Риск на рынке передается как триппер:
Неразборчивость в партнерах бизнесу опасна.
Я словно снимаюсь в замедленном клипе…
Лондон на рассвете кажется красным:
Кирпичные стены воспалены рубцами
(Яичница с беконом, чай с молоком, тосты…),
Прохожие, деловые, держатся молодцами.
Законодательная защита — это так просто…
Перманентный транс новостного фона:
Однорукий зомби повязывает галстук.
Текущая динамика атакующих клонов,
Шуршанье резины и слюнявых хлебал стук.
Неопределенность мешает принять решение;
Конструкция такова, что нам некуда деться…
Как прежде неспешно расставляю мишени я,
Стреляю, не целясь — разрывными в сердце.
Ассоциации с теорией портфельного управления?
Источник проблем под тотальным контролем!
Наглядный результат селекции поколения,
Последовательно осуществляемой скупым некро-троллем.
Лысеющий подросток разглаживает смокинг
(Сила цифрового гипноза ощутима),
И дуя на пальцы, надрывается брокер:
Производных на индексы густеет щетина.
А к вечеру на опустевших перекрестках Сити
Мой вой одиноко метался, скиталец…
— Зачем же ты здесь?
Что полегче спросите.
Музыка звучит.
Продолжается танец.
Множество вялых хуёв
Смотрит в светящийся круг,
Тянется время твоё
Мыльной веревкой из рук.
Стены задумчивых спин,
Зёрна увядших голов…
Капает в кровь никотин:
Бремя твоё таково.
Можешь смеяться и петь,
Можешь курить и молчать:
Плетью останется плеть —
Ласка её горяча.
Лампу разбил Алладин:
Землю на тормоз слабо ль?
Выход остался один:
Пробуй остаться собой.
Нож в зубах,
и не видно лица:
С тенью ночи сливается кожа.
Мы пройдем этот путь до конца:
По-другому мы просто не сможем.
Солнца лава устанет всходить
И катиться обратно в безбрежность,
Жаром чествуя наши ладьи,
Что к рассвету скользят неизбежно.
Нам награда в стволах девять грамм
От собак безголового стада,
Одиночества каменный храм —
Ключ к воротам преддверия Ада.
Но на всех не достанет свинца:
Смерть не раз свои косы ломала.
Мы пройдем этот путь до конца.
Кто-то выживет. Их будет мало.
Сквозь туманы расчетливой лжи,
Через веры гнилую трясину,
Зажимая зубами ножи,
Черным пламенем Зла возносимы.
Нам в ответ — отвращенье и страх.
Что ж, у них перспектива другая:
Пусть лелеют свой медленный крах,
Пусть детей своих нами пугают.
Не прислали нам Звёзды гонца —
Ничего, мы управимся сами:
Мы пройдем этот путь до конца
Дней грядущего вещими снами.
Проклят мир, что крестом осенен,
И удел его — рвота и пепел,
Но на скалах отвесных времен
Путь прочерчен, он узок и светел.
Так, оставив внизу отчий дом,
Пыль традиций, надежды и прочее,
Мы не учим ролей: мы идём,
Вверх карабкаемся, кровоточа.
И, в плену у Вселенной кольца,
Неподвластны ни раю, ни сглазу,
Мы пройдем этот путь до конца,
Не упав на колени ни разу.
К мудрецам с
говном в усах
Обращаюсь я в раздумьях,
Вспоминая снег на мумиях
И зверьё в сырых лесах.
Пусть споют мне мудрецы,
Хитро щурясь от величья,
Песню радостную птичью,
Обнажив свои резцы.
Срам не имут мертвецы,
Что ж, и мы забьем на совесть:
Будем кал с родных усов есть,
Скомкав влажные чепцы.
Губы девичьи обильно
Спермой терпкой оросив,
Я бреду, уныл и сив,
В тупиках безлюдных, пыльных.
Где же песня, мудрецы?
Иль усохли ваши глотки
От говна, снегов и водки,
Досточтимые жрецы?
В свете ясном жук жужжит.
Это в целом очень — мило.
Заждалась нас всех могила:
Приходи и полежи.
Полежу и полижу.
В небе чистом сокол реет,
Так и я — уйду скорее,
Слов обидных не скажу
Вам, больные мудрецы.
Я в сторонке смирно сяду:
У меня довольно яду,
Мне не выбиться в певцы.
По первой:
согреться. Погода — беда:
Слякоть с промозглым ветром.
К столу попрошу, и отставьте туда
Урну с моим пеплом.
Берите салаты, икорка — свежак,
Всё как с кулинарных картинок.
Пора по второй — и огурчик с ножа:
Обычная пошлость поминок.
А я — далеко. И вертел на хуе
Теперь ваш унылый театр.
Мой прах безразличен: он не вопиет
И даже не кроет матом.
Когда ж, захмелев, вы подымете шум,
Хрящами хрустя во блажи,
Пускай кто-нибудь — я вас очень прошу —
С рюмкою встанет и скажет:
— Хочу обойтись без дешевой пурги:
Покойный не верил в прощенье.
Он много хотел от себя и других —
И умер от отвращения.
Я стал
забывать слова.
За последнее время — много.
Мне трудно говорить: чешется голова
Словно от растущего рога.
Вырастит рог, ох, я буду рад:
Побегу, пригнувшись свирепо.
Прокалывать с криком победным "Ура"
Ваши гнилые репы.
А к вечеру уже, облизывая сыто,
Мозг, забрызгавший морду,
Я головы ваши сложу в корыто,
С песней пронесу по городу.
Волосы на пизде:
Наш закон — закон везде!
Волосы на пизде:
Наш закон — закон везде!
Волосы на пизде.
Волосы на пизде.
Волосы на пизде.
Волосы на пизде.
Бунт на фабрике имени Андрея Чикатило
Мы
работали на фабрике. После обеда раз
Директор пришел, лицом серый, с блестящим от пота лбом:
"Попрошу всех собраться в Красном уголке. Будет зачитан приказ
Об избавлении от саботажников" — Сказал он, открыв альбом.
Мы побросали инструменты, выключили станки, приготовились слушать.
Зловещая тишина висела в пропахшем выхлопами помещении.
Лишь тихо возила тряпкой по полу уборщица Груша,
Да похмельный фрезеровщик шепотом просил у небес прощения.
"Я буду вслух называть фамилии. Названных попрошу сделать шаг вперед,
А если кто не расслышит, это чисто его проблема. Итак.
Дмитренко. Хрущев. Сираквелидзе. Потапов. Кремлёв.
Савельев. Ищенко. Красногубин. Землежоров. Дрищев-Колонтак.
Емчук. Гоныщев. Пекларгерин. Бражко.
Емандилеев. Спор. Говнин. Рябой.
Сымчук-Петлюра. Дюжев. Грибозвонцев-Бяшко.
Григорьев. Геворкян. Усохов. Цой.
Ерёменко. Итого двадцать шесть особо злостных
Нарушителей графика и техники безопасности.
Посмотрите на них. Пусть встанут в шеренгу по росту.
Их костями к будущему дорогу будем мостить!"
По нашим рядам прошел недовольства ропот.
Сегодня — эти, а завтра и нас поставят к стенке?
Лязг затворов отозвался предательским дрожанием в попе,
У многих участился пульс и ослабели коленки.
Так называемых саботажников выводили в помещение соседнего цеха
И убивали выстрелом в затылок из Макарова.
При каждом выстреле мы вздрагивали, и зловещее эхо
Прокатывалось по осыпанному стружкой оборудованию старому.
Многие сопротивлялись, но охранники дюжие
Оглушали дубинами и волокли, сковав наручниками.
Говнин. Рябой. Сымчук-Петлюра. Дюжев.
Усохов. Цой… А сейчас и Емчука замучают.
"А ну, атас, блядь!" — Вскричал мастер Гнойд. В его руках
Покачивалась мощно увесистая кувалда.
Охранник поднял ствол: "Бах! Бах! Бах!"
Гнойд упал, но охрану смяли с криком "Мочи падлу!"
Численное преимущество было явно на нашей стороне.
Несмотря на потерю товарищей Дмитренко, Хрущева, Потапова и других,
Мы, вмиг уподобившись десятибалльной волне,
Накинулись на палачей и буквально зубами порвали их.
Пол в цеху от крови был скользок.
Уборщица Груша носила вёдра с водою алой.
А мы веселились: расправа пошла на пользу.
И трупов изодранных нам было мало.
Вперед, на улицу — гурьбою нестройной
С отвертками, молотками, напильниками и пилами —
Каждого встречного по морде отъевшейся, довольной —
Чтоб стали тротуары им братской могилою.
А ближе к ночи — разбрелись, напевая сипло
"Ой мороз, мороз", "Катюшу", "Во саду ли, в огороде".
Оружие в засохшей крови к ладоням липло,
Дрочили и испражнялись при всем честном народе.
Вот такая вышла у нас революция
На фабрике имени Андрея Чикатило.
Воспоминание пришло внезапно, как поллюция:
Проснулся ночью — и вот накатило.
Встал, ноги в тапочки, почесал тело.
Стакан опрокинул, огурчиком хрустнул.
Вот, кстати, нож кухонный. Валяется без дела.
Эх… Сила есть, а девать куда её? Грустно…
Случайных
встреч не бывает, пойми:
Всё сверено — даже во сне.
Добро пожаловать
в мой
мир,
Простой и холодный как снег.
Не бойся названий: слова — это шум,
Вначале была… ложь.
Вот ветер. В чем разница? Я – им дышу,
Тебя — он бросает в дрожь.
Шагни в эту пропасть без ужаса мук:
Сомненья внушенные — вспять!
С рожденья давил твой кураж их каблук,
А я — так учился летать.
Вот боль. Не дрожи: это плата за вход.
Теперь эту дверь не закрыть.
Я в омут бросался — ты ищешь, где брод?
Но так — я учился любить.
Теперь каждый шаг босиком по углям —
На мраморе радужный след.
Верь только себе, и не шарь по углам:
Ни зла, ни добра здесь нет.
Здесь есть только ты. Получив, что желал,
Крепись, и о прошлом не плачь.
Тебе теперь путать судьбы кружева:
Ты сам свой судья и палач.
А если не выдержишь, что ж, без обид…
Свет гаснет, и сцена пуста:
Дорогу мне вскоре другой преградит
С вопросом немым на устах.
Хотите, чтоб
я поверил в эту хуйню? В мутантов,
Спящих на срезанных крышах домов осиротевших…
Только весной — последней, холодной, и словно ослепшей —
Я догадался просеять свой кал ради осколков брильянта.
А толпы зловонные мрачно шагали вдоль улиц обледенелых,
И кто-то кричал — надрывно, сипло, как птица болотная. Я
Слушал шаги нестройные, проклятий их плач, допивая коньяк.
И в ноздри мне бил аромат женских волос белых.
Крашеные. Они крашеные. Давно немытая крашеная челка.
Лобок: влажный, горячий, терпкий. Солёные пальцы ног.
В каком магическом перекрестье каких окольных дорог
Я повстречал тебя, толстогубая, хныкающая девчонка?
Ветер у пристани лицо ласкал, и Луна уж видна по причине
Близости экватора: темнеет быстро. Тепло и сыро.
Я запиваю чилийским вином кусочек французского сыра.
С улыбкой кривою швыряю стакан в пенящуюся пучину.
И скачу.
Скачу на лошадке деревянной!
Нно, понеслась! Нооо!
В степь чужую с песнею вольной, пьяной,
Небу оставив говно.
Моё говно.
Тугая кала куча.
А в ней — сверкнул брильянт.
Опять?
Нет, в этот раз — круче!
Уймись, комедиант!
Выверни наизнанку
Кишки своей гнойной души.
Сестру свою, лесбиянку
Гитарной струной задуши.
Выпей из кубка стального
Розового вина,
Да и проваливай снова
В гарь золотого блина!
Пришло двое.
Сели за стол, разлили по стаканам.
Речь неторопливо шелестела.
Кровь.
В саду у безрукой Татьяны
Сарафаны — все в пятнах от выделений тела.
Мечты? Да.
Площадь у Лувра.
Негры с мячом, старик на роликах.
И лицо твоё, безумное,
Оскалившееся в оргазма коликах.
Что предпринять, если ставни закрыты?
Говорить по телефону из гаража опасно.
Вспомни: холодец под водку.
И плиты
Железобетонные
И лица красные.
Красные лица голодных подростков.
Шаг строевой по глине по мёрзлой.
Стелили мягко, да спать было жёстко:
Ночами бесчинствовал яро бобёр злой.
Коленопреклоненный, разувал её в номере,
Ноги ей нюхал, целовал в упоении.
А сам — о прогнозе погоды в Монтгомери
Думал украдкой под жужелиц пение.
Трелью соловьиною сигнализация
Под утро с парковки доносится зычно.
С годами уже перестал возбуждаться я,
Ноги разглядывая босые девичьи.
Мама, зачем ты меня обманула?
Чем ближе к экватору, тем зуд крепче.
И небо Луны прорехой зевнуло,
И кружит вокруг беспокойный кречет…
Гуляли. Катались
На велосипедах.
Вслед поездам уходящим махали.
Но Смерть
Вошла без косы и в кедах.
Ловкая.
Теперь ускользнёшь едва ли.
Но все же попробуй.
Чем черт не шутит?
Шутки его смешны до икоты…
Я, как и прежде, стою на распутье,
В плаще с засохшими пятнами рвоты.
Эй, кто на меня?
Да кому ты, блядь, нужен…
Мимо пройдут, не поморщившись даже.
В бездну.
Где каждое сердце — наружу
Вскрыто — аортами, полными сажи.
Сажи жирной, сажи сальной
С крематория трубы.
Кто ты?
Молот?
Наковальня?
Где алтарь твоей судьбы?
Вот вратарь. Он весь при деле.
Шайбу мелкую пасёт.
Хоть не раз его имели,
Но команду он спасёт.
Вот подводник. Маска, ласты.
Он с пучиною на "ты".
Краб резиновый, рукастый,
Жнёт железные цветы.
Вот маляр. Он стены мажет.
Ловок, падла, я те дам…
Слова грубого не скажет,
Популярен он у дам.
Все они незаменимы,
С ними — сила, с ними — смысл.
Ну а ты — проходишь мимо
Словно парусник без крыс.
Впереди — забот торосы
И туманов липкий мрак.
Где твой шкипер? Где матросы?
И какой на мачте флаг?
Якорей стальные жала
Оторвало буйством бурь,
Путь твой прям, как клин кинжала…
Так вперед! Глаза не жмурь.
Вероятностей извивы,
Голубые огоньки.
Зеркала — как прежде — кривы,
И мозги — опять мягки.
Только ветер, ветер, ветер
Задувает в паруса…
Ты один на целом свете:
Хуй в кармане, кровь в усах.
Лица близких — как бумага,
Что истлела в жаре дней.
Прочь!
Объятья саркофага
Для тебя теперь родней.
Горечь волн, шипенье пены,
Алчных чаек долгий крик,
Скользких скал отвесны стены,
Жизнь — не более чем миг:
Запылав, истлеет скоро,
Пепла горсть — вот весь исход.
Чья-то — быстро, словно порох,
Чья-то — медленно, как плод.
Только ветер, ветер, ветер
Пепел носит над волной…
Ты один на целом свете:
Нож в зубах, на веках гной.
Боль и чудо.
Кал и камень.
Страх и перхоть на плече.
Мы выдумываем сами
Почему, почём, зачем.
Гриб и птица.
Пот и пиво.
Смех и хуй в кишке прямой.
Мы желаем жить счастливо,
Только счастье — за спиной.
Только горя злые плети
Свищут чёрною бедой,
Только ветер, ветер, ветер
Гонит пепел над водой.
В весеннем
лесу обнажается грязь,
И первые почки — уже набухают.
Солдаты мои, как и прежде, бухают,
На окна общаги с надеждой косясь.
Исполнен сомнений, стою на распутье.
Во что я ввязался? Но поздно… Она
Уже появилась. Моя ль в том вина?
Порву тем смелее решетки я прутья…
Видали? Спешит обезьяна на волю!
С довольным рычаньем зевак разрывая
На ленты мясные, и в морду трамвая
Швыряя свидетельства травмы и боли.
В окно ваше ночью она постучится.
На мокром стекле — её липкие слюни…
А вы, словно дети ненайденных мумий
Сидите, по телу размазав горчицу.
Но рок неизбежен.
— Как это банально!
— Вы горько вздохнёте, окурок сминая…
Но к воле стремился во все времена я,
Забыв о гашише и ласке анальной.
Так рёв обезьяны вам станет прощеньем.
Что смерти бояться, по Стиксу сплавляясь?
И призраком смрадным в ночи появляясь,
И требуя доли своей в угощении,
В огне искореженных пугал распятий
Задорно смеясь, предвкушая победу.
Унынье долой! Эй, солдаты, я еду!
На долю на нашу довольно проклятий.
Вперед же, мои дорогие солдаты!
В весеннем лесу обнажается грязь,
А мы — над весенним говном вознесясь,
На небо ворвемся, желая расплаты!
Вперед же,
Вперед же,
Вперед же, солдаты!
…Простите…
Это я так… Сгоряча….
Это вообще… не к месту.
Глядели в огонь, а затем сообща
Насиловали невесту.
Мяли мясо её как тесто.
Нюхали ноги и причинное место.
Давно не мытое, потное, скользкое.
Резво бежал от монгольского войска я.
Спрятался в дуба просторном дупле.
Кушал поганки, дивясь конопле.
Зренье ночное — как, блядь, у совы:
Торкает гриб помощнее травы!
Но и трава мозг срубает на раз:
"Белой вдовы" беспощаден напас.
В ярости я: разбежались монголы!
Девкам пошёл задирать я подолы:
Резвым хуилом проверил им дырки.
Ша, заебали детьми из пробирки!
Мы — за естественность! Клонов — в расход!
Кал покидает мой задний проход.
Я с ним прощаюсь, куря папиросу.
Здравствуйте, вы по какому вопросу?
Цены на нефть? Расписание скачек?
Я не торгуюсь: не ждите подачек!
Золота блеск для меня не причина
Прыгать в говна роковую пучину!
Сыт я по горло, а в горле-то нож!
Песни о храбрости — пьяная ложь.
Я повторяю чужие слова,
"Белой вдовой" укурившись в дрова.
Я всё наврал вам, простите, детишки!
Этой хуйни начитался я в книжках.
Горе-писатели, бздливые овцы,
Вас не научать искусству бороться:
Это уменье берут не из книжек.
Режь стукачей! Отгулял Чижик-пыжик.
Гнойный рассвет ожидает нас скоро,
Бойни лихой день — и вечер позора!
Брейте чубы и рубите канаты,
Водку разлейте, нарежьте салаты…
Близится час агональных метаний.
Руки в крови, словно блинчик в сметане.
Нефть дорожает, резервы растут.
Красный барабанщик
На
пос-
ту.
Боль впереди: на колени не падай!
Ада огонь будет нашей отрадой.
Жертвой покорной я быть не хочу:
В горло зубами вопьюсь палачу.
Сил набирайся: война на рассвете —
Путь оборвётся — никто нас не встретит.
Жалость к себе раздави словно тлю:
Ждущий награды, получит петлю!
Вонью вздыхают чумные погосты,
Чешут бомжи волдыри и коросты,
Рвота из сгустков свернувшейся крови —
Завтрак отныне твой: ешь на здоровье!
Это сытнее газет гнойной каши,
Мозгопромывочной теле-параши.
Что ты теряешь? Еще одна строчка —
Лишь неминуемой казни отсрочка.
Где твоя цель? В заколдованный круг
Жизненный путь обратился твой, друг.
Стены картонные, краска "под камень":
Да не смотри, а пощупай руками!
Ты кандалами фальшивыми скован:
«Ложью святою» навек околдован.
Так мотыльки прилетают на свет,
Чтобы в огне обрести свою смерть.
Как нам прозреть? У кого хватит сил?
Сладкой отравы кто не просил?
Хором подпойте дуде пастуха:
Червь на крючке, а из рыбы — уха.
Чинно коровы шагают под нож:
Вдоволь жратвы, а что после — ну, что ж…
Чаши весов не находят баланс:
Руки дрожат, у аптекаря транс —
Бледен, вспотел, ему нехорошо…
Только б успеть замутить порошок!
Поезд отходит как утренний сон,
Машет лопатой счастливый масон,
Мальчик сменил в фонаре батарейки,
Девочка лук поливает из лейки,
Папа напористо двигает попой:
Маму накрыли оргазма синкопы,
Бабушка ставит бутылку на полку,
Дедушка гладит ладонью двустволку,
Брешут собаки, гуляют коты,
Бьются об лёд голубые мечты,
Тлеют покойники, воют живые,
Лебеди тянут на Юг свои выи,
Дрочит солдат на картинку в журнале,
Школьник рукой ковыряет в анале,
Сварщик сменял электроды на водку,
Нищий украл у торговки селёдку,
Пушки стреляют, гудит тепловоз,
Вдовы рыдают, воняет навоз;
Птичка в дупле, и цветы на столе:
Где твоё место на этой Земле?
Кто ты, откуда, и как твоё имя?
Сам по себе ли ты? С нами ли? С ними?
Встань и себе откровенно ответь:
Время пришло для умеющих сметь.
Бегает зверёк по краю крыши,
Коготки царапают карниз.
Он размером чуть крупнее мыши;
То и дело храбро смотрит вниз,
Скалится, шипит, визжит, пугает:
— Я в натуре бешеный! Не тронь!
Никого вокруг: лишь жесть нагая
И небес холодная ладонь.
Он по краю мчит без остановки,
Поворот, еще раз — и назад.
Да, ему не занимать сноровки,
Не заметен страх в его глазах.
Впрочем, коль как следует вглядеться,
Ты поймёшь безумье этих глаз:
С этой крыши никуда не деться.
Пусть отчаяние сил тебе придаст.
Сегодня по
радио мелким зерном
Пугали пожаром грядущего.
Я ел бутерброд: мне теперь всё равно,
Намазывал масло лишь гуще я.
В сумраке слов мудрецов вековых
Путаешь тухлое с кислым…
Мне бы сегодня косяк той травы —
Выстроить в ряд свои мысли.
Если ты зомби, тебе повезло:
Пьяному хуй по колено.
Только Ильич улыбается зло,
И на губах его пена.
В ковше экскаватора ржавый снаряд
Прошлого раны топорщит.
Мысли никак не построятся в ряд
Ни в Гватемале, ни в Польше.
Пухнет саркомы разнузданный хрящ:
Бал-маскарад на исходе.
Дым из кальяна как палец бодрящ
В смазанном заднем проходе.
Весна не вставляет. Потухли глаза,
И пульс, словно капли из крана.
Живёт ожиданием старый вокзал,
Поезд ушёл слишком рано.
Поезд ушёл, как уходит жена:
К новой любви горизонтам.
Только надежда дурная жива:
Слеп и упрям как бизон ты.
Роешь копытом и пьяно мычишь,
Стену бодая рогами.
Курят, смеясь над тобой, палачи,
Девочки вертят ногами.
Ты возмущен на забаву толпы,
Силы уходят на ветер.
Но небеса, как и прежде, скупы,
И за тебя не в ответе.
Падает сумрак на старый вокзал,
Водит метлою старуха.
Мыслям построиться я приказал,
Веря в величие духа.
Гаснет табло, и перрон опустел,
Кассы закрыто оконце.
Полный состав замороженных тел
Поезд мчит к новому Солнцу.
Только колеса на стыках стучат,
Рельс полируя вены.
Странный симптом… Позовите врача!
Слышите вой сирены?
Это ко мне! Пропустите же, ну!
Крови хотите, суки?
Да, это я замочил жену,
Глотку ей вскрыв от скуки!
Да, отрезал по кусочкам и ел
Мясо сырое, то есть…
Вынужден был учинить беспредел
Чтобы успеть на поезд.
