– Ааааааа!!!
…
– Аааа!!
Антон дико выпучился и завизжал, как придавленная стулом болонка.
– Ты чего?… Ты что, кончить хочешь? – отец быстро отложил жезл из человеческих костей и ухватил саблю.
Отложил саблю. Взял смазанный вазелином молоток.
Отложил смазанный вазелином молоток.
Взял дрель.
Отложил дрель.
Взял паяльник и отвертку…
– Пап… Я тебя прошу… Я сейчас… Сейчас успокоюсь…
– Ты чего остановился? Ебись, давай, давай! – отец угрожающе приблизился, щупая паяльник.
– Пап, можно я чуть-чуть передохну? А то…
– Считаю до трёх. Раз…
– Пап, ну пожалуйста…
– Два.
Неожиданно Татьяну начало тошнить, она закорчилась в приступах давящего кашля, блевотина зашелестела по камням пола.
– Э, че она там… – отец повернулся к Татьяне, вяло ткнув её отверткой в ягодицу.
В этот самый момент Антон резко вынул хуй, и из разъебанного ануса Татьяны выбежала сколопендра, прыгнула отцу на ногу – и цап! – присосалась к мошонке.
Отец вздрогнул, опустил паяльник, улыбнулся:
– Вот так, Антоша… Надо же, вдруг вспомнил, как я впервые в жизни дрочил и кончил… Какой восторг! Какой первозданный восторг! – он вонзил отвертку в чучело сурка, повертел в руках упаковку презервативов, – На хуя всё это, спрашивается? На хуя все эти бесцельно прожитые годы?… Поэт, тому есть что вспомнить. Он, сука, каждый бздех в стихах увековечит. Будет вот так гулять с бабой по парку после ужина в китайском ресторане… где-нибудь даже не по парку, а вдоль канала. Да, вдоль канала, неподалеку от квартала красных фонарей. Вот, и баба пёрнет. Пук. Едва слышно. Но поэт – он услышит, или, вернее, унюхает… и начнет грузиться: говорить или не говорить своей бабе, что он унюхал её газы? Вдруг она обидится? Ну, а обидится, и что? Обидится, и не даст? Ну, это вряд ли. Они уже не дети, чтоб в такие игры играть… Даст, куда денется?… Даст как миленькая, и ты еще потом будешь удивляться: кто кого ебал? Я – её, или она – меня? Еще вопрос, кому это нужней. Но уже поздно задавать этот вопрос. И поэт говорит своей бабе:
– Любимая, как славно пахнет твой бздех!
А любимая ему отвечает с улыбкой:
– Славно? Я рада, что тебе понравилось. Ты будешь нюхать мои бздехи всю жизнь, пока мои тапочки стоят у твоей постели. Ты будешь нюхать бздехи, подлизывать мне жопу после того, как я посру, и вообще, подлизывать… да, подлизывать. Будешь лизать мне пизду, мою сладкую розовую пизденку, которая вся дрожит, когда кончает… А ты тонешь в этой дрожи, как алкоголик в своей водяре…
Да, как алкоголик в водке.
Лучше выпить водки литр, и всё такое…
Понимаешь, Антоша, водка – это большое зло. Огромное зло. Рядом с водкой героин – птенец, ребенок. Ведь мы рождаемся с водкой в жилах. И несем её по жизни как любимого бычьего цепня.
Всюду с собою, как паспорт.
Вот, я, дескать, русский… ага, русский! Ну, стало быть, водку будешь? А то.
А я не буду. Нет.
Почему это я непременно должен пить водку, Антон?
Ты можешь мне дать хоть одно разумное объяснение такой потребности?
– Пап, ну я не знаю даже… – хуй Антона сморщился, с него капала коричневая кровь, – А мы ритуал продолжать будем? Демоны всё еще здесь?
– Демоны… Да пошло всё на хуй!… Ладно, братан, я спать пойду, – отец вдруг встрепенулся, словно вдруг вспомнив что-то важное, почесался и вышел вон.
– О-па… Вот те раз… Спать он пошел! – Антон глумливо поморщился, – На хитрую жопу – хуй сверлом найдем, понял?…
– Освободи меня! – тихо, но отчетливо проговорила Татьяна.
Антон шлёпнул её по заднице, а затем рассек путы бритвой.
Руки его были в крови и сперме.
– Фу… Сука, так его, – Татьяна энергично разминала затекшие конечности, – Ну, чего уставился? Думал, я уже отрубилась?
– А как ты…
– Как я. Как мы. Придурок. Демоны здесь.
Они во мне. Они повсюду. Они как воздух, как свет, как небо… Просто выйди наружу – и поговори с ними. Встреть их открытой улыбкой, как встречает соседа ребенок в песочнице. И ерунда, что сосед этот – садист и некрофил. Ерунда, что жить ребенку осталось считанные часы, и часам этим имя – Страдание… Он улыбнулся. Улыбнулся некрофилу.
И сам стал некрофилом.
От улыбки станет всем светлей.
И слону, и даже маленькой улитке.
Поделись улыбкою своей,
И она не раз к тебе еще вернется.
И тогда наверняка
Бог проглотит слизняка,
И кузнечик разорвет кобыле жопу.
С кровяного ручейка
Начинается мечта,
Ну а смерть сама доедет автостопом…
…
Антон задрожал и в изнеможении опустился на пол: силы оставили его.
Татьяна возвышалась дрожащим факелом.
– Твои родители теперь зомби, – произнесла она, тем же глухим, не ей принадлежащим голосом, – Приберись здесь и возвращайся к себе. Когда они проснутся, всё забудут.
– Но… как же теперь… Что теперь со мной будет? – непослушными губами прошептал Антон.
– Что будет? Будет то, что предначертано. Прими судьбу как неизбежность: это лучшее, на что мы можем решиться в создавшихся условиях! – она накинула плащ Бэтмена, одела туфли и величественной походкой направилась в прихожую.
Уже у двери обернулась, быстро подставила губы для поцелуя.
Антон приблизился, обнял её и тотчас вскрикнул: сколопендра повисла на языке его!
Татьяна ощерилась:
– Ты это, слышь… расслабься. Не бери в голову. Наведи здесь порядок, а потом ступай к себе в комнату, да вздрочни как следует: это расслабит тебя и поможет успокоиться… Ну, всё, будь здоров, созвонимся! – чмокнув губами воздух, она закрыла за собой дверь.
Замок подтверждающе щелкнул.
