«Приходит мысль, что не в ту игру я играю. Не моя это игра. По молодости был увлечён чужими ценностями (не скажу, что фальшивыми, но лично мне глубоко чуждыми). Отсюда и фрустрация, когда приберегаешь в шкафчике одноразовый стаканчик с мармеладом, а взамен получаешь холодный голосок в трубке.
Но как перестать играть в эту игру? Возможно, я не прекращаю играть, потому что игра эта мне нравится, в чём сам боюсь себе признаться? Но тогда нужно играть с полной самоотдачей, что не выходит совершенно. Вот так, в трёх соснах заплутал.
Объяснение противоречию возможно лишь одно: целостность моя нарушена. Отсюда и действия, идущие подчас совершенно вразрез друг другу. Отсюда и поразительное перевоплощение после принятия внутрь лекарственных грибов и трав…»
Примерно так размышлял, сидя на кафельном уступчике Виталий, когда Антон, появившись, наконец, вырвал его из состояния задумчивости.
Виталий огляделся. Помещение представляло собой что-то вроде совмещенного общественного санузла. Вдоль заросшей склизкой плесенью стены располагались странного вида душевые кабины: в основании своём они имели нечто вроде овальной бетонной подушки, непонятно для чего служащей. Перегородки между кабин были совсем небольшие, какие-либо двери отсутствовали. Напротив такими же рядами шли отхожие места, обустроенные столь же нелепо и в состоянии столь же запущенном.
– Ну чё, я затарился… – Антон похлопал по задрипанной спортивной сумке, – Через полчасика выезжаем.
Виталий кивнул, а сам снова задумался: как теперь быть? Чем всё это закончится? Он понял вдруг с пугающей ясностью, что всё это время являлся примитивным снарядом в заколдованном круге похоти. Внутренние сражения, за ходом которых он так долго следил и результатами которых так гордился, оказались лишь жалкими потугами мастурбирующего дегенерата. Что ж, продолжать? Вечерняя поездка даст ответ на вопрос?
В этот момент он вспомнил момент задержания. Как он почуял их, стоя за дверью, и понял в тот же миг, что сопротивление бесполезно. Но по условиям игры он должен был сопротивляться, хотя прекрасно понимал, что веры нет, и любое движение будет лишь трепыханием насаженного на крюк обречённого.
Но, несмотря на смертельное оцепенение и полный паралич воли, он вынул нож и попытался открыть его. Это движение он долго отрабатывал перед зеркалом, так что во время тренировки приводил клинок в боевое состояние одной рукой в считанные мгновения. Теперь же было совсем не то. Вместо ножа в руку лез проклятый портсигар. Наконец, взял то, что нужно. Вынул. Лезвие не хотело раскрываться: нож сделался таким же скованным и непослушным, как и его собственное тело.
Женщина и мужчина спешили к нему, пистолеты в руках. Виталий поднял нож над головой и с огромным трудом раскрыл его двумя руками. Потом он, шатаясь, вышел из-за своего укрытия и, слабо вскрикнув, замахнулся. Тотчас женщина спустила курок, в голове лопнул горячий шар, и всё потемнело. "Ах, как больно!" – успел он подумать.
Хлопнула дверь: Антон пошёл узнать насчёт машины. Виталий поймал себя на том, что опять сидит в напряженной скрюченной позе и рьяно обкусывает кожу у ногтя большого пальца, так что солоноватая кровь уже щекочет на языке.
Омерзительно зазвонил мобильный. Он знал, что голоден, но кусок не лез в горло. Он боялся повернуться, боялся сделать движение. Представил себе, как будет ждать её в машине, сунув между ног никак не желающие согреться кисти рук, тошнотворно нежные, несмотря на многолетние попытки изуродовать их. Впрочем, кое-чего он добился (кривая улыбка). Лучезапястный сустав правой так и не пришёл в норму.
Будет ждать, глядя в зеркало на проходящих мимо и с обречённой усталостью констатируя: не она, не она, не она… Возможно, попытается медитировать (кривая улыбка). Послушает музыку. Минут пять. Потом будет звонить. Потом она придёт, наконец, он растеряется, не будет знать, что сказать; вороватый поцелуй, неизменный букет, имидж невозмутимого, мягко тронуться, предложить коньяка.
Блядь. Доколе?
Проезжая мимо «Дикой орхидеи», он спросит: «Сегодня трусы покупать не будем?» Что она ответит, это не важно. Он хотел бы спросить: «А сосать-то ты будешь?», но не спросит: роль не позволяет.
И вот настал вечер. Она пришла быстро: ему почти не пришлось ждать. Апрель в разгаре, и даже в лёгкой куртке жарко. Он сказал: «Я очень рад тебя видеть» (это было правдой) – и достал из багажника три жёлтые розы. Она отвечала: «Я тоже». Проезжая мимо «Орхидеи», он забыл о своей плоской шутке: он рассказывал ей свои последние новости. Она была в длинном пальто и джинсах. Простуда еще не прошла, усталость дала о себе знать: её опять стало укачивать. Коньяк не помогал. Отодвинув кресло и опустив спинку, она полулежала, подставив прикрытое рукою лицо под струю пропитанного выхлопом воздуха. («Может, ты беременная?» – не совсем удачно пытался шутить он.) Она начала вдруг с усилием, переходя на крик почти, оправдываться: что у неё совсем нет времени, что не на кого оставить дочь. Держа одну руку на руле, вторую он положил ей между ног и тихо двигал. При выезде на трассу, хотел остановиться, но место было неудачным: совсем недавно здесь погибла сестра. Проехали дальше. Он позвонил в «Мосрыбхоз». Минут пять целовались в засос. Расстегнул ширинку, достал член. Она извинилась, сказала, что слишком плохо чувствует себя и сосать не может. Он предложил заменить рот рукой. Мимо проносились машины, было еще совсем светло. В такой обстановке действительно трудно расслабиться. Она права: чтобы ебаться в машине надо отъехать куда-нибудь в укромное место, чтобы можно было раздеться и всё такое. А здесь – нет. Здесь вспоминать молодость неохота.
Когда он кончал, они вдвоём пытались ловить сперму в пластмассовый стаканчик с остатками коньяка. Поймали не всё: часть осталась на его пиджаке и рубашке.
