Ловить рыбу. Утвердить устав компании. Зачать и родить маленького синюшного ублюдка. Методично уничтожать различные виды насекомых. Управлять сложным механизмом, задействуя двигатель внутреннего сгорания. Обрубать сучья. Медитировать на изображение прикрепленного к крестообразной деревянной раме трупа. Переламывать стволики молодых растеньиц. Сварить живьем, пуская слюну. Мастурбировать, обоняя ткань, пропитанную выделениями желез самки. Организовать митинг. Участвовать в телеконференции. Отравлять атмосферу. Ассимилировать реактивы на основе этилена. Издавать громкие нечленораздельные звуки. Пребывать в беспокойстве. Выделять экскременты. Наносить на кожу сильные ароматические смеси. Обрабатывать снятую с мертвого тела шкуру. Переваривать зародыша. Рассекать лезвием плоды. Протыкать металлическими предметами отдельные участки кожи. Сохранять информацию. Отрабатывать навыки. Подвергать механическому воздействию организмы личинок. Выполнять за вознаграждение. Устойчивая структура. Принудительная лоботомия. Разрабатывать процедуру. Ограничить свободу передвижения крупных млекопитающих. Употреблять внутривенно раствор диацетилморфина. Выжигать по дереву. Уничтожать мелких грызунов. Работать над формулами химического состава пестицидов. Сдирать кожуру с мертвого плода. Отрезать половые органы. Подвергнуться дезинфекции. Бороться с усталостью. Гомосексуальные контакты. Широкий спектр значений. Условность восприятия. Твердый шанкр. Химический анализ кала. Наблюдать за жизнедеятельностью простейших. Работать над собой. Гордиться достигнутыми успехами. Полное отсутствие смысла. Приветствовать рост значений фондовых индексов. Напиваться до бесчуствия. Наслаждаться вдыханием дыма. Выражать общее мнение. Кремировать трупы родственников. Обнажать гениталии. Отсасывать гной. Мариновать овощи. Подвергать специальной термообработке части трупов млекопитающих. Разделять и властвовать. Не отступать ни на шаг. Хорошо прожаренное мясо. Динамика валютного курса. Липкий Краб. Платить из чистой прибыли. Употреблять в пищу ракообразных. Находиться целиком во власти эмоций. Напрашиваться в гости. Переходить улицу. Контрольный выстрел в голову. Татуированный фаллос. Консолидированный баланс на последнюю отчетную дату. Песни красных подпольщиков. Экстракция гильзы. Замедленное восприятие действительности. Скончаться, не приходя в сознание. Расставлять капканы. Обрабатывать рану раствором бриллиантовой зелени. Бороздить океан. Вырезать клитор. Котировать две стороны. Передвигаться на спине парнокопытных. Влюбляться с первого взгляда. Отбивать смывки. Поджаривать на медленном огне. Уничтожать сорняки. Решать кроссворды. Очистить совесть. Оприходовать средства. Продавать запчасти. Обсосать пальцы на ногах. Подвергнуть сожжению заживо. Кокаиновый дилер. Соль земли. Короткая позиция по долларам. Производить обувь из кожи земноводных. Приговаривать к казни на электрическом стуле. Питаться злаками. Злоупотреблять барбитуратами. Присутствовать при совершении полового акта. Офферить на четвертом транше. Исследовать матрицу. Любоваться мумией. Рассказывать занимательные истории. Пить кровь. Законопатить все щели. Заколбасить фуфлыжника. Эффективно распоряжаться взятым в аренду имуществом. Измельчать в кофемолке майских жуков. Ощупывать корочку. Облизывать штык сапёрной лопатки. Золотистый раствор стимулятора. Гнилой дрозд. Тугоплавкий смеситель. Оголить головку полового члена. Непротивление злу насилием. Всосать ноздрей перхоть. Лопнуть от зависти. Закоптить грудничка. Слоновая клетка. Испытанный трением голубь. Ласковое солнце. Абсолютная истина. Микроволновая печь. Сытный обед некрофила. Раскалить добела. Наносить разметку на тушу. Смиренно разлагаться. Возбудитель бешенства. Окропить снежок красненьким. Распускать на пилораме. Осмотреть пяточку. Промокнуть кровь целлулоидным фартуком. Смело запищав, обрушить кляп на великую сыпь индикатора. Вынудить жильцов раздробить панцыри. Озаботить место. Выкроить пространство для саморазрушающихся теплоцентралей. Суррогатный буж. Ослепительно-серый шрам на голове кровельщика. Очко жым-жым. Барабанить в пластилиновый колокол. Прыснуть силой. Замкнуть кусательный клапан. Чиркнуть спичкой о клюв воробья. Заарканить чернобыльца. Освежевать труп половозрелой уборщицы. Метнуть кинжал в миндалевидное око прапорщика. Слить сперму в улей. Ложный вызов. Сиплый клещик. Виночерпий, излучающий рвоту. Подмахнуть колбаснику. Взять стул и приседать со свистом. Удить рыбу. Хоцца чиркнуть спичкой о клюв воробья.
Ах, удить рыбу… Но ведь удят люди рыбу?
Удят.
А в хуй дудят?
Дудят.
Но вернемся к Статуе.
Первого ребенка она привела ночью.
Я чутко спал, слегка подергиваясь. Услышал шум машины под окном. Сел в кровати. Пукнул… Еле сдержал угрём взметнувшийся из нутра вопль злобы: газ вытолкнул на простыню едкую порцию жидкого стула.
Теплое зловоние поплыло по комнате.
Шлепая босыми ногами к сортиру, загнал обойму в рукоятку ТТ…
Вот звонок в дверь. Спокойно, без нервов. Вильнув наскоро подмытым седалищем, я подбежал к мерцавшей льдинке экрана…
Sука стояла прямо у двери, удерживая за руку миниатюрное двуногое существо.
Все верно: начал вздуваться Кожаный.
— Чего не предупредила? — я включил освещение, натянул валявшиеся в углу тренировочные.
— Сюрприз… Обосрался? — она изучала меня полуголого, сонного, жмурящегося.
— Обосрался! В буквальном смысле слова!… Это что, пацан?… Где взяла?
— На вокзале… Куда его? На кухню?
— Да нет, лучше в ванную…
Я бегло осмотрел мальчишку.
Грязный пуховик неясных оттенков сажи. Сальные сосульки ржавых волос. Лицо застывшее, вспухлое, глаза полуприкрыты. Отдаленно напоминает жабу.
— Типа негде переночевать было… — тихо пояснила Sука, напяливая клеенчатый фартук на смеющегося с длинной майки х.б. Микки-Мауса. — Инструменты где?
— Щас принесу. Пока раздень его. Тряпки сюда… — я протянул ей полиэтиленовый пакет из supermercado.
Быстро прошел на кухню, снял с крючка капроновый шнур, достал из холодильника яйцо; пузырь с касторовым маслом из ящика под окном. Оттуда же выудил два ножа: безрукоятный сапожный и небольшой испанский скинер. Снял со шкафа продолговатый лист оргстекла.
В ванной послышалась какая-то возня; захватив шнур, я направился туда.
Sука, душила пацана чулками, придавив к полу под раковиной.
Детеныш хрипел и отчаянно извивался.
— Не поцарапай только! — я подбежал к ним, готовый ассистировать.
— Отойди… сама… — мне, сквозь стиснутые зубы…
Ну вот, вроде бы все.
Она поднялась с неподвижного тельца, вытерла лоб:
— Гаденыш… Прыткий какой!… И обоссался по-моему… Опа! А это что у нас? Кал?!
— Это я… я накапал… Я сказал же тебе: обосрался… Вытереть надо… Там в коридоре еще… и, что самое обидное, простынь изгваздал… Пойду принесу, ты помой его пока…
Я побежал за простыней, тихо матерясь с досады.
Необходимо будет тщательно обследовать всю мебель, а также ковровые покрытия на предмет наличия капель жидкого кала. В противном случае они высохнут и начнут испускать тайный смрад старых фекалий, который, помимо того, что от него крайне трудно избавиться, негативно влияет на энергетику помещения.
Да… Задача не из легких… Придется доверить Sуке хлопоты с трупом.
Я включил все имевшееся в квартире освещение и достал переносной фонарь, тряпки и дезинфектант. Пока я боролся с калом, пассия моя должна была отрезать у мертвого голову и руки, а затем подвесить его за ноги над ванной, чтоб дать вытечь жидкостям. Далее при помощи разложенных на кухне инструментов надлежало снять с трупа кожу, обрезать так, чтобы остался единый наиболее ровный и без повреждений участок. Этот кусок следовало обмыть и прожирить касторкой с размешанным в ней яичным желтком, натянуть на оргстекло, обложить в несколько слоев рыхлой бумагой и, накрыв листом фанеры, поместить под гнет.
Вообще вопрос сырья в кожевенном деле скрывает бездну нюансов и привкусов.
Позволю себе остановиться лишь на некоторых из них.
В зависимости от возраста экземпляра различают несколько видов кож: выпарка — кожица не родившегося; опоек — кожа новорожденного; выросток — кожа трехмесячного млекопитающего на растительном вскармливании; неблюй — кожа шестимесячного; полукожник — кожа однолетнего; шкура полного развеса — кожа крупного рогатого скота или совершеннолетнего половозрелого homo.
Различают кожу и по качеству выделки.
Например, сафьян. Его вырабатывают из слабо прожированной козлины. Очень подойдет для сафьяна и самец человека, причем возраст особой роли здесь не играет. Шагрень — мягкая шероховатая козлина, овчина, или человечина. Пергамент (телячью кожу) в былые времена в сыром виде натягивали на раму и использовали для письма (кстати, пергамент на картонной основе используется и по сей день для переплетов.) К сожалению, у меня нет достоверный сведений по фактам использования в указанном качестве человеческой кожи… Что ж, очевидно, это — дело недалекого будущего. Есть еще юфть — прожированная кожа, дубленная корой ивы (бывает красного, черного и бежевого оттенков; изготавливается из кожи лошадей, оленей, свиней). Очень толстая юфть (до 3 мм) выдерживает высокое тиснение, гравировку. Применительно к людям: надо попробовать.
Ко всему прочему, существуют несколько видов кож, различаемых по виду сырья. Вот, например, лайка — тонкая эластичная кожица из выпарки или опойка. Шевро и козлина вырабатываются из козлиных шкур. Шеврет получают из овчины; по сравнению с шевро он менее эластичен. Велюр — кожа хромового дубления, отшлифованная с верхней стороны. Замою — кожа жирового дубления натурального цвета, от светло-золотистого до коричневого. Вырабатывается из шкур лося, дикой козы или слепы. Лицевая сторона имеет большие поры. Эта кожа легкая, мягкая, сильно растягивается. Спилок — отделенный на двоильной машине от натуральной замши слой.
Кожу взрослого человеческого самца принято называть портянкой; самки — пездушкой. Морщинистую шкуру престарелых homo без различия пола величают «сморчковой». Нежная кожура ребенка, с которой как раз мы и имели дело (то, что особь должна быть неполовозрелой, являлось обязательными условиями, так что перед тем, как отдать экземпляр в руки Sуки, я на всякий случай убедился в отсутствии у него пигментированной растительности на лобке, лице и под мышками), зовется бархоткой.
Всё comme il faut. Вот и славненько.
Январь — пора традиционного затишья в московской музыкальной жизни. Меломаны отдыхают после бурного декабря, с его "Декабрьскими вечерами", изобилием Спивакова, Башметова, Федосеева и других любимцев публики.
Но у нас с Sукой в январе отдохнуть не сложилось: целых двадцать восемь детей пришлось оприходовать, обескожить и расчленить для дальнейшего использования.
В суматохе я совершенно перестал следить за своими счетами, и печальный результат сего, как принято выражаться в подобных случаях, не заставил ждать себя долго: только за две последние недели месяца я слил сорокет на коррекции Nasdaq, а кроме того, потерял почти весь свой осенний откат, вовремя не закрыв шорты на фьючерсах…
Но не будем о грустном. На самом деле, детишки приблудились что надо! Чего стоил хотя бы блондинчик Аркашка, который прожил у нас почти три дня… Никогда ранее мне не приходило в голову (а вернее, в тело) насладиться совокуплением с незрелым тельцем детеныша, тем более, самца человека. Тесные шелковистые отверстия малолеток не внушали мне вожделения, напрасно пытался я отождествиться с разнообразной породы декадентами. А тут вдруг — повело.
Разумеется, не обошлось без Sуки.
На моих глазах (я наблюдал за ведьмой из встроенного шкафа) она отдалась зашедшему по вызову молодому доктору — высокому жилистому брюнету с курчавой спиною горца. Врача мы вызвали для осмотра Любани, плаксивой девочки шести или семи лет отроду, на ребристой грудке которой обнаружилась рельефная сыпь.
Девочку пришлось забраковать: мы усыпили её внутривенным уколом спирта.
Волосатого доктора я задушил в прихожей, набросив сзади капроновый шнур.
Моя морозильная камера доверху была уже забита постными кусками человечины.
Одежду, обувь, части скелета и прочие несъедобные останки увозил для последующего уничтожения в муфельной печке один из заговоренных с погонялом Шкворень: долговязый мужчина в камуфляжной форме охранника приезжал каждый вечер на заляпанном смерзшейся грязью «Додже» и, суетливо распихивая отходы в черные пластиковые мешки для мусора красными продолговатыми клешнями, подобострастно щерился, обнажая коричневатые зубы.
— А с ним тебе не хотелось бы? — тихо вопрошал я время от времени любовь свою, с силой впиваясь пальцами в плоть её ягодиц.
С утробным хохотком она срывала захват, пытаясь достать коленом мой пах:
— Ты хочешь отдать меня этому?…
Шутка?
А
Может,
Просто
Адская
Насмешка?
Скажи,
Как
Оценить
Её?…
Февраль принес нам близнецов из Казахстана. Их пигментированная кожа довольно сильно контрастировала с бумажно-песочными тонами предшествующих тканей. И тут я всерьез задумался. А что если нам попадется, к примеру, негр? Брать или не брать? По поводу цвета в Законе ничего не сказано… Что если поверхность Статуи получится пятнистой?… Но она по любому не выйдет однородной: несмотря на то, что все экземпляры были собранных нами в одном ареале, оттенки их кожи различались в той или иной степени. Не зная, как быть, я решил проконсультироваться с Леонтием.
Он приехал утром.
Словно салютуя ему, переливались сверкающей пылью заиндевевшие окна.
Sука поставила чай; серебряной столовой ложкой принялась толочь на столе ароматный кропаль гашиша.
Леонитий, устроившись рядом, внимательно рассматривал кусок кожи, снятый накануне с кареглазого парнишки, подобранного на бензоколонке.
Без обиняков я изложил суть возникшей проблемы.
Sука зарядила кальян.
Мятный пар едва заметно вился над кружками.
— Пастилы? — сдув заслонившую видимость челку, ma cherie материализовала на столе плетеную корзинку шершавых параллелепипедов.
— У-у, блядь, обожаю! — Леонтий с неожиданной прытью накинулся на гостинец,
запихнув себе в рот сразу три продолговатых ломтика, — м-м-м! — смачно чавкая,
он прикрыл глаза от наслаждения.
Меня тоже заинтересовала пастила.
Осторожно, словно боясь испачкаться, я выудил из корзинки белесую палочку и откусил половину… немного приторно…
— Однако, хм… — Леонтий проглотил сладкую кашицу очередной порции, — проблема здесь обозначилась веская, весьма и весьма… Кожа монголоида! Но отчего именно цвет тебя так взволновал?
— Я… просто представил себе на мгновение… Огромный воздушный шар из кожи детей, парящий в лучах заходящего Солнца… Он словно новое светило, великий предвестник… Он должен светиться! Но вдруг все замечают, что он, подобно лоскутному одеялу, соткан из множества разноцветных шкурок… Словно заляпан пятнами грязи… Может, есть химический способ обесцветить заготовки?
— Пэссарь. — Леонтий сделал маленький глоток чая и по-ленински сощурился: — А вы думали, что делать с выделившимся пигментом? Пропустим технические сложности процесса: у нас есть возможность использовать sophisticated лаборатории и все такое… Но в результате мы получим довольно приличную пигментную смесь. Это будет, так сказать расовый коктейль, Великое кожаное столпотворение… А помните человека-невидимку? Он не имел пигментации и являлся альбиносом… А у альбиносов вообще пигментация отсутствует. Красная радужка… Как вам это понравится? А встречаются ли альбиносы среди растений? Среди рыб? Насекомых? Как поведут себя эти представители флоры и фауны когда Статуя воспарит над ними?… А существуют ведь еще и более простые формы жизни, такие как плесень и грибки… Еще есть почти неразличимые глазу паразиты, типа мандавошек, но я сейчас не буду на них останавливаться. Нас ведь интересуют именно грибы — из-за их спор — потому что наша третья Статуя по сути дела будет являться неким прототипом огромного летающего гриба, сеющего споры бешенства. Папоротники, как вам известно, тоже выделяют споры, и не только они… Но здесь идет речь о грибе еще и потому, что ни папоротники, ни хвощи не могут селиться в человеческом теле, а грибы могут! Статуя потому и называется Уль-Сыф… это слово имеет испанскую этимологию… ведь споры бешенства подобно микобактериям, возбудителям очаровательного заболевания «лепра», или, как её еще называют, «проказа», от которой человечье тело гниет заживо, будут прорастать в туловищах homo, и тем самым мы объявим о начале открытых боевых действий. Цвет тела, в котором прорастут споры, не имеет значения. Бешеный негр, бешеный китаец, индус, наконец… Все они будут одинаково восприимчивы. И хорошо, потому что как раз индусов и китайцев на планете большинство. А чукчей жаль, их как раз мало; конечно, жаль, но ничего не поделаешь, это предопределение… Как мы можем помочь чукчам? Мы, как и наши великие предшественники — просто инструмент Закона…
— Ты хочешь сказать, что у нас были предшественники? — вмешалась Sука, — это просто теория цикла или есть факты? Учти, я доверяю только наглядным фактам. Мне нужно то, что можно пощупать, погладить, взять в рот…
— Есть факты. — Леонтий задумчиво посмотрел в опустевшую корзинку, — Список Пастера знаете?… Ну так вот. Этот Список далеко не полный. Пастер был гением, с этим никто не спорит… Это просто парадокс природы, что сейчас мы снова вынуждены заниматься чем-то прямо противоположным… Распространять бешенство. Впрочем, не будем забывать, что Пастер не только боролся с бешенством, он изобрел и другие чудесные вакцины… и метод пастеризации продуктов… А главное, главное заключается в том, что бешенство, которое распространяем мы — бешенство особого рода! А Пастер, он ведь, в конце концов, не смог сохранить Список. Он только догадывался о том, о чем мы знали за несколько миллионов лет до его жалких потуг! Цикличность Хаоса — это лишь констатация факта, не более. Величие Закона не нуждается в комментариях.
— Как случилось, что Пастер потерял Список? — спросил я, допивая остывший чай.
Во время разговора Sука, целиком поглощенная восприятием нахлынувшей на неё информации, машинально вынула ноги из своих мюлей и в возбуждении принялась сжимать и разжимать пальцы. Аромат её ступней достиг ноздрей моих. Кровь тугими толчками заполнила пещеристое тело…
— Это была детально отработанная и спланированная акция. — Леонтий мягко улыбнулся. — Однажды тихим летним утром у дверей лаборатории Пастера появился незнакомец с велосипедным насосом. Постучался: впустите, мол. Пастера в помещении не было. Зная, сколь невозможно-важен попавший к нему в руки Список, ученый муж хранил его в специальной капсуле, спрятанной внутри старой обезьяны, которая жила в его лаборатории прикованная толстой стальной цепью к вделанному в стену кольцу. Обезьяна, по замыслу Пастера, должна была олицетворять собой Яйцо Мудрости, внутри которого любой природный элемент становится как бы нейтральным, обнажая духовную сущность и самовыражаясь через собственный модуль. Обезьяна была Верховным Протектором. Универсальность обезьяны состояла в том, что, не осознавая собственной мудрости, она безупречно выполняла защитную функцию, являясь своего рода свинцовым экраном, не пропускающим расслабляющую пагубу и нейтрализующим гнетущие воздействия. Пастер прекрасно знал, что за списком идет охота, и ставка в этой игре дороже жизни. Он хорошо подготовился. Как только незнакомец вошел в лабораторию, он был схвачен бдительной охраной, а затем раздет и заперт в маленькой комнате без окон. Охранники (было их двое) в срочном порядке поехали на квартиру к Пастеру, чтобы показать ему изъятый у злоумышленника насос. Было совершенно очевидно, что неизвестный рассчитывал умертвить обезьяну, накачав её воздухом при помощи насоса (прутья клетки не воспрепятствовали бы этой операции), а затем схватить щупом капсулу и скрыться. Очевидно также, что насос содержал в себе некое устройство-приманку, при помощи которой злодей рассчитывал подманить обезьяну и ввести трубку помпы в её организм. Пастер решил разобрать насос и тщательно изучить его устройство. Немедленно он приступил к работе, а находчивые охранники ассистировали ему. Но вот насос был разобран и… Что это?! Пастер с изумлением извлек из него капсулу точь-в-точь такую, какая хранилась в обезьяне! Вскрыв капсулу, он обнаружил в ней Список… Помутнение на миг овладело ученым. Но затем все быстро прояснилось: это же так просто! Он сам и был обезьяной! Вот испачканная лекарствами и нечистотами клетка. Вот цепь, один конец которой соединен с металлическим кольцом в стене, а другой намертво припаян к ошейнику на его шее… Вот два лаборанта-охранника, напившись абсента, валяются без чувств у входа в лабораторию… Но позвольте, а где же тогда сам Люи Пастер? Он заперт голый, избитый в маленькой комнатке без окон, и ни единый солнечный лучик, ни единое дуновение ветерка не могут проникнуть в его темницу! Пастер задыхается! Пастер в опасности! «Немедленно! (Tout de suite!) Немедленно отоприте двери! Немедленно выпустите его!» — визжала обезьяна, неистово заметавшись по клетке…
Она была в бешенстве. Она производила столько шума, что охранники проснулись. Будучи под воздействием паров абсента, они не сумели трезво оценить происходящее… Они застрелили бедную обезьяну, решив, что та сошла с ума.
Когда затем они открыли двери темницы, куда был до этого заперт Пастер, там никого не было! Все, что осталось от узника, так это в беспорядке разбросанные по полу детали велосипедного насоса, при помощи которого злоумышленник высосал капсулу из тела обезьяны.
Поняв, какую чудовищную ошибку они совершили, охранники свели счеты с жизнью, приставив к головам друг друга стволы табельных револьверов и спустив курки…
Пастер приехал слишком поздно: все уже были мертвы, а список, ради обладания которым он пошел на такие жертвы, бесследно исчез, как будто его никогда и не было!
In Germany most of the state CPI figures came in at the high side of the expectations (due to higher food prices and a rise in rents). The European commision moved against a Euro zone member on Wednesday for the first time since the launch of the single currency, telling Ireland it must bring its budget into line with European Union guidelines. Irish inflation also has been the highest in the Euro Zone since September, at 4.6% in December, was more than double the two percent treshhold for average euro area inflation set by the ECB. In the US todays focus is on Greenspan testimony to the Senate Budget Committee.
Our expectations on today's Euribor fixings: 1mth + 1bp, 2mth and 3mth flat, 4mth — 6mth +2 bps, 7mth — 12mth +3bps.
При воспоминаниях о том странном времени оцепенение охватывает меня… С кем это было? Когда и где?… Неужели — со мной? Здесь. Сейчас и всегда… Sука, милая, проклятая, несбыточная, чудовищная, единственная… как я не понял сразу…
Когда я смотрел на тебя, забывал себя, не мог говорить, не мог думать: только неотрывно следовать, не выпуская, пожирая, всасывая зрачками каждый невидимый волос. Когда вдыхал твой запах, он словно попадал напрямую мне в кровь — в виде насыщенного раствора телесных выделений — и сразу же, как после укола в вену, когда не успеваешь даже вынуть иглу: так сильно, что дальнейшее не имеет значения, и вечность сжимается в малюсенький сверкающий шарик.
Снег сказал мне:
— Слушай… слушай… моя сестрица, кажется, втяпалась в тебя не на шутку, вот дело-то какое…а?… Что ты будешь делать с этим, а?
— Что я буду с этим делать? Что я буду делать. Я стану самым счастливым существом на свете! Ведь я тоже, тоже, сразу, как только увидел её… Я не мог и подумать…
— Что ты несешь? — Удивился Снег, — ведь ты — особой породы птица. Птица одинокая, птица темная, жесткая, незаметная… Ведь ты — Ангел Смерти, как я. Ты, может быть, и хотел бы быть евреем, но ты не еврей, а потому тебе не суждено стать героем-любовником. Тебе не удастся разыграть спектакль холокоста. А раз так — твой выбор сводится к минимуму. Прими это за данное. Прими, как свою судьбу. Ты никогда не вернешься на небо. Просто пойми это и ступай дальше…
Но я не мог его слушать, я не хотел его слушать, я смеялся в шилом бритое лицо его, сперма стояла в глазах моих: сперма — и розовый туман.
— И что? — сказал он тогда, — неужели ты думаешь, что Старшие позволят это?… Никто из нас не имеет выбора. Ты можешь обсуждать это, сколько угодно. Можешь дрочить и плакать, ширяться, ломаться, поднимать тяжести, участвовать в гонках, покорять вершины и пытаться, пытаться, просто пытаться свернуть, уйти, убежать… Но все равно не уйдешь. Тебя разбудили не для того, чтобы ты рассказывал нам свои сны. Твои сны — только твои сны, запомни это.
— Ты просто слабый, одинокий юноша с хрупкой, неустойчивой психикой, — со снисходительной улыбкой молвил ему я, — тебе нужно найти хорошую бабу. И всё у вас будет по Гринвичу.
Он долго смеялся, а потом сказал:
— Мне не надо хороших баб: я ебу свою сестру Sуку, она очень сладкая: жаль, что ты никогда не узнаешь, насколько… Но в этом и есть твое счастье, и я завидую тебе, но завидую с опаской… Suum cuique. Ты побереги себя. Не трать зря силу. Для таких, как ты, каждая точка имеет значение.
Я не спрашивал их имён. Не потому, что боялся каких-то воспоминаний, могущих скорбно отразиться на душевном здоровье: таким как я, бояться глупо.
Как правило, я вообще не разговаривал с ними: это вполне естественно.
Иногда они кричали, ревели, царапались, выли, скулили, кусались, брыкались… это тоже понятно. Таких беспокойных убивать приятно: их ярое несогласие — пускай и бесплодное — радовало нас, Спасителей. Я старался не причинять им боли.
Но попадались и те, что были как объевшись димедролом: они безвольно отдавались потоку. Их лунатизм, их ступор бесил меня. Этих мы заставляли мучиться: чтобы растормошить перед смертью. Если это Законно, значит, во благо. А значит, мы — Благодетели.
Например, прижигание. Всем известные инструменты: утюг, паяльник, сигареты.
Тело ребенка не намного нежнее туловища взрослого человека, но эмоционально дети не готовы к боли.
В отличие от Sуки, я не получал никакого плотского удовольствия, пытая детей. Имел место интерес исследователя, и ничего сверх. Я выполнял Законную работу.
Кто хочет служить Закону с чистыми руками, пусть первый метнёт в меня нож, гражданин следователь.
Для моей подруги — да… процесс истязания был неотъемлемой частью половой активности, в которую я вовлекался лишь косвенно: я возбуждался, наблюдая за её возбуждением, и мой оргазм становился следствием её сексуальных эманаций.
Например, она сжимала пассатижами сосок распятой на шведской стенке девочки: сначала несильно, короткими быстрыми укусами металлических щечек; постепенно прихват становился длительней, цепче, она рвала и выкручивала сосок, возбуждая себя свободной рукой… Глаза увлажнялись, мутнели, румянец заливал искаженное судорогой лицо; утробное рычание, которое не мог заглушить даже свистящий визг истязаемой, лилось из сочившегося рта… набухали, пульсируя, вены на шее и лбу, аромат свежего пота теплым маревом стлался по кухне…
В такие моменты она позволяла мне припасть к её взмокшему горячечному лону, присосаться к его раскрытым лепесткам.
Я царапал щеками её белые ляжки, что сдавливали, сотрясаясь, лицо моё, а она —впивалась когтями в кожу затылка.
Она кончала, выгибаясь и выстреливая горячей струёю мне в рыло, и это — не буду скрывать — служило верным катализатором замыканию моего реле.
Чтобы избежать механических повреждений кожи, мы ограничивали сферу воздействия областью гениталий, сосков, отдельными участками конечностей и лица.
От кнутов и розги вообще пришлось отказаться всё по тем же очевидным соображениям. Правда, в ряде случаев мы применяли удары палкой по пяткам.
Дважды Sука сдирала кожу с живых детей. Первый раз мальчик потерял сознание уже в самом начале операции, поэтому второго ребенка мы перед процедурой обкололи новокаином.
В ряде случаев мы добивались впечатляющих результатов при помощи электричества, но в конце концов из-за низкого качества реостата кожа одного из экземпляров непоправимо обуглилась, и подобные эксперименты пришлось прекратить.
По Закону полагалось работать дрелью, что я и делал — и вполне успешно.
Перед операцией брил ребенку голову.
Потом брал в горсть волосы, нюхал и мастурбировал с окончанием на лицо.
Не скажу, что запах детских волос сильно возбуждал меня, но таков Закон.
Жертва в это время растянута ремнями на шведской стенке.
Я старался, чтобы сперма попала в глаза.
Потом я фиксировал осеменённую голову скотчем и снаряжал дрель.
Я делал сверлом два сквозных отверстия: между глаз прямо и через виски — в соответствии с девятым некро-наставлением Спорыбации.
Шило помогало, а вот тиски, что я принес из гаража, чуть было не пришлось отнести обратно: даже самый маленький череп не пролезал в них. Потом-то я догадался, что в данной ситуации тиски лучше использовать не на сжатие, а на растяжение, по принципу домкрата: закрепил на зажимах стальные крючки, зацепил ими десны ребенка и путем вращения рукоятки добился медленного разделения челюстей.
Не смотрите на меня так, гражданин следователь… вы меня смешите, я не могу сосредоточиться.
Я обещал вам рассказать всё как было, и я держу обещание.
Сдержите ли вы своё?
Мусорам доверья нет.
Обманете — не удивлюсь.
Зато перед собой останусь честен.
Однако, продолжим.
Крестовая отвертка. Если она достаточно длинная, очень удобно вставить её в нос и резким нажатием углубить в лобные доли мозга. Для этой же цели подойдет толстая стальная проволока. К мозгу можно получить доступ через глаза и уши, но, впрочем, я не вижу смысла описывать известные каждому школьнику вещи. В протоколах об этом подробно. Почитайте.
В целом же, не считая описанных выше занимательных случаев, дни наши заполнены были суетой рутинной: ловля детей, умерщвление и первичная обработка трупов, снятие и выделка кожи с последующей консервацией и утилизацией отходов. В таком монотонном кадансе многие достойные внимания детали стерлись из памяти.
Затем обстановка резко изменилась.
Чаши весов стронулись.
Буравчик проявил себя.
У нас появилась крыса.
Стукач.
Червь.
Агент.
Подосланец.
Всё готово; я жду, когда появится Снег.
Влетело как муха в рот трупа письмо.
Сигнал.
Читаю:
July 22 (Bloomberg) — The ruble, boosted by its biggest daily surge in a decade against the dollar this week, may extend gains as crude prices climb toward $100 a barrel, Morgan Stanley analysts said.
For every 10 percent increase in the price of oil, the fair value of the ruble is likely to rise about 6.8 percent, London— based economists wrote in a research note on July 20, when the ruble jumped 2.4 percent, the most since March 1999. Oil has almost doubled since February to $64 a barrel.
The CHART OF THE DAY shows the ruble strengthening to 23.9 per dollar, a 30 percent increase from yesterday, as crude climbs to an average of $95 in 2011, based on Morgan Stanley estimates. The projections would materialize if the central bank stops intervening in the currency market, they said. Bank Rossii may gradually decrease intervention but is unlikely to "stop intervening yet," Weeks said in an interview.
"If the commodity super-cycle is not over, we see strong implications for the ruble," …"At flat oil prices, we continue to expect a slight depreciation."
The currency weakened 0.4 percent to 31.0983 against the dollar as 12:48 p.m. in Moscow, as crude fell 1.5 percent to $64.60. The ruble may decline this quarter as crude dips to $55, the analysts said.
il accounted for 32 percent of Russian exports in the first five months of the year, according to government data. A 10 percent gain in oil prices equates to a 1.8 percentage-point boost in gross domestic product, Morgan Stanley said.
Значит, пора?
Сломалась веточка как палец извращенца.
Время неубиваемо: разве это неясно еще вам, гражданин следователь?
Вы можете выведать у меня цепочку событий, но вам не добиться признания в жести, признания в чести, признания в жалости; вы не увидите моих внутренностей, деловито перекладываемых дрожащими с похмелья руками патологоанатома, не услышите шуршания первой, брошенной под бабий всхлип, горсти земли о крышку гроба. Хуй вам всем в горло!…
А
Любить
Её
Надо
Как
Ангела…
Но полноте, что вам еще?…
Распространять в трущобах мегаполиса дисконтные карты на органы собственных отпрысков? Проституировать в судейских париках, покрытых высохшей блевотиной приговорённых к высшей мере? Выражать гражданское неповиновение, перекрывая железнодорожные магистрали вымазанными в экскрементах обнаженными телами церебральных паралитиков? Продавать туземным племенам героин, расфасованный в мошонки героев Чернобыля?
Чего ещё не достает вам для полного счастья?
Когда-нибудь в антикварных лавках радиационного гетто обнаружатся крошечные фигурки, что лепили холодными ночами ядерной зимы агонизирующие дети-мутанты. Лепили из теста, замешанного на собственной крови. На крови, смешанной с калом, и с желчью, и с перетёртыми в порошок костями съеденных заживо родственников. Фигурки изображают сцены человеческой жизни.
Вот девочка, выковыривающая золотые зубы изо рта мертвеца.
Однорукий охотник за органами подсчитывает выручку.
Женщина прикрепляет ценники к развешенным на колючей проволоке мумиям мертворожденных детей.
Эти очаровательные скульптуры займут своё место в Музее Земной Истории наряду с другими, не менее редкими реликвиями прошлого: высушенной головой казненного в газовой камере африканца, окаменевшими останками растворённого в кислоте палестинского мальчика, заспиртованным свиным цепнем, извлеченным из кишечника мумифицированного трупа евразийца, а также бесчисленными украшениями, странными механизмами и непонятными приспособлениями, посудой и утварью… словом, всем, что ещё останется от вымершего рода человеческого.
Холодный утренний ветер будет буянить в сырых коридорах пустых небоскребов, разгоняя пепел, шелестя осколками оконного стекла… невозмутимые крысы заполнят равнины покинутых улиц, упрямый сорняк продавит асфальт площадей… Перед тем, как сравнять все с землёй, надо будет сделать фото-сессию.
(А возможно и нет: зачем ворошить говно прошлого?)
Но вот и ты, мой верный Проводник, хромаешь ко мне, глухо мурлыча.
Ты трёшься о ногу? Ты зовёшь меня?
Куда?
Разве мы еще не пришли?…
Если раньше страдал я, я страдал от общей беды: моё тело было полем битвы сил Хаоса.
Если ныне радуюсь я, — я вкушаю от общего счастья: моё тело — поле битвы сил Хаоса.
Ошибается тот, кто думает, что принадлежит себе: никто себя не знает.
Любой организм есть форма войны.
Самопожрание — вот истинное имя жизни.
Как хорошо, как славно пучиться, корчиться, ощущать себя раздираемым, растаскиваемым, распадающимся — и вновь собираемым в единое целое — чтобы затем, с новою, еще более неистовой силой отдаться тотальной дезинтеграции.
Но вот идёт Снег.
Значит, время пришло.
Теперь, когда Оболочка третьей Статуи готова, пришло В.З.О. — Время Защиты Оболочки.
Вот, ковыляя, приближается к входу в морг Вектор.
Вот бесшумно отворяется люк в подвале, и Sука вползает с ледяной ухмылкой; она одета в обтягивающий чёрный костюм, обута в белые тапочки.
Вот бьют старинные часы: их створки распахиваются, и вместе с кукушкой выскальзывает Леонтий, увеличиваясь в размере подобно наполняемому водой презервативу.
— Введите его! — глухо командует Леонтий.
Sука выходит, и через пол-минуты возвращается.
За ней следует обнажённый Шкворень. Мне он напоминает огромного белого бурундука, несущего яблоко.
Шкворень несёт перед собой свёрнутую клубнем Оболочку.
По указанию Леонтия он нежно опускает её на гранитный постамент, служащий алтарём.
Мы по очереди нюхаем ритуальный порошок.
— Устал с дороги? — интересуется у Шквореня Снег.
Тот согласно кивает, затравленно озираясь по сторонам.
— На вот водички… — Снег протягивает стакан.
Шкворень начинает услужливый разворот, но вдруг резко откидывает голову, судорога колотит его.
Леонтий берёт ритуальную монтировку и выдаёт ей Шквореню хлёсткий подзатыльник, за ним ещё, и ещё один. Он бьёт его монтировкой по голове, разрывая череп как дыню; сок брызжет, жертва валится наземь.
Sука вскрывает ритуальным кинжалом жертве горло, обмакивает в кровь ритуальный пестик и брызжет кровью на Оболочку.
Мне становится страшно; во рту пересыхает, крупные капли пота тараканами скользят по спине.
— Всем приготовиться… — шепчет Леонтий, — сейчас они будут здесь…
Они уже здесь.
Мёртвые милиционеры здесь.
Мы видим их, наступающих из-за колонн ритуального зала.
Мы стоим спинами к алтарю.
Я — лицом к северу.
Sука — лицом на юг.
Снег — лицом на запад.
Вектор — на восток.
Леонтий у алтаря.
Он ест мозг жертвы.
Первый мёртвый милиционер приближается с юга.
Sука ждёт, когда он подойдёт ближе, слегка пятится, изображая испуг. Мёртвый бросается на неё, согнувшись и вытянув руки, но в этот момент женщина отскакивает в сторону и, подхватив мента под голову, разбивает ему позвоночник ритуальным молотком.
Второй милиционер приближается с запада.
Снег сидит на корточках, обняв колени.
Когда до мента остается около трёх метров, он резко вскакивает, напрыгивает на врага, нанося ему проникающие ранения ритуальными кинжалами.
Третий милиционер приближается с севера.
Я достаю ритуальную плеть. Это короткий, около локтя длиной обрезок лодочной цепи со стальным шариком на конце.
Мне нечего скрывать: я шагаю навстречу и посылаю шарик ему под ухо. Голова мертвеца свешивается набок, изо рта сочится кровь, но тело стоит вертикально, царапая воздух обглоданными фалангами пальцев. Головка его эрегированного члена поворачивается в мою сторону, покачиваясь словно кобра. Я бью его плетью под колено, он падает, но норовит ухватить меня за ногу; я наступаю ему на руки и разбиваю лицо стальным шариком, затем падаю коленом на шею; сочно хрустит кость.
В зале скверно воняет.
Четвертый милиционер приближается с востока.
Вектор прыгает вокруг него боком, зрячий глаз спереди. Вот он выбирает момент и бьёт мента ногой в тазобедренный сустав, сразу же обрушивая удар ритуального топора зомби на темя. Он бьёт до тех пор, пока часть черепа не отделяется от головы и не повисает на лоскуте скальпа; прокисший мозг выскальзывает студнем.
Пятый и шестой милиционеры приближаются с севера и с запада соответственно.
Надо быть осторожней: пол очень скользкий.
Снег вонзает мёртвому милиционеру два кинжала одновременно: правый — в левый глаз, а левый — в печень. Отпихивает коленом, и вновь пронзает: правым — кадык, а левым — правый глаз. Остриё кинжала выходит из-под затылка.
Я с разбега бью плетью в лицо; груз проламывает менту лицевую кость, вырывает челюсть. Сбиваю его на землю таранным пинком в бедро, хлещу по рукам, по голове, по рылу.
Седьмой милиционер приближается с юга, восьмой — с востока, девятый — с запада.
Я поворачиваюсь к Леонтию.
Он почти доел мозг и уже вырезал сердце.
Вектор бьёт мертвеца топором под колено и в шею, тот падает, но успевает процарапать острой костяной гнилушкой парню руку.
Я быстро обрабатываю рану ритуальным порошком и sмолами.
Sука бросается мертвецу в ноги, сваливает его на пол и разбивает голову ритуальным молотком; Снег пронзает упырю правым кинжалом сердце и, насадив его голову на левый кинжал за челюсть, проворачивает лезвие в груди.
Десятый мертвец идёт с юга, одиннадцатый — с севера, двенадцатый — с запада.
Леонтий съел пол-сердца, вырезает печень.
Десятый мертвец хватает Sуку за волосы, бьёт колёном в живот.
Sука вбивает рукоять молотка ему в пасть, вцепляется в треплющую волосы руку,
выламывает пальцы. Снег берёт у Леонтия монтировку, перебивает мертвецу руки,
ключицы, колени, вонзает кинжал под ухо, но внезапно хлюпающий кровью шестой
милиционер впивается в его икру зубами. Я бью одиннадцатого милиционера концом
плети в промежность, затем — сверху вниз по шее по шее по шее…
Вектор
обрабатывает рану Снега порошком, Sука разрывает зубами мертвецу лицо, Леонтий
ест печень.
Моя нога скользит в крови, я падаю, одиннадцатый милиционер душит
меня, придавив руку с плетью коленом. Я вставляю ему большой палец в глазницу,
сталкиваю с себя, наваливаюсь сам, бью по голове локтем: на! на! на! на!…
Два упыря схватили Sуку: один держит руки, второй душит. Снег спешит ей на помощь: он вонзает кинжал душителю в основание черепа; второй враг бросает Sуку и бьёт Снега ногой в живот. Вектор борется с жирным детиной со сросшимися пальцами ног; детина подмял его и глушит кулаком: Вектор закрывает руками голову.
В этот момент Леонтий доедает семенники, и берёт ритуальный ТТ.
Он подскакивает к жирному детине и стреляет в упор в затылок.
Вектор пытается встать, но снова падает; его тошнит, лицо разбито в мясо.
Леонтий стреляет с колена два раза подряд, прицеливается, стреляет еще два раза.
Sука ревёт и разбивает мертвецу монтировкой череп.
Я добиваю гада ритуальной плетью.
Снег отрубает милиционеру голову.
Леонтий стреляет, перезаряжает, стреляет снова.
Я пинаю ногой.
Пинаю ещё.
Снег матерится.
Sука воет.
Леонтий улыбается, тяжело дышит.
Мы спасены.
Ответственное Мероприятие прошло Законно.
Червь уничтожен.
хочу кол вбить
хо!
в немые губы
хочу вбуравиться
хо!
черным эскаватором
врыться
хо!
любви хочу
хо!
как филин
разорву
когтями
чирей
хо!
топор хочу
хо!
мимо
груши
спелой
прелой
кони
резво
пролетали
хо!
это
музыка
звучит
из отверстий
половых
хо!
красная тужурка
почернела
от огня
ня!
ня!
ня!
ня!
ня!
няааааааааааааааааааааааааааааааа!
аааааааааааааааааааааааааааааааа
аааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааа
аааааааааааааааааааааааа
аааааааааааааааааааааа
аааааааааааааааааааа
аааааааааааааааааа
аааааааааааааааа
аааааааааааааа
аааааааааааа
аааааааааа
ааааааа
ааааа
ааа
аа
а
.
Вырываясь из шланга, газ шептал: шшшшшшш…
Или нет, не так… он, сука, вот как шептал: ссссссссссссссссссссс… — только еще тоньше, еще нежнее, словно почти невидимая капроновая ниточка на женских чулках: и даже неясно, то ли это — нитка, то ли волос едва заметный… вот так волшебный газ заполнял лунную оболочку воздушного шара, вырываясь из скрытой темнотой трубки.
Ночью вовсе не обязательно темно: ночью и светло частенько, и не только из-за хитрой падлы-Луны и недосягаемых гнойников звёзд, но и благодаря разнокалиберным природным светочам, на которые так любят слетаться разнообразные насекомые.
Сейчас эти самые насекомые незаметной свербящей шалью облепили на глазах распухающий шар.
Шар не светится, нет, он… как бы сказать… мерцает что ли?
Представьте себе обнаженное тело молодой женщины, лежащее на сырой траве ночного парка. Оно белое, как кочерыжка — и такое же сладкое. Да, но разве оно светится? Даже когда тлетворные микроорганизмы уже вовсю примутся за неутомимую работу над её тканями, она не будет светиться в том смысле, в каком принято понимать это вашим умишком человеческим.
У вас светится то, что горячо.
А наше сияние — холодное, завораживающее.
Оно неизбывно, как Вечность.
Итак, пока наполнялся шар, тучи ночных насекомых облепили его…
Или мне это кажется? Всё-таки, зимы в наших краях суровые… Какие насекомые могут тут случиться? Не может быть.
Я часто спрашиваю тебя, чупа-чупс, как отличить сон от яви? Ты молчишь, всё молчишь, жадный, жлобствующий выродок, безвинная отрыжка мёртвого кондитера.
Хорошо. Молчи. Пусть надувается шар. Я буду смотреть, потому что я — это Тот,
Кто Смотрит (ТКС).
Человек не осознаёт, кто руководит его действиями: ему
кажется, что он сам принимает решения, сам делает выбор и ткёт затейливую пряжу
судьбы…
Мы знаем, что пряжа уже соткана.
Нам нужно лишь взять её и следовать знакам.
Но те, кто стоят над нами: разве они ткут эту пряжу?
Невозможно думать об этом.
Обычные люди, миллиарды которых ползают по Земле, разлагаясь и отравляя нашу воду, наш воздух… разве могут осознать они хоть на один базисный пункт собственное ничтожество?
Не могут.
Так же и мы не можем понять, кто плетет эту блядскую пряжу, хотя между нами и ними пролегла бесконечность.
— Смотри, смотри, он слился с небом, они как будто одного с ним цвета… Или света? Вы видите шар? Где Луна?
— Тише, тише, прошу тебя… нам нельзя говорить громко, нельзя шуметь: шум искривляет энергетический кокон! Шар разорвётся о ветви, матка увянет, и споры погибнут!
— А оглянитесь назад: лес ходуном заходил, зашипел; он трепещет… это природа нам в помощь напутствие шлёт…
— Лучше б смела всю заразу в момент, раз она с нами… Смерч, или, может, комету на Землю послать… В ядерном пламени всех упырей уничтожить…
— Тише! Леонтий разрезал верёвку! Шар поднимается!
— Вижу, ого! Поднимается шар!
— Да, словно облако, полное света… Статуя пышет… всё выше и выше…
— Вон как плывёт… Как Бунтующий Ангел!… Призрак Возмездья…
— Нет… Перст Сатаны. Тихий гонец мирового пожара; мора и бешенства гордый пророк!
— Опа! Видали вы лёгкую вспышку?
— Матку со спорами ветер открыл…
— Бешенства сперма по небу летит… Как хорошо! Скинем одежды, братья! Предадимся немедленно огню вожделения! Пусть текут соки и семя брызжет!
— Дааааааааааааааааааааааа!!
— Ааааааооооооааааа!!
— Ыыыыыррррряаааааааааааааааа!!
— Ооооооооооооооооооооооооо!!
Шар улетает…
Невидимой пылью споры разносятся; с каплями влаги утром осядут они спелым соком…
Бешеные росы!
Бешеные росы!
О, счастье безумья!
Бешеные росы!
Спасенья не будет!
Бешеные росы!
Бешеные росы!…