|
|
Нырять в свои глубины нелегко.
Выныривать — тем более опасно.
Но, каждый день, в сиянии огоньков
Я принимаю горькое лекарство,
Не в силах воспротивиться Проклятью,
Что наложил на человечий род
Щербатый демон, каркая с распятья:
— Блядюги! Суки! Я ебал вас в рот!
Пантелеймон поклонился и сел на стул.
Вокруг зааплодировали.
— Неплохие стихи, Понтус, — прокуренным фальцетом пролаял Желудочек.
— Вы, наверное, передрали их у кого-нибудь, — плотоядно ощерилась Катя Финишная.
— Нет-нет, я сам, всё сам, даю слово! — с неожиданной прытью автор вскочил, лицо его налилось кровью.
Вокруг возбужденно переминались с ноги на ногу…
— Поклянись мне в верности, Мальвина! — сказал странным голосом Отец, держа деревянную куклу на вытянутой руке за шкирку.
— Ну вот ещё, — блудливо фыркнула Клавдия Петровна, почёсывая пятку, — с какого это перепугу, интересно?
— Потому что иначе я убью тебя, а потом себя! — дёргал в такт слогам куклу Отец.
— А ты не узнаешь! — она уставилась в него одним из своих эрекционных взглядов и расхохоталась, извиваясь змеёй на матрасе. — И потом, — она глянула с невинным бесстыдством, — как же ты хочешь, чтобы я не изменяла тебе, если хуйчишко у тебя невеликий? А, Буратино?
— Как невелик?
— А так… ростом с жучка хуйчишко твой, вот оно как! — гаркнула с взвизгом Клавдия Петровна и залилась в припадке истерического смеха.
— Ах, ростом с жучка, говоришь?.. — Отец отложил Буратино, — ну хорошо, сейчас я тебе покажу жучка, — проворно ухватил он обломок кия, которым несколько дней назад забил насмерть детей. — На! На! На! На! — выдыхал он, продолжая обрушивать удары, хотя Клавдия Петровна давно обмякла и не шевелилась.
Тут вот что молва говорит.
В каком-то там году — ну, ещё при советской власти, — в одном секретном НИИ изобрели букварь для девственниц.
Это был такой кирпич и колокол: примерно так он выглядел, этот букварь. Кирпич плашмя — и колокольчик сверху. Девственница садилась на кирпич, и колокольчик звонил, обучая пизду Женской Грамоте.
Это очень ценилось в народе.
Буквари шли нарасхват, и достать их можно было только по большому блату и далеко не во всех регионах Союза.
В Москве были, разумеется. Как же в столице — и без букваря?
А потом появился маньяк, который стал минировать буквари. Он кирпич делал из тола, а в колокольчик закладывал детонатор. Таким образом, когда девица садилась за урок, её затейливо разрывало на части.
Из-за этого буквари вскоре запретили, а за распространения букварей стали преследовать.
А я до сих пор читаю мамин букварь, и мне всё по хую.
Сумасшествие — это не то, что вы думаете.
Это не когда дурка и глюк, настоящее сумасшествие, нет.
Настоящее сумасшествие длится каждое мгновенье нашей жизни. Мы — запрограммированные клоуны, имитирующие население противника на ядерном полигоне. Мы живы лишь по недоразумению, и по всему выходит, что весьма полезно было бы недоразумение это исправить.
Но не нужно о нас заботиться, нет: мы всё сделаем сами.
Кто быстрее, кто медленнее — все мы убьём себя во имя торжества законов Вселенной.
Ибо иное — противоестественно.
В законе — лишь сумасшествие.
Не потому ли и я — марионетка червивая, ничтожество, baby on board — а всё же верю в счастливый случай, и предпочитаю аборт?
«Расконсервируйтесь, люди! Вы чего, охуели?»
С таким лозунгом предложил коллективу шахтёрского стройотряда Валерий Бизяев выйти на митинг у здания городской Думы.
Но студенты послали его на хуй.
— Сам ты охуел! — кричала Марина Проскурина, швыряя в Валеру стоптанной босоножкой.
— А вот этого не хочешь? — звонко шлёпала себя ладошкой по пизде Анастасия Квынчалова, а Михаил Барабанов вторил ей, щёлкая презервативом.
— Вы тоже как консервы… — разочарованный Валерий понюхал плодово-ягодное, — я предлагаю вам реальный драйв, а вы… упёрлись в свой жалкий разум, и сидите тут, посмеиваетесь… Революция грянет — и всех вас к хуям сметёт — учтите это. Ты, Степан, смеёшься, а когда гадова обезьяна кровушки твоей напьётся, посмотрю я, как ты посмеёшься…
Прошли годы.
Бывших сокурсников пораскидала жизнь.
Валерий Бизяев сгорел при попытке поджечь нефтепровод.
Михаил Барабанов пал случайной жертвой уличной перестрелки.
Степан Гвоздилов был осуждён народным судом и приговорён к пожизненному за убийство 33-х женщин, с которыми знакомился он в лесополосе, угощал гашишем, а затем перебивал позвоночник монтировкой.
Пётр Стулбо погиб при исполнении: он служил в частной охране борцов Сопротивления, и в условленный час умертвил себя внутривенной инъекцией ртути.
Настя Квынчалова работала в шоколадном бизнесе и, умудрившись дважды провороваться и наделать долгов; хотела бежать в Тюмень, но на одной из конспиративных квартир наёмный душегуб отследил её и забил туристским топориком.
Марина Проскурина очень удачно вышла замуж, уехала с мужем по дипломатическим каналам сначала в Хорватию, а затем в Пакистан. Изредка она появлялась в Сочи. В один из таких визитов у неё вышла ссора с богатой ведьмой из анального клана «керч» — и ведьма уморила её, применив гнойный гипноз.
А ведь не зря упреждали их умные люди: расконсервируйтесь!
С пронзительной тоской вспоминал Кузьма времена, когда работал ведущим на радиостанции «Ночные моторы».
Коллектив подобрался молодой, сплочённый, с большой жаждой постигать новое. Кузьма жил этой работой, и не представлял себе иного ремесла. При помощи радио он познакомился со своей будущей женой Варварой: подхватил её, слепую, но любвеобильную, в суматошных волнах эфира, вывел на прочную стезю, отучил от наркотиков.
До знакомства с Кузьмой Варвара была тучной, не брила ноги. Начав встречаться с ним, буквально за считанные недели подтянулась, оживилась, стала тощей, жилистой, sexy. Даже Марк Ильич пытался за ней ухаживать (и, как говорят промеж себя злые языки, небезуспешно).
А потом случилось страшное: Варвара подхватила инфекцию, от которой в несколько дней зачахла.
Кузьма терзался, что не отправил её в больницу сразу, решив, что жена просто хандрит, страдая от токсикоза: она ведь была беременна.
Зародыша извлекли живым, но сердце матери перестало биться.
— Мы можем прорастить его в питательном растворе, — обнадёжил Кузьму делюга-врач.
Почти все имевшиеся накопления Кузьма потратил на похороны и проращивание. Продал машину. Друзья помогали, сочувствовали.
Через шесть месяцев после смерти Варвары Кузьме торжественно вынесли дозревшего сына.
— Ну что, Корнеплод, я твой папа! — тихо сказал, склонившись к пелёнкам.
Существо зашлось сиплым визгом.
— А что это у него на голове? — поинтересовался Отец, указывая на странную остроконечную шишку на лбу ребёнка.
Внятного ответа от врачей он тогда не получил.
А потом Корнеплод подрос, и новообразование на его лбу оказалось самым настоящим рогом.
Удалить рог не представлялось возможным, поскольку при детальном обследовании выяснилось, что в корне своём он имеет сложную структуру, куда входят кровеносные сосуды и толстое ответвление тройничного нерва.
Так и остался Корнеплод рогатым.
В школе одноклассники часто высмеивали его, задирали с садистским восторгом. Уже в 5-м классе мальчик едва не убил одного из особенно ярких дразнил, проколов ему рогом шею: это была вынужденная самооборона. В 7-ом Корнеплод завалил двоих: схватил руками за ворот и насадил на рог глазом. Был помещен в закрытый интернат, где воспитанники расправились с ним: подговорили похотливую медсестру угостить Корнеплода снотворным, а когда юноша уснул, приглашённый специально для этой цели ребёнок-мутант, ввёл чудо-рог себе в прямую кишку, где растворил особыми анальными выделениями до состояния кашицы.
Раньше, когда мама ещё была беременна Геной, Отец разводил попугайчиков.
В особых клетках размещались 3 разноцветные пары.
Ещё у папы был многотрубный презерватив, семафорное стекло, трещотка, слизь и мандавошки.
Гена родился двузубый, и говорить начал поздно: лет в 6, перед самой школой. Из школы, впрочем, его быстро отчислили за навязчивую мастурбацию на уроках.
Отец уже тогда был к нему недобр, но глядел похотливо, и однажды предложил поиграть без одежды с куклой Буратино.
Чем в конце концов закончилась эта игра, всем известно.
У шахтёров был праздник: Филиппа Шалашова повысили до начальника участка, и он проставлялся, явив публике около 10-ти литров чистейшего самогона из виноградной браги.
— Давай, Филиппыч, не подкачай, — важно напутствовал Борька «Индус», опрокидывая стопку и метая в рот крупную дольку маринованного чеснока.
— Расти всё выше, наш доблестный горняк! — подлизывался педераст Бороздило.
— Пусть твоя воля будет так же крепка, как отбойный молот, которым ты долбишься в ядовитый гранит склепов Вечности! — провозгласил тост Антон Затяжной, а Степан Щорс крякнул — и залудил остатки из бутыли винтом.
Так балагурили они до поздней ночи, и не знали ещё, что, спустя годы, место их банкета будут называть Червивым Логовом: в самогоне Филиппкином содержалась особого рода плесень, от которой участники застолья к утру пришли в неистовство.
Стоит ли перечислять все их жертвы, или будет достаточно упоминания о пяти распятых на воротах крематория юношах с прижизненно вырезанными гениталиями и двух молодых девушках, изнасилованных при помощи отбойного молотка и частично съеденных сырыми?
— Меня пугает звук саксофона, — признался однажды в бильярдной отцу Вадим Брещик (они дружили с детства, а потом вместе служили в ракетных войсках).
— Чего ж в нём страшного? — Отец снисходительно улыбнулся, натирая мелом кончик кия.
— Понимаешь… тоска какая-то. Как будто всё ушло — и не вернёшь. Обречённость, безволие, депрессия.
— Тебе надо меньше курить дурь, а ни то ты совсем ослабнешь, и даже не сможешь пробить вон тому пацану в красной куртке башку бильярдным шаром…
— Это я-то не смогу? — Антон подкинул в руке шар…
Теперь Отец вспоминал об этом случае с грустью: в те времена он был счастлив с Юлей, бросил пить, и живы были дети.
Когда Кузьма был ещё ведущим на радио, любил посещать с друзьями фут-фетиш клуб. Самозабвенно дрочил, нюхая украденные на стриптизе босоножки. На жёстком диске была у него огромная подборка фильмов и фото соответствующей тематики.
Потом он долго не появлялся в обществе.
А с недавнего времени решил снова, что называется, выйти в свет.
И вот как-то раз во время ночной дискотеки Кузьму угостили весёлой таблеткой 2 знакомые бляди, которым в былые времена за скромное вознаграждение сосал он пальцы на ногах и вылизывал пятки.
Тут-то Кузьму и двинуло.
Он ушёл куда-то в парк, гулял среди тронутых первым заморозком вязов, и отчётливо вспомнил: это он — именно он, Кузьма, — задушил тогда деда Василия, когда тот уснул на кушетке после 0,75 кагора.
Ему сказали соседские мальчишки, что дед Василий колдун, и наводит на местных девок порчу. И что дворовый актив скинулся на мотоцикл Honda — приз тому, кто справится с треклятым.
Но куда потом подевался этот мотоцикл? Продал он его, что ли? Или обменял на наркотики? Или его просто развели, и никакого мотоцикла в помине не было?
Этого Кузьма так и не вспомнил: таблетки отпустили, он уснул на лавке, кончив и обосравшись во сне.
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |