– Тараканов будешь?Дождь, прошедший в конце необычно душного дня, был весьма кстати.
Виктор так замотался в офисе, что приготовленная Галей курица по-сычуаньски не вызвала в нем почти никаких эмоций. Вскрыв запотевшее пиво, он грузно опустился на стул и приложился к горлышку. Взял пульт, понажимал кнопки, отложил в сторону.
– Устал, Витюш? – Галина возилась с духовкой.
– Ага… – отвечать было лень.
Он взял вилку и принялся медленно поглощать ужин, запивая пивом. Галя что-то рассказывала, но Виктор не обращал внимания, реагируя глухими междометиями. Не доев, он тяжело поднялся, рыгнул:
– Галь, я это… Спать, короче… Упарился за день, ага?
– Я чуть-чуть телик еще посмотрю и приду к тебе! – она обняла его, мягкими губами прислонилась к липкому рту: многолетний автоматизм отработанных ласок.
Вечерний туалет дался Виктору с трудом. Поймав свой брезгливый взгляд в запотевшем зеркале, он потащился в спальню. Подушка пахла потом. "Надо сказать Гальке, чтоб белье сменила… – подумал Виктор, натягивая одеяло, – завтра Кук заебет, а расчеты еще не готовы… Кроме меня кто будет делать? Валить надо из этой конторы… Эх, были времена, были люди…"
Вздохнув и почти проваливаясь в сон, Виктор вспомнил начало карьеры.
Одутловатый Абрашкин. Веселый здоровяк Питько. Прирождённый деловар Валерий Сучило… Он не сразу осознал, что последовательно всплывавшие из глубин памяти образы уже не подчиняются вялому мускулу измотанной воли и начинают жить самостоятельно, жить своей собственной призрачной жизнью.
– Десять лет я торговал пердячим паром, десять лет с лишним, и что? – Сучило улыбнулся и скрестил на груди свои большие шишкастые руки. По лицу его неясно было, ожидал ли он ответа на свой вопрос. А все как бы ждали продолжения.
– Но ты же научился кое-чему… Стратегии там… Знакомства приобрёл опять же… – осторожно заметил Содомидзе после некоторой паузы.
– Знакомства… Хуёмства. Таких друзей – за хуй и в музей. Срать с ними рядом не сяду, с большинством… Нет, ну встречались, конечно, нормальные люди, но в основном… Отбросы. Жадные, трусливые, неинтересные отбросы. С жутким самомнением, к тому же, что особенно смешно. Такие маленькие пупы Земли. Не пупы даже, а пупочки. И вся Земля покрыта этими пупочками как прыщами. И выясняется, что это именно прыщи… вернее, нарывы: гнойные головки, сыпь, короста, лишай, блядь, опоясывающий… Зараза, в общем.
– Ну, брат, нельзя так категорично, – Семен Васильевич ткнул сигарету в блюдце с объедками, – В любой сфере есть свои тонкости. Вот я…
– Семен Васильевич, я вас умоляю… – Сучило отмахнулся, словно от мошки, – Это я всё уже слышал… Категорично… пиздогорично… Я вам говорю: десять лет пердячим паром. Это вот моё личное мнение, и давайте не будем ссориться.
– А что вы скажете на это? – в правой ладони Семена Васильевича неожиданно вырос странный предмет, напоминающий кожаное веретено с антенной. Раздался приглушенный звук, словно кто-то дунул в пустую бутылку, и в следующий момент на поверхности стола появился маленький человек, весь голый, с белой как бумага кожей. Присутствующие застыли в немом удивлении, а человечек упал на колени и принялся резво мастурбировать, плюя и щерясь.
– Э… Это… – Содомидзе склонился над человечком, и в этот момент последний с протяжным криком кончил, так что несколько капель спермы попало Содомидзе прямо в полуоткрытый от удивления рот. Лицо Содомидзе мгновенно посерело, он странным образом забулькал глоткой и стал сползать с кресла.
– Атас! Колдовство! – Сучило метнулся, желая ухватить поскрёбыша, но его рука поймала воздух.
Семен Васильевич пукнул и зашелся приступом хохота, напоминающего работу несмазанного поршня. Содомидзе подёргивался на полу, на губах его пузырилась пена.
– Семен Васильевич, вы снова за своё! – Сучило весь дрожал от адреналина.
– Да в чём дело, родной? – отдышавшись, Семен Васильевич потрогал ногой переставшее уже шевелиться тело Содомидзе, – Мы же по-любому договорились убрать говнососа… Я просто позволил себе некоторый джаз…
– Всё, с меня довольно. Ебал я ваш джаз. Честь имею. – Сучило порывисто встал и вышел, не притворив дверь. Семен Васильевич бросился за ним:
– Валера! Милый, погоди, ну что ты?! Малыш, постой! Постой!
– Ну, чего тебе?
Он нагнал его в тёмном коридоре, ухватил за руку, тяжело дыша.
– Милый, я опять это… Ну прости, прости! Это… идиотская шутка, прихоть старого маразматика… Я хотел рассмешить, клянусь, так вышло…
– Ни хуя себе рассмешил! Всё, пусти, я ухожу…
– Валерочка! Умоляю!!
– Да отпусти ты руку, бля…
Сучило резко оттолкнул Семена Васильевича, так что от неожиданности тот сел, ударившись затылком о стену. Сучило направился было к выходу, но затем раздумал, вернулся, ударил Семена Васильевича по голове коленом, расстегнул штаны и с усмешкой принялся мочиться на обмякшее тело.
Вдруг моча его засветилась в темноте. Тут же Сучило запрыгал на месте, отчаянно матерясь: его корчило изнутри, словно раскаленная проволока проникла ему в уретру до самых почек.
– Пусти, пусти, сука!! А-а-а-а-а!!! – извивался Сучило, но вскоре упал без сил, трясясь, и его обильно стошнило.
– Тварь… – Семен Васильевич с трудом поднялся на ноги, – Вот из-за таких подонков мы до сих пор не можем жить как люди. Гадина, ёбты. Ты мне как сын был, как близкий человек… Я, блядь, тебе свой бизнес доверил! Приблизил тебя, всё сделал! Тварь.
Вдруг голос его сорвался в громкий беззастенчивый плач, и он затрусил на лестницу, по-детски размазывая слёзы. Сучило умирал, кряхтя, словно в запоре, и медленно извиваясь, как перерубленный лопатой червь.
Но проходит что-то около полутора часов, и Семен Васильевич возвращается.
Вместе с ним высокая худосочная дама в тёмном обтягивающем платье. Виктор понимает, что это Клавдия, хотя во сне она выглядит иначе. Они подходят к Сучило – у того на лице уже начинают проступать трупные пятна. Клава ощупывает Сучило как слепая. Её длинные нервные пальцы касаются его лица, затем спускаются вниз, расстегивают штаны, достают скорченный потемневший член.
– Сеня… Ты сжег его, посмотри…
– Молчи! Молчи! – Семен Васильевич суетливо вертится вокруг тела, переворачивает его на бок, ложится рядом, достает из сумки маленький шприц, вонзает мертвецу в шею: туда, где заканчиваются волосы:
– Соси, Клав, давай…
Клавдия осторожно берет в рот скрюченный член Сучило, но вскоре отстраняется:
– Давай лучше ты… Я не могу: он сгорел изнутри, как чипсы…
Вздыхая, Семен Васильевич обнажается. Его короткий, но толстый фаллос находится в полунапряженном состоянии. Пыхтя, он возбуждает себя руками. Клава садится рядом, снимает туфли, прислоняет ступни к его лицу:
– На, понюхай…
Семен Васильевич нюхает, у него наступает неплохая эрекция, он смазывает слюной задний проход Сучило и короткими рывками проникает в него. Одновременно Сучило начинает двигаться и стонать.
– Оживает… – шепчет Клава, обуваясь.
– Это раствор… – задыхаясь, хрипит Семен Васильевич, – Раствор подействовал…
Внезапно он кончает, громко матерясь.
– Ну, что, блядь? А? А? – Клава отвешивает Сучило несколько хлестких пощечин, затем приседает над ним и мочится на него широкой струёй. Сучило шевелится и произносит:
– Пошил я платье, да не по вашей мерке.
– По нашей, по нашей…
Вдвоем они подхватывают его и тащат обратно в комнату. Там усаживают на пол перед большим телевизионным экраном. Семен Васильевич берет пульт. Экран светится. Сучило не может оторвать взгляд от экрана: сила раствора захватывает его, но контролировать её он не в состоянии.
Это фильм про динозавров. Про различные виды ящеров. Видно неплохо, но смотреть очень тяжело из-за зеленоватого тумана.
– Как на войне… – бормочет Сучило.
– Мы и есть на войне, – вяло откликается Клава.
– Да нет… Я говорю, я видел… Когда немцы применили хлор… Газ такой… Возле реки. Хлор, он такой же… Ядовитого желто-зеленого цвета…
– Молчи, молчи… – Семен Васильевич сдавливает ему горло петлей из полупрозрачной шали. Сучило не сопротивляется: он ведь уже мертвый.
Специальным лезвием Клавдия разрезает ему живот и достает оттуда четыре небольших модели бригантины, сделанные из тёмного металла. С угрюмым звяканьем она ставит их на стол:
– Ну вот и всё. А ты говоришь, газы…
– Нельзя, нельзя так, Клава… – Семен Васильевич жмурится, тряся кулаками в воздухе, - Я – пидарас, понимаешь? Ничтожество. Амёба. Я – никто. Убогий, бессильный мудак. Тушканчик. Уёбище. Комарик в жопе шарик…
– Да ну тебя… – Клава выключает телевизор.
Сучило продолжает смотреть в экран, и ему кажется, что кино продолжается. Словно вязкие тени двигаются в зеленоватой дымке динозавры, работая огромными как велосипед челюстями. Они как дым. Сила раствора слабеет, семя всосалось и практически всё израсходовалось. Семен Васильевич разглядывает маленькие бригантины, яростно обкусывая ногти.
– Всё это – никчемная хуйня, – произносит он после паузы, – Я никогда больше не создам ничего стоящего. Всё это просто бессильный бред.
Он снова плачет. Клавдия садится рядом и гладит его седой ёжик. Женская кисть кажется мраморной на фоне его загорелой, покрытой красными пятнами физиономии.
Неожиданно Виктор ощутил пронзительную грусть.
Сон перенес его домой, и всё было как раньше. Он отложил ручку и посмотрел в окно. Затем встал, прошёлся по комнате. У него были мягкие тапочки, так что шагов почти не было слышно, даже на паркете. Выдвинул ящик стола, достал из него туфли Клавы (он в самом деле одно время держал их в этом ящике). Понюхал внутри. Пощупал в штанах. Лицо его сделалось плаксивым; сгорбившись, он убрал туфли и застыл в неудобной позе. В подоконник еле слышно барабанил дождь.
Вдруг зазвонил телефон.
– Аллё? Да.
Это был Семен Васильевич. В такую рань. Что стряслось?
– Витя, я звоню тебе от Михаила. У нас ЧП. Пропали все мои талисманы.
– Как пропали?
– Вот так. Михаил мёртв. Удавлен. Здесь Масло и Пекарь. Мы ждём тебя. Витя, приезжай немедленно, слышишь?
– Ни хуя себе…
Виктор положил трубку и затрусил в прихожую.
– Кто это? – заспанная Галина вышла из спальни.
– Семен. Мне надо отъехать.
– Вить, что случилось?
Она подошла, взяла за плечи, заглянув в глаза. Он ощутил струившийся изо рта её душок перепрелых со сна слюней.
– Давай потом, а? Времени нет…
– Нет, ты сейчас мне скажешь! – она впилась ему когтями в бороду.
– Уйди! Уйди, тварь!
Инстинктивно он ударил её в живот коленом. Она сразу охнула и осела к стене.
– Ты, блядь, совсем охуела, в натуре! – застёгивая брюки, Виктор восстанавливал дыхание, – Ты чё, а? Ты понимаешь, кто за всем этим вообще, какие фигуры? Как ребёнок. Блядь, как дебил малолетний себя ведешь. Как…
Телефон зазвонил снова.
Галя всхлипывала, сидя на полу.
Виктор быстро подошёл, взял трубку.
– Витёк, ты?
– Я.
– Это я, Масло. Короче, это… Не приезжай. Семен Васильевич только что того… повесился в ванной.
– Ебанись. Он мне звонил только что…
– Серьёзно говорю. Он быстро так соорудил удавочку и хоп… Но мы это… Мы с Пекарем ему мешать не стали, сечешь?
– Так…
Виктор опустился в кресло, закурил.
– А что там с талисманами? Ваших рук дело?
– Витюх, сейчас еще ночь почти, шесть часов. Давай сегодня вечером поужинаем. Например, в "Бочке". И там спокойно всё обсудим. Без нервов.
Положив трубку, Виктор подошел к Гале:
– Ну что ты, а?
Ласково обнял, поцеловал в мокрое от слёз рыльце.
– Ну, чего ты бесишься?
– Гад ты всё-таки, Витюша. И еврей к тому же. Всё, уйди, я спать пошла.
Она вырвалась из его не очень цепких объятий, босые пятки простучали в коридоре.
Виктор подошёл к столу, взял мелко исписанный лист бумаги, перечитал, перевернул, взял ручку и записал на обороте: "В стране Макао чай пьют полусапфиром".
– Ты завтракать будешь? – Галя стояла в дверном проеме.
Сон как бы поменял течение, стал мягким, полурасплывчатым.
– Завтракать?… Рано… А ты чего, спать не легла?
– Как видишь. Не спится мне чего-то после всего этого… Ударил ты меня больно. Меня так в детстве только отец бил, перед тем как вставить. И брат. И дядя двоюродный, Робот.
– У тебя дядя был роботом?
– Да нет, его так звали в шутку. Кличка в семье была такая. Но потом семья моя распалась, расшелушилась, можно сказать. Можно подумать, что и не семья это была, а кучка каких-то животных типа сурков или там еще каких-то грызунов… Все только о себе думали, и злые были такие. А на деле – слабаки. С юродивым не смогли справиться…
– Ну, хорош бла-бла… Слыхал я про твою семью. Пойдём, сцедим.
Они спустились в подвал. Ёжась от холода, Галина открыла замок. Виктор нащупал выключатель:
– Тазик взяла?
– Взяла. А ты меру взял?
– Посвети ближе…
Три обнаженных человеческих тела висели на специальных распорках у стены. Рты их были зашиты, глаза удалены. Медленное дыхание напоминало сырой сквозняк. Причудливо переплетенные трубки катетеров делали их похожими на странные растения.
Виктор подошёл к самому толстому и стал сцеживать кровь. Галя стояла рядом и скалилась наполненным слюною ртом, тихо рыча.
Нацедив три меры, Виктор слил их в тазик. Затем они выключили свет, закрыли дверь и поднялись наверх.
На кухне было опрятно и светло. В клетке на подоконнике извивался ядовитый зяблик.
– Тараканов будешь?
– Буду. И червей достань.
Галя достала из холодильника крынку свиной спермы, поставила на стол поднос с тараканами и миску с червями. Тонкая марля не давала тараканам разбежаться. Виктор разлил кровь в пиалы, воспламенил спиртовки, поставил на них пиалы и стал капать сперму в кровь специальной пипеткой, помешивая.
– Давай погуще, – сказала Галина, быстро тряся головой.
Виктор утёр марлей слюни и поставил пиалы на стол. Они приступили к трапезе.
Гоняя за щекой тёплую кровь, Галя как давеча ощутила неясное беспокойство. Словно нужно было что-то сделать, а не сделала. Что-то важное, но неприятное. Неясное предчувствие беды не давало спокойно сидеть на месте, и она ерзала на полированном сидении.
– Ты чего? – сквозь пережеванных тараканов, спросил Виктор.
– А?
– Хуй-на. Чего вертишься, говорю? Мандавошки мучают? Или совесть заела?
– Вить, я не знаю даже, как сказать… – Галя отодвинула пиалу, вытерла рот сафьяновым платочком с вышитой на нем струёй кабарги, - У меня уже который день душа томится. Ты только не нервничай.
– А кто тут нервничает?
– Вить, Вить, послушай… Мне, у меня ощущение, что зло к тебе идёт, опасность. Тихо, как ночной туман.
– Ночной туман?
– Ночной. Или утренний. Когда лежишь в пижаме, и сыро.
Виктор посмотрел в окно и яростно почесался.
– Беги, Витя. Беги без оглядки. Я хворь какую-то чую. Не могу объяснить.
С минуту сидели молча. Затем Виктор встал. Поднялась и Галя.
– Витя, я на тебя зла не держу, ты не думай чего там… Но ты за Леночку Бурееву в ответе. А мне уже всё равно.
– Леночка твоя сукой оказалась. У меня лишай из-за неё… Стой! Куда ты?
– Всё, отстань! – она рванулась к двери.
Виктор сначала схватил её сзади за руку, но затем как-то сразу раздумал и отпустил. Она вышла в прихожую, накинула жакет, встала перед зеркалом, достала пудреницу. Меньше всего Гале сейчас хотелось ввязываться в дискуссию. Судьба их рассудит, и пусть.
Галина ушла.
Хлопнула дверью.
На улице было свежо. Прохожих в столь ранний час не наблюдалась. На ходу она набрала Глебу по мобильному.
В своем сне Виктор как бы наблюдал за происходящим со стороны: без эмоций, как смотрят телерекламу.
– Слушаю…
– Аллё? Глеб? Это я.
– Ты чего так рано? Ты где?
– Глеб, я потом всё объясню, ладно? Ты можешь меня забрать?
– А ты где?
– Я на Дорогомиловской, возле Витиного дома.
– А Виктор? Он с тобой?
– Нет, Глеб, он дома остался…
– Немедленно уходи оттуда! Слышишь?..
– Глеб, а ты…
– Поймай машину и езжай ко мне на Лесную. Я тебя встречу.
Улицы были пустынны, и Галина долго ходила вдоль обочины, беспомощно озираясь.
Наконец рядом с ней остановился большой красный автомобиль с узорчатым радиатором. Стало смешно. Скривив лицо, она, пошатываясь, приблизилась. Внутри сидел похожий на страуса господин в клетчатой кепке и сурово грозил ей пальцем. На пальце Галина увидела крупный перстень с агатом.
"Дьявол!" – смекнула Галина, и бросилась прочь. Каблуки надрывно застучали по тротуару. Внутри у неё всё дёргалось, словно вот-вот надорвётся. Не удержавшись, Она стала писять прямо на ходу: горячая струйка смочила ляжки. "Ма… Ма… Ма…моч…ка!" - Икала Галя, хватая ртом воздух.
Глеб Подкидной сбрызнул ладони одеколоном, коснулся щёк, втянул носом воздух. Где, черт побери, ключи от машины? А, вот они.
В лифте пахло блевотиной. Дверь гаража отворилась с кошачьим писком. Понурый дворник усердно ковырял в паху, а крупный его пёс покорно ожидал, вздыхая.
Он наскоро приладил замок, набрал номер на трубке.
Галя не отвечала.
Он сел за руль, набрал еще раз.
– Аллё, Глеб?
– Галя, где ты?
– Глеб, миленький, помоги, за мной дьявол гонится! Глеб…
– Не ори! Я еду! Где ты?
– Ой, я тут, тут, где кондитерская… Глеб, умоляю, быстрее!
– Я еду, блядь, стой там, слышишь?
– Быстрее, миленький…
Через семнадцать минут он подъехал.
Вцепившись в сумочку, Галина жалась в подворотне. Увидев его, сразу бросилась к машине, едва не сломав каблук:
– Глеб, ты…
– Тише! Пусти!
Он высвободился из её объятий, поправил зеркало, включил поворотник.
– Галка, ты чего, рехнулась? Какого хрена?…
– Глебчик, я всё объясню, только поехали, ладно?
– Едем, едем… Что с Витей?
– Вите пиздец, по-моему… – ответила Галина после некоторой паузы.
– Мне тоже так кажется, – в тон ей отозвался Глеб, притормаживая на светофоре.
– ...Жизнь сначала научила меня ненавидеть людей, и только потом – любить их, – задумчиво говорил он Гале полчаса спустя, когда, усевшись в низких креслах в гостиной, они потягивали из узких бокалов холодный эль. Галина с облегчением скинула кожаные колодки туфель и вытянула чуть сопревшие ступни Глебу на колени для массажа.
– Любить людей – поначалу это кажется нелепым… – прошептала она, прикрыв глаза от удовольствия.
– Поначалу. Именно поначалу! – улыбнулся Глеб, обнюхивая пальцы её ног, – Но очень быстро приходит понимание. Осознание неделимости подобных вещей. Без ненависти нет любви: всё это лишь части целого. А поэтому пока ты не научился любить, ненависти твоей тоже – грош цена. Это не ненависть, это пук. Бессильный пердёж уснувшего пенсионера.
– Вялая отрыжка кататоника, – согласно икнула Галина.
– Неконтролируемая дефекация коматозника. Ложная эякуляция висельника, – нашептывал Глеб, лаская ароматные ступни языком и губами, – Но после того, как научаешься любить, понимаешь, как надо по-настоящему ненавидеть! Как это важно – освободить Землю от порчи. От этой заразы, ядовитой двуногой плесени. Зараза повсюду, а мы – на переднем краю. Это и есть диалектический переход количества в качество. Пока рос, думал: достаточно замучить пару ублюдков, выпотрошить гада, и веселье придёт, и внутренний танец, и я не знаю что. А теперь я как бы со стороны смотрю на это. Как смотрит взрослый на резвящихся в песочнице детей, извини уж за такое банальное сравнение. И вот эта ситуация с Виктором. Ты ведь знала, что всё так кончится?
– Ну, я же не могла так прямо сказать ему!
– Конечно! И правильно…
– Ему Семен Васильевич позвонил, живой еще! И Пекарь с Масло там были, а он как лох последний просто купился… Я в соседней комнате была, когда он говорил с ними.
– Но Семен Васильевич действительно мёртв.
– Знаю. Но Масло с Пекарем сказали Вите, что он сам то есть… И что талисманы исчезли.
– И он что, поверил?
– А я о чём тебе толкую?
– Так…
Глеб умолк, прижавшись лицом к её босым подошвам.
– Глеб, не грузись ты этим… Я лично для себя насчет Виктора решила: как он со мной, так и с ним. Так что дружба дружбой, а табачок врозь.
– Это ты. Тебе проще.
Наступило молчание. Глеб продолжал разминать Галины ступни, весь уйдя в этот процесс. Кожа на лице его порозовела, дыхание стало прерывистым. Галина всё понимала. Она сама давно уже ощутила волнующее тепло, и тепло это сказало её голосом:
– Раздень меня.
Но Глеб сначала разделся сам, быстро побросав одежду на пол.
– Намажемся котлетами?
– Давай!
Голые, они вприпрыжку понеслись к холодильнику. Объемный белый судок с котлетами был извлечен и открыт. Пахнуло чесноком. Галя и Глеб проворно ухватили котлеты и стали натирать ими друг друга. Тела их переплелись, судок с грохотом полетел на пол, оставшиеся котлеты покатились под ноги.
– Как хорошо… Поцелуй меня!
– Милая…
Они опустились на дубовый паркет. Галину мелко трясло.
– Зай, давай обосремся?
– Ты хочешь?
– А ты?
Вместо ответа Глеб быстро поднатужился и выдавил из ануса длинный шматок фекалий. Галя подхватила его, размазала по сиськам. Рассмеялась, пёрнула, закряхтела.
– Ну? Ну? Давай, ну…
Глеб подобрался к Галиным булкам, раздвинул их, лизнул бутон сфинктера. Жопа ответила небольшой порцией светлого кала. Глеб застонал, тёмная головка его члена прослезилась сероватым семенем. В дверь зазвонили.
– Не открывай! - Галя впилась в его рот губами.
– Подв… Погоди, это может быть Жало! – Глеб грубовато отстранился, метнулся в прихожую.
Дверь резко отворилась. На пороге стояли Пекарь и Масло. Полиэтиленовые пакеты в руках. Глеб прянул ничком. Галина завизжала. Загремели выстрелы.
Пекарь осторожно притворил дверь, посмотрел в глазок. Масло подошёл к распростёртому на полу Глебу, пощупал пульс, приподнял голову, глубоко вонзил тонкий стилет под основание черепа. Подошёл к Гале. Проделал то же.
– Глянь как они тут развлекаются, – усмехнулся Пекарь и сразу блеванул.
Масло быстро разделся, лёг рядом с трупами:
– Иди ко мне…
– Подожди…
Пекарь достал длинный полустоячий член и принялся ссать на Масло и мёртвых, встав на цыпочки. Масло мастурбировал, тихо хихикая.
Вскоре Пекарь овладел Масло, и они быстро и яростно совокупились прямо на полу. Кончили разом, громко матерясь. Когда дородный пенис Пекаря покинул задний проход Масло, последний густо обосрался. Минут пять они еще дурачились, ползая в рвоте и испражнениях, набирая в рот крови из пулевых отверстий в телах Гали и Глеба и затем смачно выплёвывая её друг другу в лицо.
Затем чувство голода явственно возобладало. Масло раскрыл холодильник и с радостью извлёк из овощной миски несколько голов младенцев. Пекарь включил микроволновку:
– На 70 где-то поставь. И на пару минут.
– Две съешь?
– Легко. Возьми там тарелки на сушке.
Кухонным ножом они без труда вскрыли нежные черепки и, обжигаясь, принялись хлебать мозг столовыми ложками.
– Странный привкус, – минуту спустя произнёс Пекарь, подняв глаза.
Масло застыл в напряженной позе, уставившись в стену. Вдруг он вскрикнул, и его вырвало прямо на стол. Пекарь попытался встать, но тело не слушалось. Горькая отрыжка полилась изо рта. Плача, как ребёнок, Масло медленно осел на пол.
Головы были отравлены.
Во сне Виктору вдруг тоже захотелось есть, и вмиг очутился он на кухне рядом с еще тёплыми трупами. Почему-то он знал, что яд на него не подействует, так что, вырвав столовую ложку из сведенных судорогой пальцев Пекаря, он накинулся на остатки пищи.
Процесс еды так увлёк его, что цепь событий размылась, и в следующий момент он понял, что находится в своём автомобиле. Он приближался к дому Семена Васильевича. Въехал во двор и заглушил двигатель. Осторожно выглянул. Никого.
Достал из бардачка несессер и быстро сделал себе внутривенную инъекцию. Раствор распространился в теле практически мгновенно. Посмотрев на своё лицо в зеркало заднего вида, Виктор увидел, как оно расползлось в дьявольской усмешке. Нос вытянулся. Глаза превратились в две мерцающих холодом лужицы. Тело стало изгибаться, пальцы на руках и ногах крючились в неимоверном желании рвать, мять и калечить.
Виктор быстро вышел из машины и, капая слюной, вбежал в парадную. Прыгая через три ступени, влетел на четвёртый. Дверь в квартиру Семена Васильевича была открыта. В правой руке Виктора щёлкнуло лезвие складного ножа. По-кошачьи гибко он проник внутрь и застыл у встроенного шкафа. Из ванной комнаты раздался громкий звук выпускаемых газов, а за ним приглушенный ни то кашель, ни то хихиканье. Достав из нагрудного кармана серебряный мундштук, Виктор издал условный свист.
– Кто-там? – тот час пролаяли из ванной.
– Семен Васильевич, это я, Виктор.
– Закрой… входную… дверь! И… ступай… сюда!
Виктор повиновался.
Семен Васильевич лежал на полу голый. Лицо его было фиолетовым, глаза выпучены, на шее глубоко залегла борозда повешения. Дряблое немолодое тело мелко тряслось, скрюченный член протекал пузыристой спермой.
– Семен Васильевич, вы живы?
Тело несколько раз дёрнулось, словно от удара током, потом тот же утробный лающий хрип произнёс:
– Нет… Витю… ша… Я… мёртв…
Виктор уже и сам давно понял это. Труп Семена Васильевича был заколдован.
Лицо Виктора неконтролируемо искривилось и посерело. Тело выгнулось, изо рта с шипением вышел газ с резким запахом йода.
– Ви… Ви… Мне… Дай… - захрипел Семен Васильевич, и Виктор смекнул: нужна подпитка.
Он быстро разыскал в шкафчике для парфюмерии раствор, выбрал в шприц два куба и, углубив иглу в мертвый глаз до упора, надавил поршень. Семен Васильевич стал резво извиваться, напоминая ящерицу на сковороде под стеклянной крышкой. Проворно скинув одежду, Виктор пристроился сзади, прижал оживший труп к полу и, смазав слюной головку напрягшегося члена, настойчивыми толчками протиснулся. Семен Васильевич вроде бы расслабился, изо рта и ушей обильно засочилась тёмная влага. Ухватив холодное тело за плечи, Виктор принялся остервенело ебать его, время от времени скалясь на себя в зеркало и напевая «В суровый бой идёт ледовая дружина». Довольно скоро он пошёл красными пятнами и бурно, с криками, кончил.
– Я непричастен, непричастен… – затараторил мёртвый высоким, будто бы женским голосом, который звучал, казалось, из подвижного, как бы вьющегося вокруг Виктора источника, – Витос, родной мой, посчитайся за меня, во имя хуя, мошонки и заднего прохода, и во веки веков, пиздец, посчитайся...
– Что надо делать? Говори! – Виктор, весь в липком поту, ухватил мертвого за волосы и несколько раз сильно ударил лицом об пол, чем вызвал у него долгий приступ икающего хохота.
– Слушай сюда, Витенька, слушай внимательно… – тот же голос раздавался то сверху, то сзади, заметался у пола, засвербел в самом мозгу: – Ты должен соединиться со мною, чтобы получить Знание. Доктор Жало нанёс удар. Я слишком доверился ему, и ты видишь, чем это закончилось. Масло и Пекарь заткнули мне рот, но Дух мой на свободе. А если Дух на свободе, значит, мы можем взять управление в свои руки. Дух человека подобен дизелю локомотива. Машиниста можно убить, Витюша, но на его место может встать другой машинист, еще отважнее, еще смышленей первого: ведь мотор-то цел!
Виктор согласно кивал, удерживая на всякий случай говорившего за волосы.
– Витя, родной, нам надо действовать. Ты должен сейчас же, немедленно принять в себя мою плоть. Иначе Тайна ускользнёт, и никому уже не достанется, никому, понимаешь? Сила твоего семени заканчивается, поторопись, Витюша…
– Хорошо, хорошо, хорошо, – забормотал Виктор, суетливо ковыряя ножом извивающийся труп чтобы снять кожу.
– Сердце, яйца и кишки… Сердце, яйца и кишки… – шептал мёртвый.
– Знаю, знаю… – Виктор снял кожу с головы, перевернул тело и разрезал вдоль.
Семен Васильевич хихикал и извивался словно от щекотки.
Прошло около двадцати минут. Труп шевелился все меньше. Виктор натянул его скальп и кожу лица себе на голову, кое-как приладил на себя остальные покровы и теперь стоял перед зеркалом, наскоро скрепляя скользкие края канцелярским степлером. Семенники, сердце и свернутый в ком кишечник лежали в раковине. Их необходимо было съесть, чтобы завершить принятие плоти и обрести столь необходимое Знание. Выпотрошенный труп вяло копошился в луже крови.
Сердце не жевалось: складным ножом Виктор кромсал его в тонкие ломти, которые затем целиком проглатывал. В промежутках между ломтями сердечными он слопал похожие на устриц тестикулы. С кишечником было сложнее: этот набитый червями и калом бугристый змей вызвал в Викторе беспощадное отторжение. Он даже выблевал часть уже съеденного, но быстро собрал в пригоршню и проглотил снова. Как быть? Виктор нашел на кухне мясорубку и превратил несъедобное блюдо в фарш. В выдвижном ящике стола обнаружил он отрезок медной трубки, из которой соорудил некое подобие фистулы, которую пропихнул себе в желудок, прорезав у себя над пупом свищ уже знакомым нам ножом. Затем, при помощи кондитерского шприца для крема, он небольшими порциями продавил перемолотый кишечник в себя напрямую.
Тотчас Темное Откровение сошло на него. Он как бы подсоединился к источнику информации, которым не владел ранее, и знакомый до боли голос Семена Васильевича – такой, каким был он при жизни – зазвучал в голове его:
– Молоток, Витюша. Не подвёл старика.
От этих произнесенных грустным шепотом слов, Виктор так растрогался, что чуть было не зарыдал как истерзанный мальчик, но в последний момент сдержался, усилием воли представив полное раскалённых шурупов ведро и простой карандаш "Архитектор". Семен Васильевич тем временем всё фундаментальнее овладевал естеством нового хозяина, проникая своим осознанием в мельчайшие уголки организма. Когда Виктор опомнился, было уже поздно: чужая кожа и скальп словно приросли к нему, а окрепший голос в голове слился с собственными мыслями, так что местами стал неотличим от собственного "Я".
– Что же теперь будет? – в панике заметался Виктор (а действие раствора стало ослабевать уже), – Ведь теперь мне никак не освободиться от этого… Это… как наваждение, как бес! Он не оставит меня! Будь я проклят!
– Хе-хе-хе… Хе-ех-хе-хе-хе… Витюша… Дорогой мой человек… – тихо смеялся Семен Васильевич (это было похоже на какую-то паразитическую волну, радиопомехи в мозге).
– Может, выблевать его? – Склонившись над ванной, Виктор протолкнул вымазанные кровью и калом пальцы к корню языка своего, но безуспешно: желудок, казалось, опустел, и кроме слюны и желчи ничего не выходило. От судорожного кашля разболелась голова. В изнеможении он присел на кафель, машинально теребя мошонку. Вдруг из самой глубины глотки быстро выползло какое-то мелкое насекомое, пощекотало лапками губы и скрылось под тумбочкой. Виктору снова захотелось плакать: на этот раз, от обиды и бессильной злобы.
– Фу ты, черт, раскис как девка нецелованная! – надсадно просипел внутренний голос, – Что же ты, боец невидимого фронта? А помнишь, как Пекарь на своё шестнадцатилетние хотел задуть кишечным газом свечи на юбилейном торте… и как всё вспыхнуло, и ему подпалило промежность… Не слыхал эту историю?
– Нет… – поёжившись, ответил сам себе Виктор, потихоньку успокаиваясь.
– Ты много чего еще не знаешь… Но узнаешь скоро, потому что я – с тобой теперя неразлучен. Мы теперя – одно, нас можно называть Висеней… Висеня – это
Виктор плюс Сеня… Висеня – это Весна! Это начало начал… Это зажигательная
биосмесь дерзновения… Это улыбка Будды, это Глаз Вездесущий…
– А мне сдается, это от слова «висеть», – подумал Виктор, зажмурившись и напрягая мышцы шеи, будто невидимая петля сдавила её, – От слова «висельник», «повешенный», «висящий в петле»…
– Нет, нет, родной, – шептали голоса ему в оба уха сразу, – Висеня от слова «веселье», «цветенье», «спасенье»… Слушай меня… Слушай – и обретешь жизнь вечную!
Упав на пол, Виктор погрузился в чужие воспоминания.
Узкая улица, уходящая вниз к реке, и на изгибе – старый бревенчатый дом. Брёвна почти черные от времени. Сырая почва присыпана падшей листвой. Странные ставни у этого дома: сложный, похожий на кружево резной узор. Под одним из окон валяется газовый баллон в голубой облупившейся краске. И вот он сам, маленький, с сине-оранжевым ранцем за плечами, стоит возле этого дома, а сутулый мужчина в коричневом плаще и с обрезком водопроводной трубы в руке поспешно убегает в сторону площади.
Его охватывает ужас от внезапного воспоминания: мужчина этот – убийца детей. Нужно идти домой, но разве есть в этом смысл? Ведь сегодня убийца забрал высокого Артёма, а завтра заберет и его.
В воздухе пахнуло едкой гарью.
Он знал, что это горит мусоропровод. Он захотел срать.
И еще его тошнило: это было наяву, здесь и сейчас. Висеня вскочил, метнулся к раковине: рвотный спазм прозвучал подобно треску рвущейся материи. Медленно с маслянистым причмоком изо рта его вышел предмет, напоминающий чертежный угольник, черного цвета. Он был склизок и слегка извивался или как бы дрожал, словно сделан был из живущей и плачущей плоти.
– Черный Треугольник! – смекнул Висеня, принимая предмет на кончики пальцев, – Чудесное исчезновение трупных пятен. Он губит младенцев в материнских утробах, сеет вражду, внушает беспокойство и страх. Охваченные паранойей, жертвы его обратятся смертельной грызне. Мания преследования, мистический ужас и мрачные суеверия протягивают свои вязкие щупальца к достойнейшим. Гуллабар! Буддабаррр!
Сейчас же резкие тянущие боли заставили его с визгливым стоном испражниться себе под ноги. Что это? В луже кровавой слизи лежал длинный мужской член, покрытый татуировкой в виде узора из мелких цветков сирени.
– Чудо-Уд, Бурая Залупа, – констатировал внутренний голос, – Верный помощник и утешитель. Подвижен, вёрток, клеек. Бери его с собой, но не выпускай без надобности. А ни то заебёт, замучает: как Пол Пот Кампучию…
Глядя в неясную даль, Висеня прошествовал в прихожую, где сунул хуй во внутренний карман кожаной куртки. Босые ноги его оставляли зловонный след.
…Тело Виктора задрожало, и он сел в кровати.
Сердце колотилось как у хомяка. Кожа была липкой и неприятно пахла. Какой жуткий сон! С опаской он скосил глаза: Галя безмятежно спала, посапывая.
Мда… Взрослый человек, а вот приснится такое – и страшно засыпать снова, прямо как в детстве.
С детства Виктор был робок. Детский сад еще нанес ему первую рану: жизнь обнажила шипы. Не мог есть. Привык к домашним харчам, к бабушкиным конфетам. А там дети жрали всё подряд, даже кузнечиков. На прогулке один мальчик обглодал тонкие ветви на кустах. А Витю тошнило. Он садился за стол. Вот опухшее лицо воспитательницы, сгусток прохладной каши падает с кривой поварешки. Глоток, еще – и все лезет обратно. Витя выблёвывал проглоченную пищу прямо на стол, на себя (проворные дети обычно успевали увернуться). Родители восприняли проблему тяжело, без воображения. Кормить насильно? Звучит нелепо. Давление приводило к рвоте. А прожорливые ребятишки из простых семей за обе щеки уплетали клейкую лапшу с хрящеватой котлетой.
Позже, в школе, держался особняком. Презираем не был, но авторитета не имел. Один мальчик пытался отнять фломастеры. В короткой борьбе Витя пришел в неожиданное неистовство и, зажав объект посягательств в кулаке, бил острыми концами наотмашь в темечко, пока пластмассовые стержни не разлетелись с тихим треском. У мальчика из головы пошла кровь, сбежались одноклассники. Чтобы скрыть следы "преступления" и как-то оправдаться, Витюша склонился над поверженным соперником и принялся слизывать кровь с горячей влажной макушки. Вкус этот стронул внутри у него что-то в его собственной голове, и стронул конкретно. Уже будучи пионером, Виктор узнал о менструальных циклах, когда у женщины течет из пизды кровь. Соблазн был слишком велик: преследовал неотступно. Бывали сны, что слизывает кровь у мамы с ляжек. Такие сны приводили к поллюциям.
Но сейчас не до поллюций, куда там: хуй сморщился, словно хочет спрятаться внутрь. Но надо же как-то отвлечься – ведь ему предстоит тяжелый день – сначала презентация Кука, затем аукцион, обед с Семеном Васильевичем, и еще с Глебом ведь он хотел встретиться. После этого дурацкого сна всё это кажется нереальным.
А сон, наоборот, пугающе близок: словно всё это действительно только что случилось на самом деле. (Галина заворочалась и протяжно выпустила газы.) Виктор улыбнулся. Ну что ж, вот его жена – жива, по крайней мере. Мёртвые ведь не пердят.
Хотя нет, друг детства Жорик рассказывал ему…
Жорик пошел в медицинский. И там в моргах. Из мёртвых тел порой выходит газ. Из любых отверстий. И они даже могут ворочаться. А бабушка рассказывала, что в печи крематория трупы не то что ворочаются – вскочить могут…
Нет, нет, гнать надо эти нелепые мысли!
Виктор вытер лицо краем пододеяльника, пощупал мошонку. Вот что надо сделать: подрочить. Будить Галю и ебать её насухую нетактично.
А подрочить в самый раз.
Мысли о бабах приятно отвлекут от кошмара.
