КАПИТАН КРЯУЗ

Столь же медленно, но неотвратимо, как человек разумный приближается к концу своему, близится к завершению и моя странная повесть, а значит, настало время рассказать тебе, читатель, о моем давнем знакомом - капитане Кряузе, незаурядной личности, какие в наши мутные денечки можно сосчитать по пальцам на одной руке. Например, попадается тебе на глаза незаурядная личность - ты тотчас хватаешь тесак и отрубаешь себе палец. Но только один палец, не больше! Бьюсь об заклад, что придется порядочно ждать, пока на руке твоей не останется пальцев. Но тому, что встретил бы капитана Кряуза, не жалко было бы обрубить себе сразу все пальцы на руках, а заодно и на ногах. Потому что капитан не был един во плоти своей: это был целый конгломерат, скопление сильных духом сущностей в одном теле; и всякий раз появлялся он в новом обличии.

Я познакомился с капитаном Кряузом много лет назад при обстоятельствах, которые заслуживают отдельного рассказа. Итак, летом 19.... года я принимал участие в пароходных гонках на Беломоро-Балтийском канале. Я, в те времена еще совсем молодой матрос, выступал со своими товарищами на двухтрубном пароходике "Красная Муха". О капитане Кряузе я слышал лишь какие-то обрывистые, похожие скорее на легенду истории, которые были столь противоречивы и странны, что я толком не знал, как относиться к подобному с позволения сказать морскому фольклору.

Например, рассказывали, что капитан изобрел необычный музыкальный инструмент, названный им "барабаноид". Играя на этом инструменте, он мог смещать земные толщи, разгонять облака и вызывать оргазм у мертвых. Барабаноид состоял из стального каркаса, заточенных шестерней, стеклянных труб, сверкающих лезвий и многих других музыкальных приспособлений. Перед тем как играть на нем, следовало растопить углем печь, которая снабжала энергией чудесный орган. Пробный концерт капитан Кряуз дал на палубе своего корабля, дрейфовавшего вблизи чухонского побережья. Первые же звуки, которые исторг барабаноид, имели эффект молнии: половина жителей прибрежных поселков скоропостижно скончалась; оставшиеся в живых пережили тягчайшее потрясение, после которых у невольных слушателей случилось расщепление разума, иначе именуемое шизофренией. Матрос, рассказавший мне эту историю, утверждал, что он слушал барабаноид в течении полутора часов, после чего три дня не мог ни есть, ни спать, у него неослабно стоял хуй, а в глазах быстро-быстро пробегали голубоватые молнии. Другой мореплаватель поведал мне, что капитан Кряуз изобрел способ управления морскими ветрами: он якобы сконструировал особой формы металлическую коробку, внутрь которой помещали молодого негра. Затем коробка нагревалась на огне, негр внутри начинал метаться, как бешеный, вызывая сгущение атмосферных фронтов и перепады давления. Говорили еще, что Кряуз проспонсировал постройку пятидесяти кинотеатров из огнеупорной пластмассы, в которых круглосуточно демонстрировались фильмы, снятые польским режиссером-маньяком по имени Анжей Бздюх: "Трудное утро палача", "Желудок мира", "Кожный червячок" и "Исповедь мертвого пожирателя змей". Этот Бздюх, как выяснилось впоследствии, поедал живьем детей, а потом, спасаясь от возмездия, разорвал себя гранатой во время воскресной службы в одной из католических церквей города Гданьска. Его ленты поражали зрителей натуралистично отснятыми сценами патологической жестокости. В кинотеатрах, построенных на деньги капитана Кряуза, не было кресел - только маленькие деревянные колья, которые торчали из пола, возвышаясь не более, чем на метр. Люди приходили в кино, и двери навсегда закрывались за ними: со сладострастными криками зрители садились на смазанные вазелином колья и умирали в течении суток, а то и более, а кругом ходили специально нанятые Кряузом операторы и все снимали на видеокамеры, куря гашиш и мастурбируя.

Но, все же, пора вернуться к истории нашего знакомства.

Гонки стартовали в десять часов утра, но, чуть взошло солнце, все участники были уже готовы к отплытию. Скованный волнением, я не замечал праздничной атмосферы, царившей на пристани; звуки оркестра, вьющиеся на ветру полотнища - все это проходило мимо моего взбудораженного осознания. Главные конкуренты наши - мощно пыхающий фрегат "Дрын" и каучуковый баркас "Нещадный" - внушали нам мистический ужас. Наш капитан, Пантелеймон Аркидзе, был до того напуган, что не мог толком стоять на ногах, а ко времени старта полулежал на палубе, подложив под голову вымазанный калом спасательный круг. Лицо его блестело потом, словно ему на голову только что выплеснули кружку прозрачной мочи. Нам еле-еле удалось влить ему в рот успокоительные 200 граммов "Пшеничной", при этом он так стучал зубами, что разбил граненый стакан. Мы, видя такое положение вещей, заправили в него остальные 300 с помощью клизмы.

Боцман тоже был не в себе. Взгляд его блуждал, пальцы на руках и ногах периодически импульсивно сжимались до побеления под ногтями. Когда я окликнул его по имени, он даже не оглянулся. Я повторил его имя, на этот раз, громче, поднеся к губам мощный морской рупор. Илья Кузьмич - так звали боцмана - дико встрепенулся, словно от внезапного укола раскаленным шилом, затем с истошным криком "Атас!!!" передернул трясущимися пальцами затвор ТТ и, по-детски жмурясь, разрядил всю обойму в стоявшего к нему спиной на палубе сержанта Питько.

Я уж было решил, что рейс наш закончен, и всех теперь потянут в ментовку, как вдруг под кормой стоявшего рядом "Нещадного" резко взбурлила вода. Все остальные пароходы (а всего их было около тридцати) дружно запыхтели и ринулись вдогонку. Мы, естественно, в одиночестве, остались у пристани, ибо капитан наш был невменяем. А в результате - мы одержали победу! Глупые пароходы приняли выстрелы Ильи Кузьмича за сигнал к старту и кинулись в крысиную гонку, как стадо дрессированных тарантулов! Все они за фальш-старт были дисквалифицированы и отстранены от участия в соревнованиях. Мы с радостью принимали поздравления.

После церемонии торжественного вручения призов победителям я с Ильей Кузьмичем и старшим лоцманом Дмитрием Поддубиным спустился в трюм, где спрятан был труп сержанта Питько. Решено было расчленить тело при помощи электропилы, а затем незаметно затопить расфасованные в отдельные пакетики куски, обмотав их для придания тяжести обрезками якорной цепи. Вскоре основная часть работы была завершена, и я принялся выносить на палубу готовые к затоплению свертки. Внезапно возле капитанского мостика я увидел хромого старика в черном кителе, отдаленно напоминавшем эсэсовскую униформу. Незнакомец приблизился ко мне, неслышно хромая по палубе; на устах его играла улыбка. Я инстинктивно отпрянул к люку, не забыв обнажить за спиною кухонный тесак.

- Стоп, стоп, юноша, не стоит волноваться по пустякам! - неожиданно молодецким голосом выкрикнул старик, слегка приседая, словно как для броска, - Убери пыряло! Я просто хотел лично поздравить вас с этой воистину удивительной победой!

- Но... Кто вы такой? - пролепетал я, вынимая тесак из-за спины.

- Кряуз, капитан дальнего плавания, - протянул руку неизвестный, и я с удивлением и ужасом вдруг понял, что передо мною никакой не старик, а гибкий и мощный мужчина лет тридцати пяти, не более.

Так состоялось наше знакомство. Впоследствии, проплавав с Кряузом не один год на теплоходе "Княжеский Сок" по морям нашей Родины, я имел счастье сблизиться с ним настолько, насколько сие вообще было возможно с этим запредельным субъектом, так что он даже доверил мне некоторые из своих поразительных тайн.

Меня посчитали тогда без вести пропавшим: ведь я оставил пароход наш, никому не сказав ни слова, и тем же вечером ушел с капитаном чтобы никогда уже не вернуться. Когда мы покидали "Красную Муху", Кряуз застрелил Пантелеймона Аркидзе, забывшегося пьяным сном в спасательной шлюпке. Я невольно вздрогнул, когда мозги нашего шкипера словно блевотина брызнули на грязную палубу. "Не бзди, мой мальчик!" - По-отечески произнес Кряуз и, хлопнув меня по спине, увлек по трапу. Так я попал на "Княжеский Сок". В тот же вечер корабль устремился в открытое море.

Уже в самом начале пути капитан Кряуз пригласил меня в свою каюту, чтобы поговорить по душам: ему не терпелось проверить свое чутье, повинуясь которому он взял с собой в долгое и полное опасностей путешествие приглянувшегося ему незнакомого пацана с какого-то отстойного пароходика. Помню, как я, сильно оробев, прошел за ним в просторное помещение, стены которого украшали невиданные вымпелы и знамена. Потолок в капитанской каюте был ярко-голубым, точно небо, и только местами забрызган чем-то темным: очевидно, то была запекшаяся кровь. В центре каюты возвышался массивный стол, на котором стоял золотой макет парусника, рассекающего волны. Кряуз опустился в кресло-качалку; он был облачен в узкий сюртук, ткань которого слегка лоснилась в свете электрической лампы. Не в силах противостоять любопытству, я с жадностью принялся разглядывать капитана, ибо сознание мое было абсолютно поражено его постоянно менявшимся обликом...

Продолговатое лицо выглядело вполне интеллигентно, лишь маленькие глазки застыли в каком-то запредельном трансе, словно бы Кряуз разглядывал свои собственные внутренности. Лысая голова была вся в шрамах: как я узнал впоследствии, в юности Кряуз часто дрался, причем излюбленным приемом его был удар головой в лицо соперника. Часто удар этот приходился в рот, и молодой капитан получал раны от зубов супостата. Другой случай, о котором часто рассказывали: Кряуз поспорил с боцманом, что разобьет о свою голову графин из-под водки. Тот графин был из чешского стекла с толстыми ребристыми стенками, он разбился, но оставил на лбу капитана глубокую рваную рану, которую пришлось зашивать. Боцман же, по условиям спора, как проигравшая сторона, должен был проткнуть себе щеку отверткой, что он и сделал после недолгого колебания.

В тот вечер, о котором я начал рассказывать, Кряуз был малоразговорчив. Он в задумчивости постукивал кортиком по глобусу и, покусывая губу, морщил тонкий орлиный нос.

- Музыку любишь? Песню душевную любишь? - спросил он вдруг, с силой вонзив кортик в пол и, вскочив, зашагал взад-вперед по каюте: - В море без песен нельзя, братишка... Настоящий воин обязан петь! - он извлек из старинного сундука гитару и, подкрутив колки, выбил пару резвых аккордов:

- Mass appeal madness eats your brain!!

- Я могу петь как Барни! - с готовностью заверил я и свирепо зарычал, но капитан подскочил ко мне, словно тигр, и зажал мне рот мозолистой ладонью:

- Никто не может петь как Барни, ты, сявка! А если ты еще раз спизднешь что-нибудь подобное, я спущу тебя на тросе в воду, и ходовой винт изрубит тебя на куски!

...Я был так напуган, что едва не обмочился, но Кряуз очень скоро взял себя в руки, лицо его разгладилось, он вновь опустился в кресло-качалку и задумчиво тронул струны:

- Посмотрим, сможешь ли ты петь хотя бы как Ник Баллен! - изрек он и, безо всякой паузы стал наигрывать Scum. Самообладание вновь вернулась ко мне и, выпрямившись во весь рост, я запел, и при этом мурашки побежали по спине моей:

...Я перевел дух, облокотившись о стол. Золотой парусник перед моими глазами светился, словно наркотический мираж, и мне опять стало страшно.

- Ну что же... Неплохо... - произнес, наконец, капитан после долгой, не менее пяти минут тянувшейся паузы и, отложив гитару, достал стаканы. - Я так полагаю, мы найдем с тобой общий язык...

Мы выпили.

- Знаешь, - тихо сказал он минуту спустя, раскурив толстую гаванскую сигару, - Моя мать не умела ни писать, ни читать... Зато... Она постоянно жевала кожаные лоскутки... Привычка такая... Она обгрызала себе кожу на пальцах и жевала кусочки кожи... И сплевывала эти кусочки куда попало... Иногда, когда она плевала этой пережеванной кожей, она попадала на окружающих, например, в автобусе, или в магазине, и из-за этого возникали неприятные инциденты, вплоть до драки. Во время одной из таких драк моей матери выбили зубы и проткнули вязальной спицей ушную раковину...

- Ну... Вы отомстили этим подонкам? - робко поинтересовался я.

- Да я тогда был совсем маленьким! - развел рукам Кряуз, - У меня, наверное, не хватило бы сил даже пробить ножом ребра взрослому мужчине... Хотя... - тут он снова умолк, глубоко задумавшись, и застыл, словно в оцепенении. Я несколько раз прикладывался к бутылке, но капитан словно отключился от этого мира, дух его витал в местах, о местоположении которых я не смел даже догадываться. Так прошел час и, решив далее не оскорблять капитана своим присутствием, я покинул каюту, прихватив с собою маленькую папироску с марихуаной.

Уже на следующее утро Кряуз совершенно изменился; я пил пиво на палубе, когда капитан, словно вихрь, пронесся мимо меня. Он был облачен в белоснежный плащ, а ростом стал на добрых пол-локтя выше давешнего. Голову Кряуза украшала бескозырка, на невиданно волосатых руках сверкал перстень с бриллиантом.

- Свистать всех наверх!! - заорал капитан по-бабьи пронзительным голосом, от которого по телу моему пробежала дрожь. И не даром: ведь когда команда собралась, начался товарищеский суд над коком. Его провинность заключалась в том, что по ночам он имел привычку выбегать с факелом на капитанский мостик и мастурбировать там, присвистывая в два пальца и эякулируя на приборную панель. Обычно к утру панель протирали вымоченными в ацетоне женскими трусиками, оттого бутыль с ацетоном находилась неподалеку. Так вот, в эту ночь кок, будучи целиком во власти похоти, опрокинул злосчастную бутыль; искра из факела воспламенила ацетон, и на судне чуть было не вспыхнул пожар. Кряуз сурово осудил кока за столь безответственный поступок: он приказал заковать бедолагу в кандалы, а когда два механика осуществили это, публично изнасиловал провинившегося, вонзив ему в задний проход свой смазанный машинным маслом исполинский член. Затем кока на какое-то время оставили без присмотра, и зря: за сравнительно небольшой промежуток времени он ухитрился освободиться от оков и убил двух матросов, размозжив им черепа чугунной статуэткой.

На кока началась охота, в коей Кряуз принял самое деятельное участие. Сначала он погнался за преступником в одиночку, при этом превратившись в низенького коренастого еврея, каким я видел его на фотографии в военном билете. Но вот Кряуз раздвоился, а затем раздвоился снова: из одного капитана сделалось сразу трое, причем все они были одинаковые, вплоть до торчавшей из левой ноздри кровавой козявки. Три Кряуза окружили кока, и один из них свалил его на палубу ударом ноги в лодыжку. Кок попытался оказать сопротивление при помощи ножа, но тщетно: Кряузы быстро скрутили бедолагу, а затем один принялся ебать его в прямую кишку, а двое других - в разрезы, проделанные в теле кока его же собственным ножом. Вскоре кок издох, с него сняли кожу, а тело подвесили к спасательной шлюпке, зацепив крюком за ребра. Кряуз тем временем снова собрался воедино, облачился в свой белоснежный плащ и удалился в каюту, насвистывая "Ace of spades".

Из кожи кока был сшит небольшой воздушный шар, который мы запустили в небо, накачав водородом, оснастив радиопередатчиком и заминировав. В тот же день старшина второй статьи Александр Сыч-Копетлыч наколол мне на подбородок обвитый змеёй полумесяц: эта татуировка символизировала отныне мою принадлежность к морскому братству. Вот так я и стал корсаром.

Несколько месяцев спустя я, наконец, решился на попытку проникновения во внутренний мир загадочного капитана. Этот демонический субъект днем и ночью будоражил мое воображение, и мне во что бы то ни стало захотелось хотя бы чуть-чуть приоткрыть занавесу тайны, непроницаемо скрывавшую колдовское его естество. Вы можете сказать: я дразнил зверя. Согласен. Но соблазн был сильнее. Как-то поздним вечером я спустился в бильярдную, где застал Кряуза, в одиночестве перекатывавшего по столу блестящий голубоватый шар. Здесь необходимо упомянуть вот о чем: накануне, во время кратковременной стоянки в одном торговом порту, Кряуз крайне заинтриговал меня, произнеся перед собравшейся в прибрежном кабачке разношерстой публикой некий витиеватый тост, в котором уловил я ряд смутных намеков. Пьяные матросы и грузчики, разумеется, мало вникали в слова капитана, но встретили тост восторженным ревом. Между тем, Кряуз высказался там примерно вот как:

- Господа! Я хочу выпить этот бокал за тех, кто торгует наркотиками: они не зря живут на этом свете. Любой добропорядочный семьянин скоро сам попросит расстрелять себя перед залупоподобными глазками телекамер, лишь бы дети его всегда имели качественное ширево и змею в оловянном бидоне. Иногда говорят, что наркотики вредят здоровью, и в этих словах много правды, да только не стоит забывать, что здоровье здоровью - рознь, а иному здоровью поможет разрывная пуля. Господа! Почаще рассказывайте вашим детям сказки, и постарайтесь, чтобы в сказках этих Добро всегда побеждало Зло, и чтобы добрый богатырь обязательно под конец пожирал живьем поверженного негодяя и затем высирал его в виде героиновых чеков. Только тогда ваши отпрыски, выйдя в суровую взрослую жизнь, смогут безошибочно отыскать свой путь в этом мире и родить на свет божий анального попрыгунчика - существо, являющееся конечной точкой эволюции человека разумного. Аминь!...

Вскоре после этой пространной речи Кряуз вернулся на корабль и сидел в своей каюте вплоть до самого отплытия. Я караулил его у двери, не решаясь войти... Затем какие-то технические проблемы отвлекли меня на время. Но вот стемнело. Я выкурил небольшую папироску с марихуаной испустился в бильярдную. Капитана был там... Ох, неспроста, неспроста все это. Теперь он катает по столу шар... Видит ли он меня? Замечает ли он вообще что-нибудь вокруг?... Ладно, была - не была...

- Капитан, - обратился я, приближаясь к Кряузу на расстояние удара ножом, - Я извиняюсь, что прервал вашу медитацию, но... Могу ли я спросить вас... Один вопрос мучает меня, не дает заснуть...

- Не дает заснуть? - вскинул брови Кряуз, резко толкнув шар в лузу, - Что, бабу хочется? Сперма в глазах стоит?

Я в смятении запнулся, не ожидав такого поворота.

- Надоело дрочить, значит, - продолжал меж тем капитан, почесывая яйца, - Ну что ж, я тебя понимаю... Сейчас мы организуем кое-что по этой части...

- Откровенно говоря, вы правы, насчет бабы, но все же прежде хотел я о другом порасспросить вас... Если позволите...

- А если не позволю? - улыбнулся Кряуз, барабаня пальцами по синему бархату стола.

- Ну, тогда, конечно...

- Ладно, не буксуй, спрашивай что хотел! - он махнул рукой, как плетью.

- Хорошо. Помните, вы сегодня в кабаке портовом речь держали? Вот мне, собственно, интересно стало... Я понимаю, конечно, что то был экспромт, и все такое, но так ведь, может в том и ценность, что экспромтом-то, ведь, как показалось мне, в тосте этом вы мысли свои потаенные высказать попытались. В душу-то к вам не хочу лезть, право... Да и где душа-то ваша, есть ли она?... Мне, знаете ли, кажется порою, что и сам вы - фантом.

- То есть? - спросил капитан, нахмурившись.

- Объяснить, однако, сложновато будет... Боюсь, не поймете вы меня: слова-то, они только на бумаге одними буквами пишутся, а каждый в них разное видит... Знаете, некоторые с рождения своего, с самого детства, то есть, ощущают живя среди людей одиночество и... разочарование какое-то, что ли... Ведь не зря легенда говорит, что дни человека сочтены. Ты понимаешь вдруг, что не человек уже, и от сознания этого становится тебе страшно, и вместе с тем - дух захватывает...

- От страха? - Спросил Кряуз.

- Нет, от сознания... От осознания, вернее. Но главное - тоскливо становится: ведь люди окружают тебя повсюду, ты словно зверь в зоопарке: заперт в клетке, а эти выблядки тычат в тебя пальцем, и мерзкие детишки их кидают в тебя через прутья конфеткой... Хочется броситься на них, изорвать на хуй в клочья... Да только, что толку ломать клыки о стальные прутья - это только позабавит этих дегенератов... Вот повстречать бы кого-нибудь из них в таком месте, где их порядок не властен, и тогда... Но все это - только мечты, и ты лежишь в углу, и тихо воешь от бессильной злобы. Постепенно ты сам себе становишься противен, а это - хуже всего. Потому что это значит, что ты тоже превратился в человека, и теперь можно открыть клетку: ты уже не опасен... Но надо держаться: как же иначе? И чтоб было легче, ты изобретаешь себе братьев по крови. Ты думаешь: я не один! И это так клево... Но только братья по крови, они как фантом, они вроде бы есть, но в то же время... Хуй его знает. Вот и вы тоже... Я смотрю на вас, и сердце мое стучит от радости, я говорю: вот капитан! Но вы, извините, как хамелеон, блядь, какой-то: только что был, глянь - а его уж нет... Не подумайте, что сильно меня смущаете... Это нет, это совсем даже нет. Причем тут вы? Причем тут я? Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. А человечество рано или поздно все равно загнется, и новая раса поднимется из их склепов: так гадкая гусеница превращается в прекрасную бабочку...

- Ну, во-первых, по-моему, бабочка ничуть не менее гадка, чем гусеница, и потому твоя метафора уж чересчур воняет... гнилой человечиной. Но мне понравилось одно: ты уловил суть, а это - самое главное. Я бы скорее сравнил происходящие процессы с большим, туго наполненным гноем карбункулом, который вот-вот прорвется, и это будет тот еще спектакль... Но знаешь, мне - не привыкать: я с детства любил выдавливать гной из саднящих ранок, горячих и пульсирующих, как готовый к извержению хуй, и такого же багрового цвета. Новая раса? Нет, еще погоди... Ты сам недалеко ушел от человека, которого ты так ненавидишь... Но все давно знают, что ненависть питает страх, а потому освободись от страха, чтобы стать свободным. Ты верно сказал, кому суждено быть повешенным, тот не утонет, и мы не утонем: нашему судну никакой шторм не страшен! Наша задача - выдавить гной и вычистить рану. А бабочки... Когда-нибудь, может быть...

- Ну, на самом деле, я тоже не очень-то в восторге от бабочек. - проговорил я со вздохом, - Если хотите знать, бабочки, в натуре, еще противнее гусениц будут... Ведь это такой же мерзкий червяк, только с крыльями, фу, блядь, мразь какая! Когда я был маленьким, я ловил их сачком, а потом отрывал им крылышки и клал на раскаленный утюг...

- Ну, вот видишь, ты тоже тоскуешь по детству! - воскликнул капитан и, стукнув себя по ляжкам, расхохотался. - Конечно, все взрослые хотят опять стать детьми, чтобы снова иметь возможность безнаказанно отрывать бабочкам крылья и сжигать их на утюге! Но я предоставлю тебе такую возможность!... И очень зря ты так зло отзываешься о червях: ведь те, кто придет на смену погибшему человечеству... Подумай о них... Когда человек умирает, его мясо съедают черви. Если ты не человек, ты - червь, который пожирает труп его. Я понимаю, что быть червем - совсем не так романтично. Гораздо круче - волк, например, или тигр. Но ведь это тоже - с человеческой точки зрения. Человек по жизни давно не боится ни тигров, ни волков... На них нашел он управу... Кого боится он? Крыс, червей, клещей, и прочих замечательных существ, против которых бессилен убогий разум его, способный изобретать лишь идиотические механизмы, наподобие охотничьего ружья, телевизора или настенных часов... Попробуй-ка застрелить из ружья мандавошку: не выйдет! Наибольшее омерзение и ужас у людей вызывает идея о возможности присутствия неких паразитов: червеобразных, членистоногих, которые используют человеческое тело как питательную среду для развития своих яиц или личинок... Мы должны стать паразитами в теле человека, кровососами, грызунами, опарышами; подобно личинке эхинококка мы будем развиваться и раздуваться в его внутренних органах - в его мозге, в его печени, легких, принося нестерпимую боль и приближая его к смерти. Мы должны пожрать человека изнутри, но так, чтобы он не о чем не догадывался до тех пор, пока тело его не будет бесповоротно разрушено. Человек создал по своему подобию огромный и сложный организм: государство. Тело человечье построено по принципу подчинения, и государство - это большое человеческое тело. В государстве тоже есть голова, которая жрет больше всех, и руки, которые работают, и ноги, которые ходят... Но это - слишком поверхностный подход: ведь организм построен на клеточном уровне. И пока ты - лишь клетка, которая послушна мозгу, ты остаешься функцией, как бы ты не выебывался. Ты можешь называться как угодно: диссидентом, преступником, свободным художником - все равно ты раб. Ты должен стать раковой клеткой - и тогда ты обретешь свободу. Раковая клетка: изучи её сущность, и тогда человек возненавидит тебя. У человека есть три святыни, которым он служит, это: Вера, Надежда и Любовь. В переводе с христианского это значит: Зависть, Стадность и Жадность. Так неужели железные прутья будут для нас преградой? Я слышал, что древние воины считали, что победа над противником означает обретение тотального контроля над его движениями. Человек должен стать марионеткой в наших чутких, как подушечка указательного пальца снайпера, руках.

- Ну, в общем-то я до сих пор в таком же ключе мыслил! - невольно воскликнул я, возбужденно шагая вокруг стола. - И, кстати, тоже, с опорой на древних... Сообразно с принципами Инь и Ян, то есть... (капитан улыбнулся) ...Я ведь не зря напомнил вам вашу речь в кабаке... Наркотики - вот идеальное средство! Ведь всем давно ясно, что рабы не опасны, когда они довольны и сыты... Героин, универсальный болеутолитель, он подарит им счастье! И они будут благодарить нас, своих избавителей! Разве не в этом - суть всех религий, и, в особенности, христианства? Христианство следует всячески пропагандировать, наряду с героином. Пусть поп перед молитвой раздает всем прихожанам ежедневную дозу: следует изменить процедуру причастия! И пусть еще красное знамя с серпом и молотом взовьется рядом с распятьем: Свобода, Равенство, Братство - вот еще один вариант названий трех основных мотивов, которые движут человечеством! Все либеральные декадентские идейки: так называемые "гуманизм", "демократические ценности" и "права человека", а вместе с ними - всеобъемлющая толерантность ко всякого рода перверсиям и девиациям - пусть весь этот склизкий сонм патологии и угасания, весь этот маскарад гомосексуалов, копрофагов, трансвеститов и прокаженных, манифестация разлагающейся цивилизации - пусть вся эта мразь сольется в одной огромной лавине, которая подобно струе блевотины омоет места обетованные! Мы построим новый Вавилон, где природная гармония будет достигнута при помощи ненависти и лжи: с одной стороны - теософия, "духовные искания", молитвы и морфий; с другой - разгул насилия и порнографии, кокаин до потери пульса... Каждый получит свое в этом прообразе Царства Небесного: горячим бошкам мы должны будем дать то, что они желают: культ похоти, насилия и стимуляторов; и побольше черепов, вампиров и прочей некрофилии! Только тогда они поверят, что дьявол и вправду позвал их в строй!... Еще немало веществ будет включено в наш список! Ведь среди людей частенько попадаются и такие, кто мнит себя интеллектуалами и нонконформистами: для них приготовим мы изрядные запасы ЛСД-25, псилоцибина и прочей дряни этого рода - пусть путешествуют в поисках себя... И все это - в море спирта, питательном бульоне для всех этих странных существ... Алкоголь послужит связующим звеном, цементирующим раствором, который намертво спаяет между собой всех в этом пестром стаде! Алкоголь - великий уравнитель: он любого превратит в свинью! Великое царство этила - это реальность, с которой никто не в силах спорить! Так мы достигнем реальной гармонии!... О, само собой, разумеется, - я перевел дух и открыл бутылку пива. Пальцы мои слегка дрожали. Я ощущал свой пульс, настойчивый и частый, и удивлялся своему взбудораженному состоянию: меня так и распирало, словно бы как я принял добрый стакан чифиря. Жадно отпив пива, я продолжал:

- ...Само собой разумеется, когда человек превратится в подвластную нам скотину, мы не будем торопиться с уничтожением его на корню, как вида. Нет... Мы будем просто использовать его, мы будем им питаться - во всевозможных смыслах! Потреблять! Консумировать! Примерно так, как он привык потреблять окружающую среду и животный мир. Мы будем потреблять человечество!... А вспомните Гитлера: сколько великолепных идей так и не получили развития! Мы исправим эту ошибку истории! Да, это будет действительно тотальный геноцид, а не что-то там... Тут дело будет куда серьезней, а как же! Надо будет заняться селекцией: мы выведем различные породы людей. Мясные, например, будут идти в пищу. Всем давно известно, что никакая там свинина-говядина не сравнится по вкусу с человеческим мясом. Будет и рабочая скотина: вьючные животные, переносчики тяжестей, экологически чистые живые моторы. А сколько сырья! Великолепная кожа, волосы... Да все ведь это давно известно, что тут говорить! Парадокс именно в том и состоит, что о всех этих очевидных вещах старательно умалчивают. А почему? Почему если они едят консервы из рыбы, мы не можем закручивать в банки человеческих зародышей? Почему не шить одежду из человеческой кожи: она такая красивая и прочная! Ведь убивают же зверье просто чтобы сделать воротник для пальто; так почему бы мне не снять скальпы с парочки пышноволосых красоток, если мне нужна крепкая веревка?...

- Ну, если тебе нужна веревка, достаточно их будет просто побрить, - заметил Кряуз, снова извлекая шар из лузы и сильно сжимая его в ладони. - Этот идиотский максимализм - тоже одно из омерзительных человеческих свойств. Я не знаю, есть ли необходимость в выведении каких-то там особых пород; я не знаю, насколько будут вкусны консервы из человечьих детенышей (предполагаю, впрочем, что не хуже шпрот); я просто сомневаюсь, стоит ли надрывать голосовые связки: на разговоры уходит масса энергии, между прочим... Но посмотри: столько лет носит меня пучина... Я - сам себе хозяин, сам себе закон. Я не люблю эти пламенные речи: брызги слюни опьяняют, как водка. Я, в принципе, ничего не имею против водки, но терпеть не могу похмелья. Я предпочитаю действовать. Не нужно комментировать, не нужно ни перед кем оправдывать каждый свой шаг: все это говорит лишь о том, что подсознательно ты еще боишься шагать вне строя... Стряхни с себя остатки человека, как налипшую грязь - и можешь идти дальше!... Но послушай, ты совсем заболтал меня... Ведь я хотел немного расслабиться, что, кстати, и для тебя будет нелишним... Эй! Сыч! Сы-ыч! Тащи сюда эту сучку! - закричал внезапно Кряуз, стукнув пару раз кулаком в перегородку. Снаружи послышался шум, затем дверь открылась, и старшина второй статьи Александр Сыч-Копетлыч ввел в бильярдную полуголую девчонку лет двенадцати. Кряуз довольно потер ладони и, включив стереосистему, достал из бара склянку с первитином и шприц:

- I think he's going overload; don't know what you're running for... - подпевал он, выбирая полтора куба "винта", - He thinks he's got you where he wants you, babe, but he don't understand...

- The power of the clow! The clow!! - откликнулись мы с Александром, освобождаясь от одежды. Девка взобралась на стол и, перетянув себе руку трусами, в нетерпении ожидала вмазки.

- Вчера я получил радиограмму, - обратился к нам Кряуз, войдя в вену, - моя третья жена Ксенья погибла в воскресенье...

Мы со старшиной неловко замолчали. Капитан извлек иглу из тонкой ручонки, с легким стоном молодая самочка повалилась на спину.

- О... Ну... Примите наши соболезнования... - выдавил, наконец, Сыч-Копетлыч, теребя крайнюю плоть на полунапрягшемся пенисе.

- Да, пустое... - Кряуз убрал химикалии в коробку, - я мало виделся с ней последнее время. И вообще, она больше всего внимания уделяла коню, фанатка... Вот и доскакалась.

- Она любила лошадей? - спросил я не только из вежливости, но и из любопытства.

- Коней. - уточнил капитан, расстегивая ширинку, - Вообще не могла без них. Этот, последний, по кличке Мотор, был красавец... Фаворит... Она выпила лишнего, мне так думается, и они помчались...

- Несчастный случай? - участливо спросил Александр, проталкивая свой член девчонке за щеку.

- Их переехал электровоз, - пояснил капитан, углубляя пальцы в розовую пизденку, - Вчера похоронили. Такое месиво получилась, прикиньте: там даже неясно было, где конь, а где - моя жена... Так все вместе и закопали.

Не прекращая внимательно слушать капитана, я, не сдержавшись, вонзился-таки в узкое горячее влагалище; сладкая истома волной прокатилась по телу.

- Ксенька была хорошая баба, - Кряуз пристроился рядом со старшиной, и теперь девка облизывала сразу два болта, в то время как я весьма интенсивно долбил её матку. - у меня сейчас есть еще три законных жены. Но Ксюху все равно жаль.

- Ох, ребята, девчонка хороша, дырка хваткая - мушиный глаз... - я потерял контроль и, заскрипев зубами, кончил.

- And so the ballet starts again, exit stage left through the door, - снова запел капитан, смазывая анус малышки вытекающей из влагалища спермой и углубляя затем свой фаллос ей в задний проход: - And we begin the horizontal dance, and he begins to know...

- ...Just what the clow is for! The clow! The clow! - запели мы дружно; при этом старшина подлез под девку снизу и заправил свою елду ей в вульву, а я занялся ртом. И так мы втроем окучивали эту тварь, а она аж рычала от похоти. Раз за разом мы наполняли её спермой со всех трех концов, а она только знай извивалась от наслаждения, и коленки её дрожали. Наконец мы притомились, эрекция ослабла, пот стекал с нас ручьями. Маленькая прошмандовка ползала по столу, сладострастно щерясь. Вдруг она обмочилась бесцветной струйкой и, визгливо захохотав, зажмурилась от удовольствия. Александр взял в руки кий и направил его острие прямо в зияющую дыру густо смазанного калом и семенем анального отверстия девчонки.

- Держите сучку! - кивнул он нам с капитаном. Тотчас Кряуз ухватил засранку за руки, я же крепко придавил к столу её желтоватые пяточки. Старшина свирепо углубил кий проблядушке во внутренности - отчаянный визг её перешел в бессильный хрип, тело неистово задергалось, но мы держали крепко.

- Ишь, гнида, смотри, укусит... - пробормотал старшина, толкая кий вперед. Девчонку вытошнило кровью, голова её судорожно запрокинулась; капитан с размаху ударил её кулаком по животу и зажал ей нос: острие кия появилось из окровавленного рта.

- Отпускай, хорош... - Сыч-Копетлыч протянул нам с Кряузом две вскрытые бутылки пива. Я с удовольствием отхлебнул. Девица, не теряя сознания, дергалась на перепачканном кровью и спермой столе, тараща глаза и хрипя. Капитан взял с подставки еще три кия и подал нам со словами:

- Хватит ребенка мучить. Мочи её.

В то же мгновение мы с размаху обрушили кии на трепыхавшееся в агонии тельце. Мы били, били и били, и кровь сочными брызгами орошала наши лица, пол, потолок и висевший над бильярдным столом семиглазый хирургический светильник.

Когда мы, наконец, в изнеможении сложили кии на подставку, и старшина направился за очередной порцией пива, труп девчонки возвышался на столе бесформенным багровым месивом. Мы украсили его белыми шарами, положив их сверху аккуратной цепочкою.

На следующее утро я стал свидетелем того, как капитан Кряуз сосал хуй у мертвого индейца, и при этом волосы у него на голове стояли дыбом, словно наэлектризованные. Капитан был так увлечен, что не обратил на меня внимания. Я же, невольно попятившись, уперся спиною в дверь его каюты, которая тотчас приоткрылась бесшумно от соприкосновения с моим телом. Машинально я вошел. Лучи утреннего солнца зажгли золотой парусник на столе капитана необычным потусторонним свечением. Исполненный суеверного страха, я приблизился к слепящим парусам и тронул их кончиками пальцев. Я ощутил остронаправленный поток энергии, который пробежал по мне стремительным импульсом: мне показалось, что я случайно коснулся оголенного провода... Но эти ощущения не были неприятными, напротив: волны неизъяснимого блаженства заставили мое тело вытянуться струною - и вдруг я кончил, да так мощно, что аж взвыл, и в глазах моих потемнело... В изнеможении, я опустился на стул, ноги мои заметно дрожали. "Ну ни хуя себе! Ну ни хуя себе!" - дятлом стучало в голове. Отдышавшись, я оглядел пространство перед собой. На глаза мне попались исписанные рукой Кряуза листки бумаги. Я взял верхний. То были стихи, очевидно, написанные капитаном в минуты его долгих уединений:

- Але, ты чего тут делаешь? - услышал я голос за спиною и, резко вздрогнув, порывисто вскочил. Кряуз стоял у входа в каюту, зажав под мышками отпиленные в верхней трети бедра красивые женские ноги.

- Я... Это... Случайно, зашел просто... Мамой клянусь...

...Удар пришел ниоткуда - в голове моей грохнула темно-бардовая вспышка, пол каюты прыгнул навстречу, и я потерял сознание.

После того неприятного случая Кряуз долго со мной не разговаривал, а лишь завидев меня, доставал из кармана китайские петарды и, поджигая их, кидал мне прямо в лицо, так что я вынужден был всякий раз спасаться бегством. Пару раз он метнул в меня заточенные металлические пластины, именуемые также "сюрикенами"; одна из этих пластин угодила мне в плечо, и на этом месте у меня возникла долго не заживающая кровоточащая рана. Но со временем отношение его ко мне стало приходить в норму, я уже не боялся приближаться к Кряузу, и даже находиться вблизи его достаточно продолжительное время. А после того, как я преподнес ему собственноручно выточенную из человеческого черепа безделушку, украшенную снятыми с женского трупа бриллиантами, лед в сердце его окончательно растаял, и я даже был приглашен на торжественный ужин, устроенный по случаю расстрела командой нашего корабля девятерых заложников, захваченных на взятом за неделю до этого на абордаж пассажирском лайнере.

Только сейчас, оглядываясь назад, я начинаю до конца осознавать ту поворотную непреходящую роль, которую сыграл капитан Кряуз в судьбе моей. Всю жизнь я боялся кричать в пустоту, но Кряуз навсегда отучил меня от этих страхов, показав, что пустота - это растение, которое питается человеческим гноем. С пустотой нужно обходиться ласково, и никогда не плакать... А как чудесно пели в горах птицы, когда мы, натянув на бамбуковые шесты брезент, отправились ставить капканы! Я подобрался к певцу совсем близко: соловей, крохотный теплый комок пуха, перьев и нежного мяса сидел на колючей проволоке и чистил клювиком глаз... Ах, как я обрадовался!

...Можете представить себе мое потрясение, когда приехавший недавно погостить ко мне на дачу старшина второй статьи Александр Сыч-Копетлыч как бы между делом обмолвился о безвременной кончине капитана Кряуза!

- Да, - говорил Александр, раскуривая на веранде туго набитую цветками конопли папиросу, - я серьезно говорю тебе, наш кэп двинул кони! Он нажрался и прыгнул с моста под тепловоз. Мне говорили, его труп был такой большой, что не уместился в двух машинах "Скорой помощи": голову везли отдельно, на заднем кресле "Мерседеса"... Я так мыслю, все те, кто в нем сидели при жизни, во время фатальной точки... Вдруг вылезли наружу, понимаешь?... Куски мяса валялись на рельсах на протяжении пятидесяти метров...

- И ты думаешь, я тебе поверю? - спросил я его, принимая папиросу, - Ты вообще сам-то, как, все это всерьез воспринимаешь?

Сашок задумался, ковыряя зубы.

- Ты знаешь, - сказал он, наконец, потянувшись всем телом и расслабляя ремень на брюках, - я сам толком не знаю, как относиться к этому. Это вопрос твоего видения мира, если хочешь. Здесь каждый сам отвечает за себя, и я отвечаю за все, что сказал тебе, а ты уж сам решай - считать это за правду, или не считать. В мире, в котором живу я, все происходило в точности, как я описал тебе, и ты зря думаешь, что если Кряуз мертв, на этом все закончилось.

- А я так и не думаю, - отвечал я, гася окурок и отхлебывая из кружки. - Они никогда не справятся с нами, потому что нас много.

- Согласен! - кивнул Александр, расстегивая штаны, - И каждый идет до конца. Капитан отлично знал свою судьбу - это была судьба воина. Она лежала у него в руках, как головоломка, которую необходимо собрать во что бы то ни стало. А когда головоломка собрана, это не должно вызывать печали, но только радость, что ты выполнил то, к чему стремился, вот и все, и никакого другого тайного смысла в этом нету: капитан жил как воин, и погиб, как воин!

- Да... - задумался я, наполняя кружку по новой, - Много сказано о пути воина, все кому не лень говорили и говорят об этом, так что теперь в разговорах никакого проку нет. Вот ты сам-то, небось, где-нибудь в книжке все это вычитал?

- Ясное дело, где еще? - Александр хитро подмигнул мне. Ответ его прозвучал очень двусмысленно. Я заметил, кстати, что штаны его спущены теперь до щиколоток, так что обнажились тщательно выбритые, лоснящиеся от масла гениталии. Разговаривая со мной, Александр делал себе массаж мошонки.

- Ну, а в книгах-то вряд ли что-нибудь стоящее напишут. А если и есть какая мысль, её еще понять надо. Отсеять по крупице, как песчинки золотые: ведь в книгах наряду с полезным очень много лишнего бывает.

- Ни фига! - резво перебил меня Александр, - Я одну такую книгу знаю, в ней ни слова лишнего нет!

- Это... Надеюсь, не... - я в некотором беспокойстве скрестил пальцы на правой руке.

- Да ну, что ты, в самом деле! - Александр поднял намасленную руку и покрутил указательным пальцем у виска.

- Да нет, я так... Так вот, я имею ввиду, что в книгах часто написано много лишнего. К примеру, взять хотя бы те книжки про индейцев.

- Фенимора Купера, что ли? - спросил старшина, переходя от мошонки к пенису и разминая его от корня к головке плавными выжимающими движениями. Я слегка сбился с мысли, разглядывая некоторое время его слегка принапрягшийся и подвытянувшийся член.

- Да нет... - пробормотал я, - Причем тут?... Хотя, Фенимор Купер, он вообще-то тоже писатель хоть куда. Но я другое имел ввиду...

- А помнишь, - подняв голову, с азартом спросил Александр, - Помнишь, как там скальпы снимали? Чингачгук Большой Змей. У него для этого дела специальный ножик имелся. Кстати, сколько лет Чингачгуку было, не помнишь?

- Сколько лет? Ну, в конце там, лет, наверное, семьдесят... Не знаю, в любом случае, выглядел он значительно моложе своих лет! - нашелся я.

- Ну, еще бы! - усмехнулся Александр, - Еще бы ему не выглядеть моложе... Так ты что, хочешь сказать, что Чингачгук следовал пути воина?

- Да что ты, блядь, привязался ко мне с этим Чингачгуком?! - раздраженно отмахнулся я, - Я вообще о другом говорил, ты меня с мысли сбиваешь... Короче, я в каких-то древних книгах, кажется, читал... - я в задумчивости перевел взгляд на член старшины, который твердо стоял уже, налитый кровью, - В общем так. Считается, что путь воина - это путь одинокого, так?

- Ну, допустим, - Александр медленно вращал ладонь вокруг головки фаллоса.

- И считается, что это как бы такой темный, вернее, сложный и полный опасности путь...

- Ну да, - кивнул старшина, - Одинокий, как волк, воин идет своей дорогой...

- И идет он к какой-то там вершине, но, как ему отлично известно, в этой жизни он вряд ли достигнет её, а может быть, ни в какой жизни не достигнет, а он все равно идет...

- Только не в этой жизни! - засмеялся Александр, массируя головку кончиками пальцев.

- Но ведь это именно так принято представлять! Ведь именно так! - я вскочил и в волнении заходил кругами по веранде.

- Ну? - Сашок расставил ноги пошире.

- Баранки гну. Дело в том, что все это - хуйня! Никакой вершины в помине нет. Воин ходит по кругу, понимаешь? По кругу. Направление значения не имеет: можно ходить по часовой стрелке, можно - против... Без разницы. Главная вещь состоит в том, что этот круг постепенно сужается! Допустим, сначала - до пяти шагов, потом - до трех, а потом он начинает вращаться волчком вокруг собственной оси.

- Ну разумеется! - Александр сладко улыбнулся, - Воин крутится вокруг себя, и чем уже круг, тем быстрее вращение. Люди думают, что для того, чтобы подняться ввысь, нужно карабкаться на гору. Но куда бы ты ни карабкался, все равно это будет движением в двух плоскостях. Двумерное пространство. А чтобы по-настоящему подняться, нужно двигаться перпендикулярно поверхности, на которой стоишь. И поэтому ты должен все быстрее и быстрее вращаться вокруг своей оси: сначала - как волчок, затем - как сверло, а затем... Затем... - Александр умолк, лицо его стало пунцовым.

- А затем - вжжжжж - и взлететь! - я выдвинул ящик и достал две пары перчаток, шапочки-маски, боевой нож, два пистолета, глушители, три гранаты и аккуратно разложил на столе. - Или наоборот, вбуриться в землю. Какая разниться? Мы ведь живем по другим понятиям: вверх или вниз - для нас не имеет значения. Для нас главное - направление. По вертикали. В другую плоскость, перпендикулярно, то есть... Ну, все, слышь, заканчивай дрочить, нам выходить пора!

- Перпендикулярно, - медленно повторил старшина, - Слово какое чудное: пер-пен-ди-ку-ляр-но.

- Я говорю, не гони, выходить пора! - я накинул бронежилет, подхватил сумку и спустился на крыльцо.

- Да иду, иду я, не бзди, чего ты? - Александр взял СВД и вышел, прикрыв за собой дверь.