какое неприятное ощущение: полная потеря способности различать температуру!
И здесь, к тому же, темно.
Хотя свет сочится, сочится. Как кровь из вспоротых вен измордованного жизнью завтра. Как моча из катетера, вставленного в уретру твоей памяти. Как сперма из уголков окоченевших и бескровных губ твоей любви.
Значит, надо идти на свет?
Но сначала надо ощупать, что происходит вокруг… Рука натыкается на что—то, напоминающее извитую каменную колонну.
Поверхность этого — гладкая и холодная. Оно хочет пить — понимается вдруг с необычайно ясной отчётливостью: у самого во рту пересыхает. Пить! Пить… но что оно пьёт?
Опёрся рукой о «колонну» и понял: оно пьёт кровь. Его кровь.
В ужасе отскочил назад, вытирая о фартук ладони.
Аккуратно, аккуратно шагаем в сторону света.
Нога, перед тем как ступить, осторожно ощупывает веерообразным движением поверхность.
Похоже, что это снег.
Да: он идёт по снегу. И снег становится глубже, а свет — ближе.
Этот свет необъяснимо притягивает.
Неясно, что именно испускает его: возможно, это просто одиноко стоящий прожектор, но раз взглянув на него, уже невозможно оторваться. Хочется идти, идти, идти к нему, дрожа от восторга, забытого с детства.
Глуп ребячий восторг, скажете?
Да, наверное, глуп. А снег — ещё глубже.
Как ты, в сущности, жалок со стороны. Как все мы жалки и безличны.
Как гадок притягивающий нас свет…
Новое наимерзейшее ощущение: перестал отличать притягательное от отталкивающего. Оооо, нет… разум, вернись! Хочу рубить мясо! Верните мой поезд, мчащийся к счастью! Хочу ещё, ещё, ещё…
Куда там, разбежался. Есё, есё… тебе хуй дадут пососать, вот что ещё: женские голоса в голове. Откуда они?..
Какой это мерзко, чуждо и глупо.
Отупляюще.
В этой кромешной заснеженной тьме с кровососущими колоннами, где огонь на ощупь не отличим ото льда, а рвота пахнет ландышами, никогда не отыскать ручку настройки. Здесь просто нет смысла искать её: здесь всё потеряло смысл.
Так надо ли идти на свет?
Свет в руках как сигарета, укорачивающая жизнь.
Так приятно курить её, что можно пренебречь этим светом.
Но чем ближе свет, тем выше сугробы.
Ага. Это уж верный сигнал, что туда тебе и надо: там, где труднее. Там, где великому испытанию предстанет твой дух.
Сказал себе — и двинулся дальше.
И шёл через снег к свету.
Свет скоро стал так близок, что стал слепить. Он отражался от снега мириадами жалящих искр и выжигал сетчатку. Но сворачивать было уже поздно: слишком далеко он зашёл.
Прикрыв руками глаза, пробирался в снегу по пояс.
Невозможно понять, даёт ли этот свет тепло.
Судя по снегу — нет. А судя по вздувшимся на открытых участках кожи волдырям — очень даже.
Поразительным является то, что свет этот слепит, но ничего вокруг не освещает: на расстоянии вытянутой руки со всех сторон по-прежнему царит тьма!
Что, если скрыться в снегу от света? Надолго ли хватит сил? И потом, ползти всё же надо куда-то. А куда теперь поползёшь? Только обратно: в могилу.
Главное, пореже натыкаться на колонны, возникающие, словно тени из тьмы и сосущие кровь: каждая встреча с ними подобна нокдауну. Обессиливает. Буквально, сбивает с ног.
А ведь Румбо и сам — кровосос.
Несладко находиться среди себеподобных, но более сильных особей. Приходится извиваться, словно червь на крючке: радиация, похоже, на них не действует. Здесь вообще не-человечий мир. Здесь царит Ужас.
Выбившись из сил, сел в снег, прикрыв голову завёрнутыми в полы халата руками. Жжёт даже сквозь халат. А кажется: щиплет морозцем.
Пробовал есть этот снег — и сразу проблевался.
И так понравилось это ощущение блёва, что стал жадно запихивать в обожжённый рот горсти его — чтоб тотчас выметнуть с истошным кашлем обратно.
Всегда любил в женщине горечь. Вычитывал её в обольстительном взгляде: если горе глядело из смеющихся зрачков — это была твоя женщина. Мать и дочь в едином лице: инстинкт, что поделаешь. Научись же использовать во благо себе свои инстинкты, Румбо, научись находить оба конца каждой у палки.
Сидел в снегу и ощупывал палки, замотав халатом голову.
Не мог понять, где у какой конец.
Вдруг испугался: уж не хуи ли чьи-то эти палки?!
Замёрзшие хуи его незадачливых предшественников? Память заблудших предков? Потерянные гениталии биоконструктора.
Рвался через сугробы то и дело падая, задыхаясь, выстанывая проклятия слепящей как лазер Звезде… бежал… куда?.. зачем?.. с какой целью?..
Вернуть свою страсть, которой здесь и не пахло?
Назло врагам, что равнодушнее камня?
В сиюминутном восторге прозрения? В вечном отчаянии сна?
Он шёл, шёл и шёл.
Пел, стонал, говорил сам с собой.
Падал — ему это нравилось. Ел снег как хлеб. Блевал — тоже здорово.
Спал на ходу и шагал как лунатик.
Лысый череп вонял жжёным мясом.
Волдыри на руках разговаривали с ним из-под фартука:
— Кут-куда ты идёшь, Румбо? Кут-кут-кут-кут-кут-куда?
— Ссать на провода, — плакал тот, извиваясь, словно от щекотки; у него наблюдалась каменная эрекция на фоне полнейшего отвращения к сексу как к проявлению жизни.
Попробовал мастурбировать и после титанических усилий кончил сгустками крови, взвыв от скрючившей тело мучительной судороги.
Будь проклят этот свет!..
Как можешь говорить это ты, многократно возлюбивший жизнь?!
Но это чужой свет. И это не моя жизнь.
Но чья же? И так ли она в самом деле ценна, как кажется?
В ценности этой и есть главная уловка: она раздута, как пузырь в наших глазах. Заглотали крючок, и насадились на шлямбур по полной. Теперь не соскочишь: кишка тонка.
Тонкие кишки могут порваться от чрезмерного давления. Утолщай кишку постепенно, не торопись: скорость востребована при ловле блох, как известно. Один раз перенапряжёшь — травма — пропущенные тренировки — вот ты и попал к Сатане в лапы! (здесь следует смеяться, смеяться, смеяться… смеяться до тех пор, пока позволено.)
— Несерьёзное у меня сегодня настроение какое-то, — подумал Румбо, жуя свои губы. Идея не ловится. Змеёй ускользает, падла. Потому что распылил себя на делишки лишния, да на шишки стрёмныя. Потому, что не разглядел родную харюшку мамулечкину. Не распознал палача суровых полозьев. Не возлежал на царевне с липким от пота животиком. Не слепил, не слабал, не сготовил.
Но не надо так напрягаться без поводу!
Ну, да: снег под ногами… ну и хуй с ним. Разве нет?
А если его слишком много, ну так это ведь не навсегда.
А вероятно, вообще только кажется.
Как неприятно путать с болью похоть,
Вышагивать, упрямо хохоча,
Прорваться сквозь, вперёд уставив локоть
В мозоль кровавую истёртого плеча.
О, что же, что со мною стало?
Что мозг дурящий мой листало?
И мысли в стружку накромсало,
И в анемии печь бросало.
И Маткой Розовою стало.
Страдало, пело и сосало,
И письма нежные писало.
Замкнуло, вспыхнуло — и встало:
И мира целого мне мало.
И вспомнить хочется начало,
Но спермой мылится мочало:
Так под вагоном сталь стучала,
И капитан ждал у причала.
…
— Мы все наделены страшной силой, с которой очень сложно сладить. Это вам не хомячки, не кошечки. Это Сила. Силу принято уважать. И каждый мнит из себя сильного, совершенно не понимая, что означает Сила.
Когда впервые совокупляешься — открываешь новый канал энергии.
Одно дело дрочить — это просто, а поебаться, это уже взрослых усилий требует. Вот это словечко взрослых и неудачно здесь, хотя, по-своему верно отражает суть: с каждой новой пиздой взрослеешь. Поэтому, если хочешь долго оставаться молодым, не наёбывайся в молодости, а лучше изучи досконально природу ебли…
— Стоп! Кто это говорит в моей голове??? — Румбо зашатался, упал, извиваясь в снегу.
Мерзкий, парализующий волю голос продолжал своё вкрадчиво-оглушающее повествование:
— Привей себе любовь к телу, в том понимании, какое вкладывали в неё древние. Древние все целиком вымерли, и на костях их проросла трава. Ты воскуришь эту траву, и воймёшь их мудрость: всосёшь через корни, выпьешь из земляной горсти. Не будь рабом отчаяния, Румбо: колеси в колеснице колесующего!
Какова на вкус твоя любовь, не задумывался? Как бы описал своё представление о вкусе пилюли, вылитой целиком из любви. Кто-то жуёт её. Кто-то сосёт. Грызёт кто-то.
Мелко жуёт — и проглатывает.
Рот наполняется обильно слюною, вожделение учащает пульс.
Что за дивный вкус у ваших стейков! Где вы покупали это мясо?
— Я добыл его. Это моя знакомая. Мы были знакомы уже более трёх лет. Это началось внезапно: меня как током ударило. Я впервые увидел её и посмотрел ей в лицо. И там был сигнал. Чтобы не говорили женщины, но у каждой из них есть этот тайный сигнал: да!
Да! Да, да, да!..
— Стоп! Да что же это со мной?! — Румбо наотмашь врезал себе ладонью по погремушке: авось боль удара вернёт реальность?..
Наваждение на некоторое время оставило, а затем возвратилось снова.
Румбо осознал, что голоса в голове усиливались, как если бы тот, кто говорил с ним, был многоротым кольцом взявшихся за руки женщин, которые смыкали объятья — теперь приближаясь к нему.
Он осторожно глянул из-под полы фартука.
В снегу со всех сторон окружили его существа, выглядящие как половины женщин. Тысячи аппетитных задниц, соблазнительных бёдер и прелестных пяточек. От их хора в голове стоял гул.
— Аааа… ссобаки бешеныя…
Бросился к той, что ближе.
Сорвал кожаный козырёк, закрывающий внутренности: там суетились сонмы грызунов!
Чёрные крысы: маленькие, размером с таракана.
И они побежали по его телу как беличья стая на нересте.
О гады, о мука!!
Барахтался в снегу, стряхивая с себя эту нечисть.
Устал, лёг на живот: пусть жрут, сил не осталось…
Как изнурительно это: постоянно сдерживаться. Быть послушным.
А оно рвётся наружу, и невозможно его удержать!
Жалок разум, умеющий лишь отвечать на «как?» и никогда не интересоваться «почему»?
Изнурителен и жалок удел твой.
Животные, огороженные колючей проволокой под током. И бешено хочется перескочить эту проволоку, и вырррваться, вырваться, вырваться!
И тогда электричество заставляет себя уважать.
Оно проявляет Силу.
Некоторое время животное шатается, ошарашенное, не в силах понять, что произошло с ним.
А животные — это ведь братья наши меньшие, за которыми как за детьми нужна забота.
Пусть мой труп скормят хищным животным: таково отныне моё завещание.
Кошкам бродячим скормите хотя бы, если рядом ничего крупнее не будет.
Только не давайте рвать его сторожевым псам и взбесившимся лисам.
А вороны пусть полакомятся: почему нет?
Насекомые приходят последними.
Поступь насекомого не слышна.
Но и оно — твой маленький брат.
Даже клещ — брат твой, хотя ни он, ни ты — никто из вас не знает это.
Если б мог ты не давить клеща, а сказать ему:
— Эй, клещ! Не соси мою кровь: ведь я — твой старший брат!
То отвечал бы клещ:
— А чего ж мне, клещу, ещё делать, как ни сосать кровь из величавых своих родственников? — и присосался бы в упоении: ему-то, клещу, кроме крови — ничего не надо. Клещ прост — человек сложен.
Человеку неприятно ощущать себя клещом.
Его буйное сознание находит лазейку:
— Ты, клещ, едва различим: следовательно, я главнее тебя!
— А кабы сровнялся я с тобой по размерам, что тогда б ты запел? — с напускной гордостью ответствует клещ, — поди обосрался б…
— Размечтался, козявка… — снисходительно улыбается Румбо, — я на то существо разумное, что на всякую хитрую жопу у меня хер винтом отыщется.
— И что же? Ебать меня будешь? — смеётся клещ.
— Ебать, душить и резать. И снова рубить на части. Раз-два… раз-два… Пора рубить мясо!
Расправить плечи! Напыжиться! Помечтать о <censored>!
Руки берут топор. Топор скользкий. Ноги идут к мясу.
Голова представляет, как тело <censored>. Душа ликует. Жить — охуительно.
Руки обтирают рукоять топора и поправляют удобней фартук.
Плоть — впереди.
Мы — победим.
С этим светлым чувством промаршируем, промчим по жизни!
Пропорем жизнь галопом победителей!
Проебём её, сладкую…
Не надоело ещё рубить мясо?
В этом мире не найти покоя.
Где я? Кто я?
Лучше малиновый дождь, чем серозное счастье.
Добро пожаловать в гибнущий мозг, расщеплённый на части.
Под флагами красными на улицу выйдем, уснём у башни взошедшего вымени. Лишними станем, поскольку без веры снами сметаем гранитные стены. Скромными станем. Но не устанем.
Как известно, о вкусах не спорят.
Что они разные — это давно людьми подмечено.
Одному нравятся чулки с узорами, другому — уютное потрескивание костра в бархатной мгле заснеженного ельника.
Но природа втягивает нас в ссоры о вкусах: в этом ловушка её. Мы ссоримся — и погибаем. Таков Закон. Dura Lex, sed Lex.
Стало быть, природе нужна наша смерть. Через неё желает она возродиться. Таков Тайник Природы.
Это и есть Колесо Сансары, и из него нет выхода.
Ненавистью своей и любовью крутим мы колесо.
И подыхаем в проклятиях.
А если не крутить и втыкать — это расслабляет: втыкать — это приятно.
Но кто втыкает, долго не живёт: их гибель тоже нужна природе.
А всё остальное — лишь ложь, придуманная, чтобы смириться с неотвратимостью смерти.
Так давайте петь и веселиться: жизнь не оставляет нам другого выбора!
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |