Турбины не могут ждать. Ведь они были сделаны для того, чтобы вращаться, вращаться, вращаться, так, что сливаются в упругий полупрозрачный диск рёбра лопаток… так, что угрюмый утробный вой, нарастая, заполняет все пустоты и впадины… так, что ужас при виде неумолимого этого вращения их парализует тело, подкашиваются ноги, мощная струя рвоты выбрызгивает из синюшного шланга высохших губ, горячий ключ вырывается из сокращающегося от разрядов животного электричества мочевого пузыря, вязкие зёрна экскрементов с хлюпаньем покидают уютный футляр прямой кишки и стекают по липким от пота конечностям…
А потом сосуды не выдерживают — и лопаются. Прыскает кровь. Всё равно как если раздавить помидор. Или как из порвавшегося презерватива. Всё кончено. Сердечная мышца делает несколько последних фрикций и замирает, изодранная в лоскуты…
Вот так работают турбины. Турбины не могут ждать. Турбины сделаны для того, чтобы вращаться, вращаться, вращаться, и раз начав вращаться, они уже не остановятся до тех пор, пока не запахнет гарью, и не треснут оглушительно кольца подшипников, и раскаленный металл не прочертит в удушливом дыме огненные полосы смерти…
Звезда упала! Загадай желание. Пока вращаются турбины, твоё желанье будет жить. Пока вращаются турбины, ты будешь помнить о себе. И камни грызть в ожесточеньи, пока вращаются турбины, и наслаждаться сочной плотью, и выставлять навстречу ветру своё лицо, как будто парус, и плыть в священном изумленьи, и рассекать упругость волн!
…Я осторожно вытянул три пальца и пощупал зелёный листик. Прикосновение, подобное переключению стрелок. Куда несётся мой поезд?
Я вспоминаю дальние страны и огни городов в ночи, красный песок пустынь и удушливую степную пыль. Глаза слепого — на кончиках пальцев. Смотри, как глаза мои гладят лепестки твоих влажных от похоти губ. Всё моё тело — сплошной глаз. Он зрит. Во всех направлениях. Моё тело — барабанная перепонка, вздрагивающая от малейшего колебания твоих ресниц. Моё тело — налитая кровью головка члена, проникающая в самые узкие и тёмные отверстия тела твоего, о, моя турбина турбина турбина турбина, моя сладкая горячая машина, вращайся, вращайся, вращайся!!
Тучи сгущаются?
Я как трамвай.
Я двигаюсь по рельсам.
Свернуть нельзя: в
плену у колеи.
Стальные кольца… вейся, путь мой, вейся,
Я не устану.
Прочь, каналии!
Что я имею?
Скорость? Жажду? Силу?
Всё это — ложь, но в
этой лжи — наш долг.
Любая правда вгонит нас в могилу,
А я желаю жить как
зимний волк.
Итак, друзья, я трогаюсь. До встречи!
Там, впереди — услада
женских ног.
Концерт окончен. Задувайте свечи.
Пора домой. Я сделал все,
что мог…
…Притормозив у развилки, я вышел, чтобы оглядеться.
Дело шло к вечеру. Зябко.
Хотелось тепла, уюта и чего-нибудь сладенького… Что если попробовать затащить в машину какую-нибудь местную девчушку? Придушить её, сначала (слегка, не насмерть), связать, залепить клейкой лентой ей пасть, предварительно запихнув туда её же остро пахнущие трусики. Смазать гелем для волос её шоколадный глазик. Неумолимо вдавить свой разбухший писюн в её тощую белую попку и долбить, капая слюною и матерясь, двигая, как заведенный, смазанный кровью и какашками поршень, и кончать с утробным завыванием в самое нутро её, затягивая колготочную петлю на хрупкой шее, не обращая внимания на прозрачные брызги мочи, наслаждаться предсмертными судорогами податливого тельца. Оттащить, наконец, тёплую тушку в кустарник, вскрыть примятую петлёю глотку бритвенной заточки лезвием, присосаться жадно к солоноватому фонтанчику и глотать, глотать её кровь, жмурясь и икая в хищной истоме…
Эге, как разыгралось воображение! Нет, конечно, не стоит начинать Ответственное Мероприятие с такого безалаберного потакания сиюминутным желаниям. Всему своё время… Хм! Эрекция, однако… Я снова залез в машину, расстегнул штаны и принялся дрочить.
Между прочим, не понимаю тех, кто мастурбирует с закрытыми глазами. Теряется ощущение реальности, а без него сама дрочба превращается в нечто сугубо внутреннее и неактуальное, типа ночной поллюции. Это неправильно. Пожалуй, даже вредно. Дрочить лучше всего реально имея перед собой конкретный сексуальный объект. Если же такового нет, можно воспользоваться услугами воображения, но глаза не закрывать ни в коем разе. Это также справедливо, когда речь идёт не о визуальном, а аудиальном или ином возбудителе. К примеру, вы мастурбируете, нюхая использованную гигиеническую прокладку. Так не жмурьтесь, а вдыхайте аромат прокладки и наблюдайте одновременно за головкой собственного пениса. Только так достигается полнота восприятия.
Все эти мысли пронеслись за долю мгновения в моём сознании, а затем я позволил своему воображению нарисовать несколько особенно пикантных картин, которые всколыхнули во мне мощный поток первичных энергий. Почуяв приближение оргазма, я с силой надавил пальцами левой руки на точку хуэй-инь, чтобы воспрепятствовать извержению семени.
Удовлетворившись, я повернул ключ в зажигании и примерно через пятнадцать минут достиг высокого глухого забора из смоленых досок, за которым виднелась крыша трехэтажной кирпичной постройки. Дом принадлежал известному целителю Антону Грибову.
Имя являлось профессиональным псевдонимом, но Законное Имя его известно было немногим, и да будет дозволено мне привести его здесь, ибо имя это: Снег.
Именно на него меня вывела ссылка.
И на его сестру, чье Законное Имя известно вам: Sука.
Речь шла о групповом сексе: пара приглашает третьего.
Мы встретились в кафе.
Снег оказался высоким блондинистым юношей с повадками недавно подвязавшего ханыги. Вялое рукопожатие, сальные волосы, небрит с неделю.
Его подруга представляла собой среднего роста женщину с тощими, но жилистыми руками, сходство коих с обезьяньими усиливала длина, а также светлая курчавая шерсть. Под руками обнаружился крепко сбитый таз и короткие мощные ноги с узкими 39-го размера ступнями. Бледность придавала её вытянутому лицу оттенок высокой печали, с которым контрастировал мясистый и влажный как вульва ощер крупных неровных зубов.
Мне неожиданно захотелось развернуться и уйти… «на хуй таких друзей» — гвоздила навязчивая как реклама мысль, хотя в друзья они мне не набивались, а приглашали лишь потереться гениталиями.
Я взял пива. Блондин — 50 грамм «хенесси». Тётка — мохито.
Попристальней разглядев её рот, я обнаружил сходство с вампиром, ибо клыки были как бы вытеснены соседними зубами вперед и росли под углом.
— Моего друга зовут Снег, а меня называют Sукой, — объявила женщина, произнеся заглавную букву своего имени с британской шепелявостью: Thука.
Позже я убедился, что виной этому был слишком длинный язык.
После кафе поехали к ним домой на видавшем виды дизельном «мерине»; рулил блондин.
Съемная квартира казалась просторной за счет удачной перепланировки: стены превратились в колонны, тонированные зеркала создавали иллюзию глубины.
Вдруг на диване я заметил свернувшегося клубком Проводника…
Я подошел к воротам и трижды прокричал козодоем.
Примерно пять минут спустя со стороны дома послышался лёгкий шум.
На всякий случай я не глушил двигатель и держал под рукой монтировку.
Вот всё затихло.
На забор недалеко от меня уселся воробей. Он показался мне странным: весь чёрный, неповоротливый.
Подошел.
Птица уставилась на меня, слегка склонив голову.
Внезапно до меня дошло, что это Снег наблюдает за мной через птицу.
Я улыбнулся.
Хитрец.
А ведь было мимолетное желание пристрелить пичугу из пневматики.
Всё верно: ведь сейчас Время птиц.
Не зря условным знаком служит крик козодоя.
Не зря над насаженной на лопату Марией Климовой долго парил сычик.
Я погрозил воробью пальцем.
Воробей насрал и улетел.
незапно калитка распахнулась, и Снег предстал передо мной в образе лысеющего господина с мечтательным как у говядины взглядом и поролоновым голосом.
— Предстань передо мнооой, чужестрааациль… — гундосил он, важно простирая руки.
Я не мог взять в толк, стебётся он, или в самом деле обретает покой в таком блаженном артистизме. Неторопливо шагая по бетонной дорожке, я освежал в памяти наши прошлые встречи с пониманием неготовности к каждой.
Чего добивается Снег?
В сенях я заметил натуральное человеческое чучело.
В жарко пылающем камине накаливалась кочерга.
На столе — кувшин вина и нехитрая закуска: оливки, огурцы, анчоусы.
Снег отпил из стакана, забил папиросу, показал глазами на монитор с открытым новостным сайтом:
— Тут пишут о локальной вспышке бешенства, и ещё о тётке на самоходном колу… А я позицию как раз утром смотрел: там всё гуд… DJI чуть вверх пошёл, Nasdaq на месте… Да, и кабель чуток откорректировался. O/N такой же… В общем, картина достойная.
— А видел сайт месилово.ру? — улыбнулся я, — я там видео выложил. Качество, правда, хуевенькое… настроить надо было камеру вручную…
— Чего? — осторожно спросил Снег.
— Камеру, говорю, вручную настроить… а то темно, и ветер… звук срывает, да и картинка — дрянь…
…Он вдруг проворно схватил меня за руку, машинально я резко развернулся: никого…
— Ты чего? Тренируешь? — вгляделся в застывшее лицо его.
— Да нет… — Снег скривил рот, пожевал губами, — Просто… не годится такие вещи на камеру снимать. НеЗаконно это…
— А сверлить детям головы дрелью Законно?
— Это в полном соответствии с Предкормовилом. А видео-съемка выдаст нас с потрохами как обкурившихся лицеистов… Мусорам теперь вычислить тебя — раз плюнуть. За это слёз с говном мало… Ты вообще соображаешь, какому риску подвергаешь всю команду и меня лично вместе с сестрой?
— Sука здесь?…
Он не ответил.
Медленно развёл поднятые кверху ладони; выражение скрытой тревоги на рябой физиономии сменилось ликующе-загадочным:
— Недавно были на прелестной групповухе: трое церебральников, жёлтый трансвестит, и две сестры-дауны. Но тебе этого не понять, у тебя не хватит времени. Скоро ты предстанешь перед судом Старших, и спросят с тебя по всей строгости…
— Да расслабься ты… хохмил я… нет никакого видео…
— Проверял? Каков молодчик… так я тебе и поверил…
— Ну, посмотри месилово.ру.
— И посмотрю. Посмотрю, будь уверен.
— Слушай, Снег… ты иногда загадочно теряешь чувство юмора. Дурь, что ты куришь — плод серьёзной селекции.
— При чем тут дурь?… Кстати… будешь?
— Да у меня с собой есть.
— Вот и сравним…
Тяжелый молот заухал у меня в груди… что если Sука всё-таки здесь… неужели…
Снег подхватил с полки коробочку из-под фотоплёнки:
— Сделаем тебе малыша, братиша-ебальчиша… а как поживает Бесило?
— Пэссарь… — я вяло махнул рукой, стараясь не выдавать волнения, — Прислал мне весной два мешка соломы и реактивы. И всё. Ни слуха, ни духа. Я с ним и не связывался. У меня на него странное ощущение…
— Думаешь, наседка?
— Да как тебе сказать… НеЗаконно, конечно, на товарища так… безосновательно…
— А если обосновать?
— А как обоснуешь? Если Старшие квалифицируют обоснование недостаточным, сам знаешь… говно и слёзы…
— А могут и крысам скормить… — рассудил Снег, протянув мне косяк, затушил наполовину выкуренную сигару и, достав из открытого сейфа какие-то документы, сел и на время углубился в их изучение.
Я молча ждал, подкуриваясь. Надо было выбрать удобный момент, чтобы повернуть разговор в интересовавшее меня русло.
— Женщин остывших желаешь? — поинтересовался вдруг Снег, откладывая бумаги и приподымаясь.
— ?
— Не желаешь слиться в экстазе соития?
— С трупами что ли? — уточнил я, выпуская дым.
— Ооо… две молодые девочки, свежие, прямо с трассы… этих плечевых никто не ищет… пятый раз уже на промысел хожу, хех… санитар леса…
— Они сильно пахнут?
— Говорю тебе, свежие, — доверительно зашептал Снег, — вчера только… ну, они, конечно, попахивают — именно так, как надо… как свежее… я их вчера вымыл, слил кровь… пойдёшь? Я позову сестру…
При последних словах его, я ощутил необычайно томительную и острую похоть.
Я оглянулся.
Она стояла в дверях.
Я щупал глазами её тело от пальцев ног до влажных дёсен.
Она не одела колготки.
Рельефные икры выбриты.
— Sука… — выдавил я, нелепо краснея.
— А, вот и она… — Снег зашёл сзади, крепко сдавил ей ладонями груди под платьем.
— Отзынь… — Sука попыталась цапнуть брата за мошонку.
Снег ускользнул, толкнув её на меня.
Невольно мы обнялись.
Знакомый запах… Как брошенный в заросший омут камень поднимает со дна спокойно гнившие годами останки, запах этот разом взбаламутил устоявшуюся тину нутра моего.
И возликовало нутро: Она здесь! Она снова рядом!
— За мной, за мной, товаищи! — патетически воскликнул Снег, увлекая нас по коридору.
Я чуял тяжелую пульсацию в паху.
Мысли путались, во рту было сухо.
На ходу стал расстёгивать пуговицы на брюках и рубашке.
Чёрные следы на пепельной скатерти.
Деловитый дрозд на красном топорище.
Юрмала, Дербент и Ашхабад.
Sука чинно вышагивала рядом…
В просторном подвале под ломким светом газоразрядников на широком столе-трансформере лежали две мёртвые женщины. Яркая, но неброская одежда их содержала явный половой сигнал. Снег щелкнул лезвием:
— Я вернул им их тряпки, чтобы сохранить аромат… — он оттянул ткань и плавно провёл лезвием, — но теперь, я полагаю, мы можем избавить их от облачений навсегда…
Я кивнул и стал раздеваться, вешая бельё на стоявший в углу велотренажер.
Ёбаный крест.
Я был охвачен желанием.
— Советую воспользоваться, — Sука протянула мне патрон с лампочкой-миньоном и длинным электрошнуром, — это нехитрое приспособление расширит и разогреет отверстия.
Воткнув непослушной рукою вилку, я взял флакон со смазкой и подошёл к столу.
Мертвецов уже раздели, и Снег с наслаждением мял восковую плоть худощавой блондинки. Sука открыла банку пива, скинула туфли, влезла на нары и приготовилась наблюдать.
Ещё при входе я остановил свой выбор на женщине справа.
На вид не старше тридцати. Густая тёмно-рыжая чёлка закрывает глаза. Блеск золотой коронки в глубине натянутого рта ворожил, словно хрустальный шар гипнотизёра.
Длинные, но кривые ноги расставлены в стороны.
Всё тело выгнуто вверх: всё еще в тисках окоченения.
Крупные сухофрукты сосков разметало в стороны.
Я растянул пальцами губы под свалявшейся шерстью лобка и осторожно ввёл лампочку внутрь.
Sука тихо запела:
— Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетенный из ветвей и трав,
Он придёт издалека…
Я снял с мёртвой туфли.
37-й. Пальцы коротковаты, скрючены, лёгкое плоскостопие.
Прислонил её ступни к лицу и глубоко вдохнул.
Кровь застучала в ушах, круг обзора заметно сузился.
Стараясь дышать глубоко и медленно, я смазал уд антисептическим гелем и примерялся к разогретому лампочкой входу.
Как всё это странно и необычайно волнительно… действие конопли как раз достигло пика… Совершая плавные возвратно-поступательные движения, я крепко сжимал лодыжки трупа, внимательно разглядывая мозолистую кайму вокруг пяток.
Сквозь приглушенный напев Sуки настойчиво проникал другой, прерывающийся и хриплый от возбуждения.
В такт суматошным фрикциям товарищ мой бормотал прерывистым речитативом:
— Сама Луна… Сама Луна пришла к нам сегодня! Заходите, барышни, вы так… невозможно красивы, что просто не можете… быть живыми… Ха! Ты видишь? Видишь ты это чудо?… Эту кожу цвета жемчуга? Перламутровая плоть! Холодная, как у Снежной Королевы!… Ну же, поцелуй меня, моя царица, моя жемчужная принцесса… я — твой Кай, вечный и неутомимый любовник с куском льда вместо сердца… и с глазами, изрезанными осколками волшебного зеркала!… Ты молчишь, ты так надменно молчишь, и я теряюсь и припадаю, припадаю, припадаю…
— Кай, милый Кай, разве ты не узнаёоошь меня? Это яаа, твоя Гееееерда! — заблеяла Sука утробным баском, — Ооо, милый Кай, я шлаа к тебе так долго… ну, посмотри же на сестру свою, Кай, это же я, твоя любимая Гееерда, слыыышиииишь?…
— Луна — сестра моя!… Сестра — Луна, а мать — Земля-прохлада! — воскликнул Снег, кромсая лезвием брюхо мертвой и погружая руки в остывшие внутренности: — О, Мать-Земля моя! Посмотри на своего непутёвого отпрыска!… Он покинул тёплый родительский кров… Покинул любимую сестру свою… Потому что — ты слышишь ли? — там было слишком тепло! В этом мягком уютном тепле он не мог прожить более, разве не ясно?!… Ещё чуть-чуть — и он бы растаял! Ведь его зовут Снег… О!… Да… Да… Ооо… Да… невыносимо, невыносимо!… Разве не верил я — в лучшее?… Когда уходил в ночь, и заметал следы?… Снежная Королева, перламутровая Дева Рассвета, Ты позвала меня! И я побежал, словно укушенный бешеной собакой: к Тебе! К Тебе! К Тебе… Зеркало, упавшее с неба, изрезало глаза мои! Ледяное зеркало, упавшее с неба… Так было угодно судьбе моей: изрезать глаза мои осколками зеркала. Навсегда превратить в лёд моё сердце. Теперь… о, теперь я хочу тебя! Тебя одну!…
Неизъяснимая истома постепенно охватывала остов мой, словно медленно ползущее по стволу дерева пламя. Я слышал крик, и увеличивал скорость, впиваясь в рёбра моей молчаливой любовницы, разрывая обескровленный рот, чтобы ярче светило мне волшебное золото.
…— О, незабвенная, ты, неумолимая, прекрасная владычица!! Как мог я поступить иначе?!… А они, они только лгут! Люди — это ожившие мумии! Люди — это ползучий прах! Парящий пепел!… Я буду резать, резать, резать!… Плоть отзовётся мне! Плоть отзовётся!!… Я буду пить кровь живых и ебать мёртвых… потому что я — Кай, верный и любящий сын твой, о, Мать-Земля!!… Соль воды твоих морей будет солью крови!… Свет отражается в море!… Гляди же, гляди же, как плавно и томно сдираю я кожу с жемчужного мяса! Силы небесные!… Вознесение!… Ром и безумная сказка растений!… Еще!… Сон рыб и звёзд! Похоть ветра! Солод в гремучем футляре песка, он оплывает, как змей, как медуза, он будет главным проходчиком твоим, о, любвеобильная Немезида… Плачь, Дитя Вечной Мерзлоты: черви не коснутся, никогда не коснутся твоих золотистых почек!… В теле, которое может прокачивать кровь, горячую кровь сквозь арыки заколдованной пустыни своей Заглавной Мечты… В этом теле, уже вызреет кованый свищ, и марля врача в упоении снимет последнюю накипь, а потом… потом… все вы, вы, кто считает нормальным то, что творится с вами… Вы, кто колотится в тупом оцепенении о доски гробов своих… жрёт землю и пластмассовые цветы на могиле своей! Ломает зубы о железную ограду! Жрёт землю, камни, камни, камни до крови, до кровавого рассвета, до поноса, до колик, до комы, до пепла… Мир праху живущих! Праху живущих — слава! Слава смердящим! Сосущим медленный костяной леденец! Во веки веков!… Разумные ничтожества, вы будете вечно гонимы!… Великие победители тараканьих бегов… Чемпионы крысиных гонок… Я хорошо вижу вас моими изрезанными волшебным льдом глазами… вижу вас изнутри… Ветер несёт пепел, пепел крематория! И вы вылетаете в трубу, как торжественно, как прекрасно, судорожно-абсурдно, парализующе-благостно, возноситесь! Ветер играет дымом, и я играю, о, я играю, смотрите — играю и подставляю лицо своё ветру и дыму, и дыму… И дыму… И вы… Вы повсюду… Как воздух… Ну что ж… Псы!… Эякуляция! Эякуляция налицо! Эякуляция на лицо! Посмотрите! Я, Кай, я — возлюбленный Вечной Мерзлоты! Вышел на путь войны! Боевой топор в руках моих… Жёсткий топор боевой! Да!… Да здравствует!!… Да здравствует!! Хххха-а-а-аа!!!………
…В этот момент при помощи отработанных сокращений мышц промежности я остановил готовую к обрушению лавину, корчась в пронзительно-терпкой конвульсии… Я не имел права терять семя накануне Ответственного Мероприятия.
Когда мы отдыхали, развалившись в глубоких как могила креслах, передавая друг
другу напоминающий наконечник клизмы мундштук, в комнату стремительно, но
бесшумно проник Леонтий.
Я не сразу признал его, ибо с момента нашей
последней встречи он отрастил дрэды и лишился глаза. Но суетливая ухмылка его
выдала, несмотря на шёлковый костюм хирурга и несвойственную ранее кокетливость.
Очевидно, он уже находился здесь ко времени моего приезда.
Не исключено, что именно он, а не Снег следил за мной в образе птицы.
— Французы не кажутся тебе роднее всех прочих наций? — прервала молчание Sука.
Её вопрос был обращен вошедшему.
— Люди, воображающие себе, что обрели контроль над действительностью… Уверенные, что их поведением управляет их вонючий рассудок… — Леонтий улыбнулся, как зачарованный слесарь и повертел головой, принюхиваясь, — ты хочешь говорить со мной их языком? Но их мир — это ложь, иллюзия. Белковые роботы, замыкающие кольцо очередного космического катаклизма… А мы, осознавшие это — мы тоже ничем не лучше. Мы тоже — лишь часть механизма. Мы с людьми — разные части целого, понимаешь? Рычаги и винтики саморазрушающейся скульптуры под названием «цивилизация»… И мне по хую французы, или кто там еще…
— Ой, да заканчивай ты с этим дешёвым пафосом! — оборвала Sука, потягиваясь, — мы готовимся к Ответственному Мероприятию. А ты уже готов?
Она подмигнула мне и продекламировала задумчиво:
Бродяга, вдоль стены бегущий,
Ты, устремляющийся вниз,
Тебя задушит день грядущий,
Тебя задует свежий бриз.
А у стены лишь черви
спляшут,
Напившись сифилисных лимф…
Ты знаешь, нет на свете краше
Шизофрении знойных нимф!…
— Рот закрой!… Ты, знойная нимфа… — Леонтий, казалось, в самом деле был рассержен. Его напоминающий багровый клюв рот подёргивался.
Он долго разглядывал меня, жадно обкусывая ноготь большого пальца, затем, шумно вздохнув, произнёс:
— Какого хуя вы позволяете бабе так себя вести в моем присутствии?
Снег подошел к сестре и быстро ударил пальцами в солнечное сплетение.
Женщина согнулась в гримасе.
Я понимал, что вся эта сцена была заранее подготовлена и разыгрывается сейчас специально для меня.
Если я заступлюсь за Sуку, они сумеют преподнести это Медигрякину под видом Незамутненности. А за такой намек к Незамутнённости могут попросить вписаться в Предкормовило.
Но я не стану огорчать товарищей грубым отказом в игре.
— А ну, руки фу! — я взялся за укорот.
— Мечтаешь о вафлере знойном… — прошипела сжавшаяся в глубине кресла женщина.
Леонтий игриво ощерился:
— Остынь, о, скульптор… Мы все — как герои анекдота о сумасшедшем доме — всю жизнь зачарованно разглядываем экран выключенного телевизора… вы вообще анекдоты любите? А, ладно, без разницы… всё это такая пошлятина…
Он вздрогнул и разом утих. Шлёпнул по лбу своему рукою, посмотрел…
Наверное, решил, что убил насекомое… Осенью? Разве что, вошь. Большую пьяную от крови вошь, выползшую из волосяных зарослей на жирную кожаную лужайку…
Все замолчали, и долго, наверное, минут около пятнадцати, никто не проронил ни звука.
Затем Леонтия вырвало.
Он вытер рот носовым платком, накинул платок на лицо мёртвой бляди, и глухо молвил:
— По машинам!
Мы быстро оделись.
Сумки с Необходимым уже упакованы и ждут в сенях.
Два дизеля завелись синхронно.
Я и Sука — с Леонтием.
Снег за нами, на дистанции около 100 метров.
Леонтий не спешил.
Sука слушала Pink Floyd.
Я вспоминал дальше.
В тот день мы долго валялись на диване, распространяя по комнате аромат дешевых духов, и свежих выделений. Я был не в духе: эрекция была вялой, к тому же мои новые знакомые в основном занимались друг другом, предложив мне довольствоваться ролью зрителя.
Кое-как я ублажил себя руками и потерял интерес к происходящему.
Вскоре Снег выписал осетинские пироги и ушел в магазин за овощами.
Я остался наедине с Sукой.
После неубедительной демонстрации владения постельными техниками, решил блеснуть эрудицией.
Затронули тему вампиров.
Я изложил вычитанную в сети гипотезу некоего испанского невролога, объясняющую легенду о вампирах заболеванием бешенства. Мол, раньше пытались объяснить шизофренией, а испанец предположил, что вампирами были на самом деле люди, страдающие гидрофобией. Гипотеза родилась во время просмотра одного из фильмов о вампирах; окончательно оформилась после изучения антропологических данных и старинных медицинских рукописей. Описания вампиров и больных бешенством людей похожи. Эпидемия этого заболеванием, имела место в Венгрии приблизительно в 1720-х годах… именно там и именно в это время появились и легенды о вампирах. Приблизительно четверть страдающих бешенством кусают других людей; многие из них не выносят зеркал и сильно пахнущих веществ. Если больной почувствует запах чеснока, или увидит своё отражение в зеркале, у него могут начаться спазмы горла и мышц лица. В результате он может начать издавать хриплые звуки, оскаливать зубы, а у рта появится кровавая пена. Вампиры не выносят дневного света. Страдающие бешенством нередко бродят по ночам. Вампиры имеют ненормальную тягу к представителям противоположного пола. Из-за поражения болезнью мозговых центров, бешеные имеют повышенную сексуальную активность. В начале 18 века, когда вурдалаки были основной темой обсуждения на вечеринках, люди часто откапывали умерших для того, чтобы определить, не являлись ли они вампирами. Вампиром считался мертвец, у которого шла кровь изо рта или тот, кто выглядел живым. Изо рта людей, умерших от бешенства, еще долго после смерти сочится кровь. В холодных и влажных районах, таких как Балканы, мертвецы могут сохраняться в хорошем состоянии еще на протяжении многих месяцев или даже лет…
— Граф Дракула тоже болел бешенством? — проявила интерес новая подруга.
Её зовут Sукой? Bitch… Witch…
Дракулой называл себя Влад Цепеш, сын князя Валахии, страны на юге Румынии (я вошел в сеть, зацепил из поисковика статью):
— Вот, гляди… Родился в 1430-м в Трансильванском городе Сигишоаре… 1720 и 1430: почти 300 лет разницы, улавливаешь? Воевал с турками, и с венграми… прославился необычайной жестокостью.
— И чего он делал? Девок жёг?
— В городе Тирговиште посадил на колья и сжег живьем неких турок…
— Молоток, терпеть их не могу…
— Сжег проезжих купцов… (мой увядший член вдруг начал ощутимо вздуваться) … В другой раз собрал вместе 400 иностранных учеников (в основном мальчиков), загнал их в одно помещение, запер и поджег дом… Собрал бояр целой области и стал расспрашивать их, кто при чьем правлении жил… Вознамерившись отомстить за жестокое убийство брата и отца, пытался выяснить, кто из бояр мог присутствовать при их смерти; в результате более 500 человек были посажены на колья и умерли страшной смертью возле его дворца… (Sука оживилась) …В другой раз пригласил к себе во дворец бедных жителей, предложил им раздеться, угостил обедом… Когда те расслабились, все двери неожиданно захлопнулись, дом запылал сразу с разных углов. «Я сделал это для того, чтобы навсегда искоренить бедность в моем государстве… чтобы никто более не страдал!» ¬— объяснил князь… (Sука хихикала)
…Но обычно любил сажать на колья. Изобретал модификации: протыкал кольями спереди, сзади, сбоку, через грудь, живот, пупок, пах…
(Sука повернулась ко мне, и рука её плавно обозначила места проколов: с груди ладонь её спустилась к животу, пальцы нащупали пупочную впадину, затем принялись массировать мошонку и задеревеневший пенис)…
…Нанизывал их на колья через рот, вниз головой… придумывал такие способы, чтобы человек дольше мучился… Изобретал разные виды смерти для людей различного возраста, пола и положения… (рука на члене активней)…
…Готовил с этой целью специальные колья в виде геометрических фигур, особенно любил изогнутые… по неизвестной причине казнил население всей деревни, расставив колья разной длины по кругу на склоне холма… старосту и других представителей местной власти разместил сверху… чтоб они могли оттуда в последний раз… окинуть затуманенным взором… свои бывшие владения… (я сделал попытку поцеловать её, но она резко отстранилась, продолжая дрочить меня; одновременно подняла согнутую правую ногу и тронула большим пальцем моё лицо)…
…Одно из самых запоминающихся зверств Дракулы… имело место в Брашове… оно стало результатом длительного спора с местными купцами… В конце дня отряды князя стали сгонять народ на холм… у часовни, на окраине города… Всего набралось около 20 тысяч человек, главным образом представителей местной знати… Сначала… они наблюдали за тем, как солдаты жгли их дома, а потом… началась традиционная процедура водружения на колья… (Её движения ускорились, пальцы ног упёрлись мне в губы, мешая чтению…)…
…Ближе к ночи склон холма превратился в лес кольев… по которому лились потоки крови и катились головы тех, кому не нашлось места на остриях… Во время казни одному местному боярину стало плохо от сильного запаха и вида крови… его Дракула приказал посадить на самый высокий кол… чтобы не беспокоили неприятные ароматы… Самого же князя ни само зрелище, ни зловоние не смущали… он преспокойно обедал возле умерших и умирающих в мучениях сограждан… Он украшал общую картину казней выдранными ногтями, головами, ушами и половыми органами… Тех, кому недоставало кольев, душил, варил в масле или ослеплял… Особое, утонченное удовольствие он получал… получал, когда… (Я часто задышал, будучи не в силах сдерживаться…) …когда наблюдал, как жертвы извиваются на своих кольях… И он говорил тогда:
— О, какие чудные мгновения они испытывают!…
Какие чудные мгновения они испытывают…
Какие чудные мгновения они испытывают…
Какие чудные мгновения они испытывают… Испытывают… Испытывают…
— Хуй там они испытывают, — думается мне теперь, в машине с Леонтием.
Побежден и закован в цепи? Этого они не дождутся.
Обман себя? Во всеуслышание?
Попробуйте вставить себе в жопу не то, что кол… да хотя бы любой сподручный предмет, допустим, рукоятку финки.
Я не настаиваю.
Рвать.
Рвать до смерти — вот что я хочу сейчас.
«У бешеной собаки нет выбора: она кусает», — написал Берроуз.
Я знаю: это глупо, это мерзко, это пошло, но это — мой мир.
Какой к хуям мир? — спросите вы, гражданин следователь.
Но как я смогу объяснить?
Это надо ощущать: вам понадобятся мои глаза, мой мозг, моя печень.
Вас интересует, пробовал ли я человечину?
Человечье мясо. Оно такое… в общем, на любителя. Но вкуснее, чем лягушачьи ляжки. Однако, не пристрастился. То есть, зависимости не испытываю. Вампиром не стал, не взбесился.
А люди современные… Законы стада столь жестоко довлеют над ними, что они
заставят себя отведать ближнего своего, пожалуй, лишь в случае крайней
необходимости… Скажем, во время тотального голода. Сколь парадоксальна подобная
ситуация. Деликатес бродит вокруг, а они «не смеют».
А один посмел — за ним
миллионы потянутся.
Вон, Прометей: посмел добыть огонь.
Это вам не дрочить на групповое порно с участием вашей жены.
И вот я: тоже посмел.
Решил построить эти блядские Статуи.
А кому они нужны, если подумать?
Да никому не нужны.
Как и я, как и ты, как и все мы.
Приехали.
Дачный участок в садово-огородном товариществе (раздолбанный камазами
просёлок, мутные людишки возле продуктового ларька).
Рядом лес.
Свет прожекторов вдоль трассы Л.Э.П.; скрип покосившихся ворот, лай овчарки из проволочного загона.
Старый конь борозды не испортил?… А зря. Как это всегда приятно: прокладывать новые борозды и бороздки. Старые кони не умеют такого, они как будильники, тарахтят-тарахтят, а потом — хуяк — и задёрнул шторки.
А я жить еще хочу.
Хочу, как ни странно.
А почему, странно?
БУДУ.
Буду жить, разъебитвашу в голову! И буду пахать, и новыми бороздами иссеку, издолблю, рассажу задубелое влагалище Земли-матери! А чего, нам… Препятствия закаляют.
А когда засаживаешь — это тоже препятствие? Повод для преодоления?
Я много думал над этим.
Тут, казалось бы, вещь простая: либо ты — либо тебя. А какая бездна за простотою этой!
Какая… Вселенная… (боюсь этого слова)!…
Ведь в нас программой это заложено — да что там — весь мир так устроен: kill or be killed.
Но, с другой стороны, любое препятствие — лишь вопрос восприятия.
Жаль только, что на переключение воспринимающих каналов тратится так много энергии: потом иногда не восполнить её…
Кровь отливает от мозга. Рот не желает разговаривать. Рот желает жевать, глотать и жевать. Таинство перевоплощения. Волшебная церемония употребления в пищу… Позвольте употребить вас в пищу. Это такая честь для меня, для всех нас… Простите, что?… Ах, простите, простите…
Сегодня я видел странный сон: высокая худая старуха пытается повесить кролика на баскетбольном кольце. Она держит его за уши, кролик сопротивляется. Она хочет продеть петлю через задние лапы, но у неё не выходит… Где ваше золото, бабушка? …И какие-то странные личности, они неразличимы, но значимы, от них исходит сила и безразличие… Сколько времени? Позвольте употребить вас в пищу… Где ваше золото, бабушка?
Сознаюсь вам еще вот в чём: в детстве я любил исследовать свои испражнения перед тем, как отправить их в далекий путь в недра канализации. Тщательно разминал какашки щеткой для чистки унитаза и внимательно вглядывался в оттенки образовавшейся кашицы.
У вас в штате есть психоаналитики?
Они читают протоколы?
Может быть, они пояснят мне, что это значит?
Подавленные амбиции, растоптанный талант, страсть к наживе, наконец?…
Автомобиль давно стоит под хилой яблоней.
Товарищи толпятся у крыльца двухэтажного сруба с хлипкой верандой.
Я смотрю за стекло.
Осень, хмурая осень.
Когда же, наконец, выпадет снег? Я устал ждать его. Снег являет собой определенность, он говорит «да» и кладёт конец муторному шушуканью сгнившей листвы…
Я могу ждать, но не имею право медлить.
Мне необходимо воздвигнуть вторую Статую.
Вылезаю на бетонированную дорожку, хлюпаю дверцей.
Чтобы открыть веранду, пришлось подсунуть топор.
Перекосило. Грунт осел.
Внутри пахнет сырой резиной и чем-то ещё тошнотворным.
Раздетая лампочка нагло вспыхивает, и Снег занавешивает пледами окна.
Sука грузит notebook.
Я оцепенело разглядываю облезлый маникюр на правой кисти, каковую любовь моя на время позабыла возле полупустого стакана.
Что ж, смотрим последние цифры… DJ: -5.65, Xetra DAX: -43.5, Hang Seng: -46.86, Nasdaq 100: -100.68, Nikkei 225: -176.32, S&P 500: -9.71, TSE 300: -75.09, Athens general: -10.44, CAC 40: — 44.14, FTSE Eurotop 100: -20.16, ISE National 100: -121.72, Karachi 100: -7.12, KOSPI 200: -5.11, Madrid general: -6.67, Reuters Rus ADR: -4.31, Vietnam: -3.21… Всё, практически всё по минусу… евро укрепился к доллару почти на полфигуры… охуенно… O\N 5.20 на 5.32… РЕПО: 5.10 на 5.20…
— Ну что, как ты жила, пока меня не было? — неожиданно для всех и для себя в первую очередь говорю я ей, выпускающей дым через карминовую трубочку губ.
— Не отвлекай… — принюхиваясь, — потихонечку.
Она издевается?
Ей прекрасно известно, что я терпеть не могу этих уменьшительных суффиксов… в попочку, солнышко, потихонечку…
Она говорила уже всё это, а я молча ел. Решила теперь напомнить? Но откуда ей известно, что я помню, и воспоминание рождает бурю чувств?
Ха, буря чувств… Актёрство, не более.
Жил и умер на сцене.
Ничтожество.
— Скажи… — она вдруг берет меня за руку, и я ощущаю её пульс: мягкий и тёплый, как клизма, — Скажи… Только честно… ты боишься?
— Не знаю… да, боюсь, наверное… но это такой возбуждающий страх… как у подростка перед первой еблей.
— Но ты кое-что обещал мне, помнишь?
— Помню. — я сжимаю в ответ ладонь её, — но… что ты хочешь, чтоб я сказал тебе? Это странно… Ты знаешь всё лучше меня. Разве у меня есть выбор? У тебя есть выбор? У кого-то есть выбор, или ты ждёшь, чтобы я…
— Прекрати…
— Не перебивай! Сейчас… Нет, не могу. Потом, хорошо? Что изменится… Обещаю. Обязательно.
— Я умею ждать.
— Еще бы.
— Ты можешь верить мне. Я знаю, если ты говоришь.
— Тогда зачем спрашивать? Время придёт — над морем беспокойным мы пролетим как чайки…
Молчим с минуту.
Снег и Леонтий возятся в соседнем помещении.
Я делаю движение…
— Послушай, — выключив notebook, Sука разворачивается ко мне, в глазах её хулиганский блеск: — Ну, ты, беспокойный, как море… Скажи мне, а ты знаешь, что такое счастье?
— Счастье?… Это сила судьбы, которая нужна нам, чтоб устоять на ветру.
— И всего-то?… Как просто… Я думала, у тебя есть более запутанные гипотезы на этот счет… какая-то идея… короче, Законное Обоснование.
— Зачем? Разве это поможет?
— Сопротивляться ветру? Должно помочь. Только ветер в конце концов всегда оказывается сильнее… Или нет?
— Сила ветра не имеет значения. Имеет значение лишь то, как далеко ты успеешь зайти. И никакие Законные Обоснования для этого не нужны. — Я поворачиваю голову, пытаясь разглядеть силуэты товарищей… — Понимаешь… — подбирая слова, я щёлкаю пальцами, — это самообман — Универсальный Замысел… Посмотри вокруг: люди имеют представления, убеждения, идеи… но нам ничего не стоит подчинить их нашей воле… Наоборот, их идеи помогают нам, служа маскировкой. Это мы даём им идеи, отвлекая их от сути происходящего — и действуем — пока они зависают на очередной приманке. Идеи приходят извне. Пусть они думают, что идея возникла в их голове как мышь в грязном белье. Мы управляем их настройкой, заставляя функционировать по предлагаемым программам. Чем проще программа, тем лучше. Это должен быть цикл, круговое движение, замкнутое самое на себя…
— А ты, оказывается, философ… не знала…
— Философ… Издеваешься. Ладно молчи лучше… я тоже помолчу…
Встрепенувшись, она дёргает меня снова:
— Слушай, когда всё закончится, поедем туда еще, а? Там так здорово… Мне до сих пор снится. Иногда.
— Поедем… и брата твоего прихватим… — я прижал её к себе, запустил сзади пальцы под платье, — помнишь, как ты вымазала меня своим говном? Я лежал на полу в лоджии, а ты навалила на меня кучу и размазала босыми ногами по груди, по лицу…
— Да, мой Туранчокс… ты облизывал мои пятки… хочешь еще так?…
Кожа, которая обтягивает нас так плотно, как только можно себе представить… Ах, эта кожа… Почему ей не дано созерцать? В мокрой пыли аэродромов, где взлетали мои потерянные самолёты — в непроглядную ночь, которая никогда не кончится…
В озоновом зареве утреннего Солнца искры самоцветов послушно ложатся на янтарь твоих ягодиц… Сколько еще осталось нам? Кто скажет? Как жаль… Никогда не вернётся тот странный вечер, когда шли мы, взявшись за руки, и грубый воздух нагло хлестал нас по щекам… Своими грязными колючими ладонями хлестал он нас по щекам. Но нам было не до него… Ты помнишь? Разве можно позабыть то холодное сияние? Словно жидкий огонь, который всё обращает в лёд. Обжигающая пыль. Терпкий аромат ног твоих. Кровь волнами.
Упрямые голуби… Они не сознаются в тугих. А мель? Рядом с Вавилоном ползает сохатый мельник Парацельс. Корячится, словно бацилла… Хочет марки, но марки все съедены. Лодки тихо раздавливают блестящую тушу реки… Фонари на пристани устали от неслышного высокочастотного звона: ритм их протяжен, головы вымазаны металлургическим соусом…
Вар колеблет белую пучину сала. Приходит и уходит единственный лобызатель Ничипорук.
Хорошо бросаться под танк, когда всё наверняка знаешь.
Последние мои дозы пугают меня.
Сознавать собственную слабость всегда тяжко.
Уколоться — и в последний раз посмотреть на мечтательную блядь…
Руки б отпилил тебе, душка, серебряная погремушка-хохотушка, сладкая грушка-игрушка, которая не прорастёт никогда.
Если и был я когда-то индейцем: вольным, зорким, расплавленным в собственном небе, среди цветов, железными стеблями уходивших в плоть, танцующим, как пьяная цапля, — то не индеец теперь я.
Выпали перья из спутанных волос. Сошел вместе с загаром окрас боевой.
Но кто я теперь?
Ласковые звери, придите к моему водопою, ибо мне нужно видеть вас.
Пока вы будете пить, я сыграю вам на детском металлофоне песню, которую мама пела мне в детстве, завернувшись в пропитанную уксусом шелковую штору.
Рыбаки, рыбаки,
Что вы гнётесь у реки?
Что вы трёте
поплавки?
Рыбаки.
Рыбаки, рыбаки,
Ваши головы легки,
Ваши пальцы как
крюки.
Рыбаки.
Рыбаки, рыбаки,
Где храните вы клинки?
Где зола и
каблуки?
Рыбаки.
Рыбаки, рыбаки,
Рыбий царь вам отомстит
За наживку и
крюки,
Рыбаки.
Рыбаки, рыбаки,
Рыбий царь вам отомстит
За разлуку,
страх и боль,
Отомстит вам, рыбаки,
Царь всех рыб, что у реки
Сети
липкие плетёт.
Деток ваших он пасёт
Как овечек на лугу:
Все мы —
братья.
Гу-гу-гу…
Поломаю леденцы,
Леденцы, да плавунцы,
Закатаю их концы,
Да запрячу в теремцы.
Захрустит осенний лёд,
Загустеет в сердце мёд,
И за
радугой-дугою вдаль умчится самолёт.
Поломаю леденцы,
Леденцы-пиздохуйцы,
Да арканом расписным
Заарканю Чжуан-цзы.
Любят роботы покой,
Только есть закон такой:
Если пися
за щекой,
Ввек не взмоешь над рекой!
Будешь плыть, как сонный плот,
Будешь сглатывать помёт,
И зажарит твоё семя
Наш волшебный огнемёт…
Поломаю леденцы,
Леденцы, да плавунцы,
Закатаю их концы,
Да запрячу в теремцы.
Забурлит в котле водица:
Славный борщик уродится!
Жиром плавленым томится
Человечья ягодица.
Поломаю леденцы,
Леденцы-пиздохуйцы,
И корабликом
воздушным устремлюсь во все концы!
Место лобное поёт,
Дай нам радости, пейот!
Мы хотим быть
карамелькой:
Той, что счастье позовёт!
Мы хотим быть обезьяной,
Непоседой вечно пьяной,
Сумасшедшей и блудливой:
Той, что мёртвых заебёт!…
Как не запомнить мне тот день!
Я был художником, пишущим мир. Я хотел, чтобы в моей палитре были только чистые, яркие цвета, потому что мой мир — это Бездна, в которой рождаются Звёзды.
…Ты шла босиком по тёплому кафелю. Медленно.
Твои босые ступни шуршали… о, я ощущал их на лице своём…
Не уходи!
Танцуй!
Пляши!
Вечно пляши в пьяной судорожной игре внутреннего опустошения, на лице моем кожей подошв печатай горячий смрад!
Ловкие ноги переступают всё дальше…
Память мне говорит нараспев, что больше не выпадет снег.
Вверх по ступеням? Сердце — громче…
Навязчивый стук, и слюна как клей.
Сутки без хлеба и жирных сарделек, сутки без вина и устриц…
Корабль — молодой Буратино в зелёном кружеве…
Ласку свою возврати мне, Надежда!
Я помню всё. Я спокоен и тих.
Завтра пойду на вокзал за билетами.
…— Дверь притворили? — это вернулся Леонтий.
Я кивнул.
Между ног у меня прошмыгнул Проводник, хрипло мяукнул, потёрся о тёмную от жира и копоти дверцу высоченного холодильника.
Я потянул рукоятку, но дверь не подалась.
Дёрнул сильнее. Ноль результата. Притом в ответ на мою активность холодильник оставался стоять недвижимо, словно привинченный.
— Не смей трогать! — вцепился в мой локоть Леонтий.
— Да успокойся… я котейко покормить…
— Идиот…
Он открыл буфет, переставил чашку и, кажется, что-то нажал (мне послышался щелчок):
— Попробуй теперь…
Дверь холодильника легко отошла в сторону.
Внутри было темно и абсолютно пусто.
Смутный ужас объял меня.
Я слышал уже кое-что о таких холодильниках.
— Тут… лампочка не работает, — неизвестно зачем я произнес это…
— Кончай дурня валять… — пролаял сквозь нервный смех Снег, — ты не в курсе, что это такое?
— В курсе…
— Ну, тогда иди… ты — первый.
Это сказал Леонтий.
Я втиснулся в холодильную камеру.
Это напомнило проникновение хуя в труп: горячее и влажное — в холодное и склизкое.
Характерный аромат защекотал носоглотку.
В этот момент дверь холодильника закрылась, и я опять услышал щелчок: в этот раз — вполне отчетливо.
А дальше в мозгу моём словно что-то лопнуло, и слух осадил тончайший, переходящий в шипение писк. Мертвящий ужас взнуздал сердце, и оно понесло, словно бешеный конь. Цветной туман наплывал в глаза: светящиеся радужные кольца… они затем принимали формы причудливых, но строгих узоров… это напоминало кристаллизацию… снег… лёд… холод…
Эх… да поломаю леденцы, леденцы, да плавунцы, закатаю их концы, да запрячу в теремцы! Жизни жгучей пьяный сок спермой брызнет из трусов, и забьет фонтан высок в зыбкой вечности песок!
Мне казалось, что я шептал эти слова, но равно возможно, они звучали у меня в голове, в то время как губы оставались сомкнуты.
Тело ощущалось крайне странно: словно чужое, и совершенно непривычной формы.
Пугающе непривычной.
Это не было человеческим телом.
Не было рук.
Не было ног.
Мозг располагался где-то сзади…
В этот момент судорога свела глотку.
Оскалившись, я хрипел во тьме,
и источавший пар ручеёк слюны вытекал из перекошенного угла рта.
Поломаю
леденцы, леденцы-пиздохуйцы, злые, скользкие конфеты разровняют коренцы! Сила
сил нам смочит жало; будем рвать и жечь мы яро, чтоб на углях заплясало
человеческое сало! Клич наш бешеный подхватят Дети Бури, еть их матерь, и
Священным Ураганом опалят Земную Твердь!
Опалят! Земную! Твердь!
Опалят! Земную! Твердь!
Опалят.
Земную.
Твердь.
Постепенно сознание вернулось, но цветные круги перед глазами до конца не исчезли, и я, как мне показалось, оглох.
Но затем раздался знакомый щелчок, и я понял, что слышу.
Инстинктивно резко согнулся, и вывалился наружу, тяжелая дверь взревела и лязгнула.
Так вот, значит, как работает Перемещатель.
Раньше я только слышал об этом, и думал, что это — красивая легенда, запущенная и поддерживаемая Старшими.
А теперь сам Переместился.
Не самое желанное ощущение, прямо скажу.
Я был весь мокрый от пота.
Я находился в небольшом каменном помещении со сводчатым потолком и задрапированными гобеленами стенами.
На гобеленах изображены иллюстрации к Законной Истории вперемешку со сценами групповой резни и ебли.
Железная дверь вторично распахнулась, выпуская бледную как бетон Sуку.
Она тёрла глаза и тихо всхлипывала.
Следующий — Снег, и, наконец, Леонтий.
Он произвел какую-то манипуляцию с мобильным телефоном, и железный шкаф, из которого все мы только что вылезли, с гулким скрежетом ушёл в пол, обнажая дверь из материала, который я принял вначале за толстое матовое стекло. Потрогав её, я отдернул руку: дверь состояла из упругого полупрозрачного студня. Поверхность студня лоснилась от жирной, воняющей чесноком смазки.
— Это искусственно выращенная хрящевая ткань человека, — пояснил Леонтий, — каркас из костей… открывай, не ссы…
Я потянул металлическое кольцо.
Дверь порозовела, наливаясь кровью.
В центре её возникла вертикальная щель, которая постепенно раздвинулась, являя за собой склизкий коридор из живой плоти.
Я ступил внутрь.
От запаха чеснока слезились глаза и сводило глотку.
о
ТТТ
О-О-О
От-От-От
Ото-Оты-Ота
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Отто-Отты-Отта
Ото-Оты-Ота
От-От-От
О-О-О
ТТТ
о
Мясной коридор заканчивался еще одной дверью: плотной, непрозрачной, состоящей из мышц.
После того как сфинктер за нами сжался, мы очутились в
просторной круглом зале с куполообразным белым потолком. Сотни тысяч крохотных
светлячков освещали помещение мягким подводным сиянием.
По периметру вдоль
драпированных знакомыми уже гобеленами стен росли из мясного мрамора копья, а на
копьях последними конвульсиями исходили зараженные бешенством жертвы.
В большинстве своем это были молодые люди, не старше 25.
Терпкий запах пополам со стонами эхом метался по каменной арене.
По центру стояла ванна.
Стальная посудина с кольцами, впаянными в дно.
К этим кольцам прикован голый Ярослав с ритуальной дудой во рту.
У дуды загубник как у водолазной трубки, а на конце свисток.
У изголовья ванны — Вектор. Приветствовал нас Законным поклоном.
— Готов ли Чёрный Компот? — поинтересовался Леонтий.
Парень кивнул.
Приступай же!
Вектор манипулирует мобильным телефоном, и из отверстия в центре потолка опускается шланг с шаровым краном.
Сухим бряком кран достигает ванны.
Вектор наклоняется и открывает клапан.
Чёрный Компот истекает в ванну.
Ярослав корчится и свистит в дуду.
Вектор манипулирует мобильным телефоном, и из опоясывающих основание ванны форсунок хлещет голубое пламя.
Чёрный Компот закипает долго, а остывает еще дольше.
За это время мы должны будем отрезать умершим на копьях головы.
Ярослав корчится и свистит в дуду.
Пока он свистит, будет жив.
Я беру раскладной нож и подхожу к жертве.
Молодая женщина непримечательной внешности.
Редкие высветленные волосы; вывернутое оскаленное лицо.
Копьё вошло в анус и вышло изо рта.
Я старательно берусь за скользкие скулы, подрезаю лезвием кожу и жилы. Видимо, женщина в этот момент еще не отошла, ибо меня обильно забрызгивает кровью.
Я вынимаю лезвие-пилу и перепиливаю позвонки. Затем мне в голову приходит идея: а что если перепились заодно и копьё? Это будет стильно: ведь не у всех жертв наконечник торчит изо рта… вон слева пацан… торчит из-под ключицы; и справа — сбоку из рёбер.
Ярослав ещё свистит в дуду.
Ведь головы нужны для украшения Статуи. Когда Чёрный Компот остынет до состояния смолы, мы должны будем разложить головы в ванне по периметру, чтобы они влипли и закрыли собой поверхность. По Закону максимальное и минимальное количество голов возможно варьировать в переделах от 64 до 14. Но жертв заготовили аж 88. На всякий случай.
Ярослав больше не свистит.
Дуда будет торчать из голов.
Когда Компот остывает, он похож на лёгкий прозрачный пластик. Эту украшенную форму необходимо извлечь из ванной и пустить на большую воду, ибо вторая Статуя, в отличие от первой — принадлежит воде.
Для этой цели арендован катер.
Вытянутая форма напоминает фюзеляж корабля.
Она погружается в воду, только головы и дудка остаются на поверхности.
Плывёт Отто-Отты-Отта, а труп внутри превращается в бешеную личинку.
Мундштук дудки всё еще во рту у него.
И когда настанет Срок — он засвистит снова.