ТакГоворят, человек измельчал. А был ли он так уж велик, хочется спросить. По всей видимости, всё же был, если не брешут. Это всё равно как престарелый развратник, уныло разглядывающий перед зеркалом своё пообносившееся рыло, задался бы вопросом: а был ли я когда-то молод?
Можно достать старые фотоальбомы, включить любительское видео и убедиться. Но что толку? Ведь это, наверное, повергнет его в печаль. А жизнь должна приносить радость, так? Ну, а если предположить, что молодость – лишь неприятная галлюцинация памяти? В этом ракурсе седина и морщины совсем не расстраивают, ведь они были всегда. Они даже украшают, придают солидности. И вообще, ретро сейчас в моде. Эти фотографии лучше сжечь: в те времена фототехника была на пещерном уровне, на них и не разглядеть ничего толком. Изящные морщины совсем расплываются, а седина не видна из-за неудачного освещения: на неё падает тень. То же и с видео. К черту. Зачем переживать и расстраиваться из-за таких пустяков? Гораздо комфортнее верить в приятное. Не даром же говорят: "святая ложь". Кто-то из великих давным-давно заметил, что ложь – необходимое условия существования человека. Это как пища, как Солнце, воздух и вода. Почему слово "ложь" мы воспринимаем негативно? Откуда эта несправедливость в коннотации? А это просто очередная ложь. Раз ложь для жизни является полезной, то, разумеется, первое, что следует оболгать и охаять, так это её саму. Весьма логично, как мне кажется.
Мне вспомнился отчего-то странный случай, произошедший со мной в пору студенчества, уже ближе к её окончанию. Летом, после сессии мне нужно было зайти на кафедру, чтобы забрать зачетку у преподавательницы, одной престарелой и очень уважаемой дамы. Выбрав время, я появился в alma mater. Коридоры института были пустынны, освещение включено не полностью. Эта пустота, полумрак и прохлада ввели меня в уныние, но в то же время как бы успокоили. Я медленно поднимался по центральной лестнице, стараясь отчего-то идти точно посередине. Вот и кафедра. Открываю дверь. Высокие потолки, тяжелые портьеры на окнах плотно задернуты. Настольная лампа испускает тёплое сияние. Наталья Павловна (?) появляется откуда-то из тени, словно всплывая на поверхность реальности. Я беру зачетку у неё из рук и, даже не посмотрев, кладу в карман полотняной сумки. Замечаю как раз, что карман этот надорван. Старушка хочет помочь мне: я её руках я вижу катушку ниток.
– Наталья Павловна, не утруждайтесь, я дома сам зашью, – я тяну сумку, но она не выпускает. В её руках какое-то небольшое приспособление вроде канцелярского скоросшивателя. Она вставляет в него катушку и защемляет надорванный край специальным зажимом. Я понимаю, что это – портативная швейная машина, очень маленькая, походная. Ведь Наталья Павловна раньше часто ходила в походы. Она зашивает разрыв ловкими аккуратными стежками. Я жду. Вдруг она поворачивает ко мне маленькое сморщенное и лицо и отчетливо произносит:
– Ты серьёзно заболеваешь, Витюша.
Оторопевший, я не знаю, что ответить. Молчу. Она заканчивает штопку и молча протягивает мне сумку. Затем поворачивается спиной и идёт к столу, достает какие-то бумаги, всем своим видом говоря, что более мне здесь делать нечего. Я выхожу, осторожно прикрыв дверь. Неясное отчаяние гложет меня.
Так и сейчас.
Так и сейчас. Что впереди?
Неясный сумрак склепа?
И сердца стук в твоей груди
Звучит совсем нелепо:
Так рыба бьётся на песке,
Глаза бессильно пуча.
Спусти курок.
Дыра в виске –
И больше жизнь не мучит.
Спусти курок, и груз проблем
Растает изумленно
Навеки. Ну же, встань с колен!
Смелее, заключенный!
Сорви наручников браслет,
Сломай решеток прутья,
Испачкай пол: оставь свой след
Мозгов кровавой мутью.
Ты сам – палач свой и тюрьма,
С рожденья обреченный,
Что нам терять, кроме дерьма?
Смелее, заключенный!
Тогда я долго пребывал в смятении, а потом понял: старуха задумала меня убить. Это было колдовство, смертельный наговор, порча. Чтобы обойти мою защиту и расположить к себе, она сначала прикинулась добренькой, и взялась зашить мою сумку. Я раскрылся – и тут она нанесла удар!
Только мы не из таковских! Не на того напала, блядь, ясно?
Не бздиловатой я породы.
Моя мечта – губить народы.
С говном смешаю города,
Над трупами ликуя, да!
А хуйли нам, красивым тётям?
Прогноз фатален: вы умрёте.
Сегодня вы, а завтра я:
Прости-прощай, любовь моя!
Трухлявая волшебница бросила мне вызов, почуяв соперника. Но я оказался сильнее. Сдюжил – и оборол гадину. Еще бы, ведь я тогда был молод, полон сил. Мне возразят: наивен, неопытен! Да. Но дух-то, дух! Недаром заметил один славный боец: воля побеждает навык. Старуха была очень коварна, поднаторела в колдовских приёмах. Умела иссушить человечью жизнь сухим пиздяным ветром, могла ослепить и заморочить. Выдернет у себя из лобка седой волос, положит на ладонь, нашепчет заговор, дунет – волос этот полетит, полетит прямо к жертве, попадёт ей в глаз – и зрение у человека нарушится, и всё будет он видеть так, как хочет старуха. А попадёт в ухо – слух нарушится, будет слышать только то, что старухе любезно. А в нос попадёт? Обоняние нарушится. И будет человеку казаться, что всё вокруг пахнет как немытая бабушкина пизда.
Еще эта противная женщина любила изводить людей ведьминым плевком. Для этого она незаметно плевала на людей, зайдя сзади в толпе. Плевок быстро высыхал и впитывался в ткань. Но теперь через этот плевок человек становился меченым. Дома старуха съедала живого щенка, а потом выблёвывала его в зеркальный тазик. Затем сверху сыпала пропитанную керосином перхоть и поджигала: в образовавшемся облаке волшебного дыма меченый человек был виден как на ладони. А пока он был виден, старуха могла прищемить его судьбу, проткнув изображение раскаленным гвоздём. От этого у неё на руках часто были ожоги.
Всё это я узнал от одной девушки-студентки, с которой познакомился несколько недель после того случая. С её-то помощью я и одолел колдунью. Девушку звали Соней, и она тоже занималась магией. Злая старуха думала, что Соня с ней заодно, и обучила многим секретным техникам. Но Соню не устраивал этот союз: она понимала, что старуха хочет иметь в её лице послушного солдата-исполнителя, озабочена идеей подчинения и тотального контроля. Соня решила сделать меня своим союзником в борьбе с ведьмой.
Мы накапливали силу, предаваясь ебле. Ебясь, мы как бы натягивали тетиву лука, а в момент оргазма тетиву эту спускали. "Сейчас буду спускать!" – Задыхаясь, шептала мне Соня, прыгая на хуе, как заведенная. "Я тоже, я тоже! Спускаю! Ааа!" – Вторил я ей, стискивая её в объятиях и вжимаясь в неё как в глину.
И отравленная стрела летела старухе прямо в сердце, похожее на чёрную жабу.
Червивую дохлую жабу.
И вскоре старая ведьма издохла.
Люди врут, что на рассвете,
Солнца жар нас будит зыбкий:
Гонит ночь жемчужной плетью
По утрам твоя улыбка!
А под вечер хладнокровный
Мне, уставшему с дорог,
Сладкий сон приходит, словно
Свежий запах твоих ног.
Эти стихи я когда-то посвятил Соне. А она подарила мне носок, который по моей просьбе носила пять дней, не снимая. Носок я хранил в пластиковом пакете – чтобы запах не выветрился. Это сейчас такие носки можно заказать в интернете, а тогда… Всегда лучше иметь в качестве фетиша вещь человека, которого лично знаешь. В противном случае скептицизм неумолимо просочится и разъест даже самую неукротимую страсть: чей носок тебе прислали, поди проверь, возможно, совсем не той милашки, что соблазнительно щерится с экрана. Впрочем, хватит об этом.
Вот я согласился на предложение СВ, причем согласился буквально сразу, а теперь призадумался. Ощущение такое, что манипулируют мной. И ведь вроде бы, легко сказать: я-то перец тёртый, ага, наебешь кого в зеркале увидишь, а осадок в душе неприятный какой-то. Нет, если б я СВ столько лет не знал, ни за какие шиши в такую тему не вписался бы. И еще этот кошмар ночной – как раз накануне…
И странное дело: как только я хочу поговорить с СВ об этом сне, что-то непременно нам мешает. А несколько раз даже так было: я уже в уме составил примерно нить разговора, уже фразы подобрал и представил, как всё это буду говорить ему, и даже его ответы примерно представил. И вот встречаемся, а я не могу всё это сказать, как хотел. Каким-то идиотом вдруг сам себе начинаю казаться. Вот так скажи я ему: "Семен Васильевич, я видел вас во сне вместе с этими Масло и Пекарем, хотя их до этого не знал, понимаете? И видел, что вас убьют, что заговор против вас намечается. А вы меня трупы оживлять обучили, так что я и вас оживил на какое-то время, выебав в жопу и вколов раствор специальный. А потом съел некоторые ваши органы и натянул вашу кожу, чтобы слиться с вами и стать одним существом, чтобы дальше с врагами бороться. Да. Бороться и победить. Одолеть врага коварного." …И что он мне на это ответить? Сходи, подлечись, скажет.
И тогда все мои надежды рухнут.
А надежда у меня есть одна заветная.
Я только поэтому в тему такую стремную и вписался. И никакие деньги ни при чем тут. Тут другое.
Откроюсь, пожалуй.
Страх.
Главная причина – страх.
Умирать не хочу.
Глупо звучит, да? Хочу жизни вечной, ха! Старо как мир. Но когда я про клонов и прочую поебень услышал, надежда во мне вдруг затеплилась. Как дупло в зубе. Засвербело. Я знаю, знаю, я слаб и поддаюсь влияниям. То есть, СВ влияет на меня определенно. Вроде трезвый по жизни, прагматичный, расчетливый, а что для меня СВ? Сколько раз попадал из-за него? Да вот хотя бы паи его ебучие купил, и сижу теперь в убытках. А всё равно верю. Верю.
Вот мы и пришли к тому, с чего начали: комфортнее верить в приятное.
И интеллект против такой веры – ничто. Потому что в вере – инстинкт, а интеллект – лишь инструмент его. Интеллект сделает так, как инстинкт подскажет.
Вот любовь возьми: та же картина. Брак по расчету, это не любовь, это как раз интеллектуальное. А настоящую страсть никаким умищем не одолеть. Хуй мозгами не поднимешь. Но опустить, пожалуй, получится. С помощью волевого усилия. А в чем основной перец волевого усилия? В концентрации.
Воля как линза, которая собирает лучи в пучок.
И когда лучи эти собраны в пучок в одной точке, они прожигают насквозь.
Но поглядите: глаз тоже устроен как линза: хрусталик собирает отраженный свет на задней стенке, и мы видим. А если пучок сфокусировался чуть дальше – всё расплывается. У человека плохое зрение. И никакой волей его не исправить. Впрочем, нет. Есть специальные упражнения: говорят, помогает. То есть, и здесь воля рулит! Стало быть волю тренировать надобно. Но на это энергия нужна. Это всё равно как нож точить: точишь и точишь, точишь и точишь. Однообразно так, без особых видимых результатов. А потом глядишь вдруг, ёбать-колотить, лезвие острым стало как бритва! Разрезает подкинутый в воздух лист папиросной бумаги. И ты бросаешься на врага: мат, кровь, пыхтенье. Отдышался, глядь: а лезвие всё затупилось и выщербилось о рёбра местами. И снова садишься и точишь. И так всю жизнь – как жук-точильщик.
Так
Червь ползёт по лезвию:
Вперёд и вперёд. Вперёд – до конца.
Вы скажете: жизнью он брезгует…
Но это неправда! Качают сердца
Кровь,
Чтобы пульс барабаном позвал на земле змею:
– Там, впереди – твоя цель: вперёд, по лезвию!
Там, впереди, ты счастье найдёшь:
Вперёд, по лезвию!
Там, впереди, ты смысл поймёшь:
Вперёд, по лезвию!
Там, впереди, сбываются сны:
Вперёд, по лезвию!
Там, впереди, все добры и честны:
Вперёд, по лезвию!
Там, впереди – любовь твоя:
Вперёд, по лезвию!
Там светлых надежд голубые края:
Вперёд, по лезвию!
И то, что банально, уже не смешно.
Вперёд, по лезвию!
Устал? Отдохни. Но сдаваться грешно.
Вперёд, по лезвию!
И ты всё ползёшь, и пытаешься петь:
Вперёд, по лезвию!
Там, впереди, ждёт тебя
Твоя смерть,
Так вперёд, по лезвию!
Вперёд…
Так вот, удивительное дело: как только за обедом я про клинику СВ услышал, всё внутрях у меня передернулось словно затвор винтовки. Напряглось перед выстрелом-хуистрелом. Что если мне своего клона вырастить? Или скрестить меня с чем-нибудь долгим, твердым, холодным, с гранитной плитою, к примеру.
Налётом плесени я покрыл бы утёс гранитный: там, на далёком острове, и только свирепые океанские валы омывали бы меня, шершавого, безмолвного, ко всему безучастного. Или поселиться мне в тихом омуте, стать водой его черной, неприветливой. В непроглядной глубине пещер, где только черви, да мыши летучие – там застыть ледяной прохладой, уставившись внутрь себя самого? Я стал бы надгробием на собственной могиле: на кладбище тихо, уютно. Просто сидеть и смотреть, как одинокий ветер перебирает лепестками почерневших берёз. Откуда во мне это? Почему так? Отчего не бушевать огнём, не радоваться сочными языками пламени, слизывая и пожирая закостеневшие обломки сущего? Зачем этот холод, и ночь, и слизь на прибрежных камнях?
Мне необходимо встретиться с этим доктором Жало.
И странная вещь: я уже почти месяц числюсь у СВ в штате, а главного врача так и не видел. Я понимаю, конечно, профили у нас разные: ему скальпель, мне – финансы… но, чую я, дело не только в этом. СВ ведь в первый же день обещал нас познакомить. Ан нет, не сложилось. И потом тоже, сколько раз та же канитель: я приду – Жало только что уехал. Жало на подходе – мне нужно срочно отлучиться по делу. Не хирург, а летучий голландец.
А мне о многом спросить его нужно. Да и просто посмотреть интересно: что за человек? Каков из себя? Высок ли, низок, волосат ли, как говорит, как ходит, что из еды предпочитает? В этом живейший интерес для меня. И чтобы на задушевный разговор его вытянуть: может, под водку, может, еще как. Залезть в самое нутро его, натянуть на себя его шкуру – и глянуть на мир его хирургическим глазом.
А там и поглядим, каково оно.
Ходют кооони
Над рекооою
За кобыыылой
За слепооою…
Эта притча – не для вас,
Тех, что любят плоть колбас,
И, на бабе зло пыхтя,
Пьют кровищу из дитя,
Что приехало на бал,
Где конём я всех ебал.
И серебряные жуки на сердце моём переползают с места на место, а улететь не решаются: уж больно кровь сладка.
