Один милый парнишка по прозвищу Бутон решил однажды развлечься. Родителей дома не было, уроков на завтра не задали, а соседский мальчик Витя отморозил себе кончик уха.
Бутон ходил по квартире, скользя по паркету шерстяными носками. Постепенно шаг его ускорялся, он с разбегу влетал в коридор, на кухню и обратно, и при этом издавал ртом шипящие звуки. Эти звуки должны были символизировать рёв трибун, а сам Бутон вообразил себя матерым хоккеистом.
Вот жестом профессионала он выхватил из-за шкафа клюшку, литой диск шайбы шлёпнул о паркет. Бутон размахнулся, чуть не задев при этом люстру, и что было сил влепил по шайбе, едва удержавшись на ногах. Шайба ударила в дверь, отскочила, осыпав краску, и срикошетила в стену. Бутон отложил клюшку, озабоченно проскользнул к двери.
Плохо.
На двери осталась отчетливая черная вмятина. Сейчас в коридоре темно, и её не видно, но вечером, когда все будут дома, наверняка кто-нибудь включит свет. И пиздец тогда. Папаня возьмет магнитофонный провод и прикажет оголить жопу. Мать отвесит несколько звонких пощечин. Начнется регулярное истязание.
Так же и соседский мальчик Витя якобы отморозил себе ухо. Как же, как же, отморозил. Это мать едва не оторвала ему его, за то, что скрыл двойку по физике.
И только Алеша счастлив.
Ядовитых хомяков, убитых дедушкой, хватило на десять полновесных котлет с чесноком. К котлетам дедушке полагалось пиво, а Алеше – человеческая кровь.
– Дед, а почему ты пьешь за ужином пиво, а я – кровь? – спросил Алеша, выплёвывая хрящ в кошачью миску.
– Так ведь я – человек, а ты – вампир, Алешка, – пояснял дедушка-сторож, сворачивая папиросу.
Алеша встал, вышел из комнаты и подошел к зеркалу в прихожей. Он поднял себе пальцами верхние губы и критически осмотрел оскал.
Да нет, вроде. Всё как у людей.
Но что-то не так с его отражением… Ёбаный боже, да его ли это лицо?!…
Алеша так испугался, что влажно пукнул, и слегка обосцался.
Отражение надолго врезалось ему в память и, со временем, стала преследовать. Алёша боялся смотреть на себя в зеркало. Заходя в ванную, он занавешивал его полотенцем, и только потом включал свет. В прихожей он повернул его отражающей стороной к стене.
Дедушка молча наблюдал за ним, но однажды не выдержал:
– Алешка, ты у меня трус, оказывается?
– Чего это?
– Того… Сам знаешь… Что ж ты от зеркалов-то прячешься? От страха своего прячешься. Страх побеждать надо, милый. Иначе он сделается хозяином твоей жизни, и станешь ты, Алеша, ничтожеством. А трусливый наследник мне не нужен. Я лучше удавлю тебя этими вот руками, пока силы есть…
– Не надо давить меня, деда! – просил Алеша, – Я буду бороться со страхом, обещаю!
Не желая сдаваться страху, Алеша решил стать художником и написать свой кошмар – чтобы раз и навсегда избавиться от него.
Решил сделать свое творчество избавленьем от страха.
Этот мотив четко прослеживается в ранних картинах художника. То здесь, то там на фоне пасторального пейзажа или индустриальной мощи, мелькают навязчивые отражения оскаленных ликов. Постепенно изображение теряет форму, плоскости ломаются под сильными пальцами кубиста, затем заново склеиваются, и, будучи сварены кислотой беспредметного, летят в пропасть тотального отрицания.
…
– Тебя, Алеша, погубит тщеславие и похоть, – не раз наставлял внука дед, расправляя рыбацкие сети, – Настанет день, ты взглянешь назад и поймешь, какую громаду потерял, пытаясь экономить на мелочах. Но бабы не возвращают ни чувств, ни денег, так что поимей это ввиду. А можешь и просто поиметь. А я введу.
– Ну нет, дедуль, я к такому пока не готов, – отмахивался Алеша, натягивая жгут для рогатки, – У меня такое понять – мозгов не хватит. Вернее, мозгов-то как раз хватит, а вот жизненного опыта, это навряд ли. Куда мне супротив твоего, дед?
– Пожалуй, ты прав, – дед задумчиво мял папиросу, – Нет смысла предупреждать людей словами. То, что услышал, живет недолго. Но что если записать тебе напрямую в мозг программу чужих впечатлений? Жизненный опыт двух, а то и трех дородных мужиков-экстремалов?
– Но дед, это будут их впечатления, понимаешь: их, а не мои, – сокрушался Алеша.
– Ну и что?
– Как что? Это называется расщеплением личности, шизофренией. Ты мне еще жизнями каких-нибудь блядей мозги заканифоль, чтобы я при случае вспоминал, как ебли меня в рот и в жопу пьяные солдаты у водокачки.
– Что ты говоришь, ты, сучонок? – рассердился дед, отбрасывая паяльник и хватая плеть, но Алеша ловко ускользал по коридору.
– Сколько раз в день ты дрочишь, скажи мне? – громко спрашивал дед Алешу, теребя корнеплод прокуренными ногтями.
Алеша молчит.
– А я скажу тебе: ты всю свою жизнь превратишь в дрочню! Всю жизнь продрочишь, да! А ты знаешь, что каждая твоя дрочка – это плевок в лицо будущих поколений?
– Вот и заебись, – шепчет Алеша, надрачивая хуй перед зеркалом в ванной.
Это дополнение к «зеркальной» теме в творчестве художника. На многих полотнах автор предстает перед нами в виде зеркального отражения мастурбирующего подростка. На некоторых набросках юноша кончает обильной струей, изображая устами телефонный звонок.
