Что прочнее: глиняные зубы или деревянный череп? Хороший удар послужит тестом. Каждый из нас готов устроить соседу кровавую баню даже за сотую долю процента от этого знания. Лишь бы рожь цвела, да сочным семенем наливался колос. Каждому знакомо это щемящее чувство, гладкой волной встающее в районе брюшины и опадающее искрящимся ливнем оргазмических игл на плывущий словно впотьмах мозжечок.
Установки такого типа обладают достаточно низким КПД. Уровень турбулентности превышает норму. Отсос крови должен осуществляться напрямую из крупных сосудов и внутренних органов. Холодные иглы перфораторов направленно жалят нутро. Каждое движение отдается невыносимой болью. И ярость благородная вскипает.
С детских лет опорожнял кишечник в собачьи глотки: кармическая предрасположенность. Внутривенно употребив морфин, пытался обезглавить крысу лобзиком: унаследованная практичность. И что предпринять в подобной контр-позиции? Кто бы подсказал. Кролик издох задолго до февральского путча, а Владислав всё мял и тискал его бархатистые гениталии в потных ладонях неврастеника. Любава синеет снизу.
Слишком поздно удивился он новому пришедшему знанию о тусклом механическом крабе, что запустили в его организм в отдалённые времена затухающей юности. Краб этот был железный (ясное дело!), но вроде как особо не двигался, хоть и первостатейно смазан, а ждал своего часа, поджав бритвенно-острые клешни под ребристое брюшко. Но вот час настал – он стал распрямляться, тикая, как механический будильник, медленно, но ускоряясь, и уже смутные воспоминания о Башкирии, как запах вазелина и грохот круглых жестяных банок, пинаемых распалённым подростком за пять секунд до рокового выстрела, который вышибет его нежный мозг на раскаленную августовским Солнцем длань волнореза, вышли из его одурманенной похотью склеры.
Яд мёртвых приносит нам ветер. Как уберечься?
Встать, возвыситься, морщась и скрипя зубами от боли, выть, мычать сквозь обожжённые губы простую предсмертную брань?
Испытание костей на прочность. Плоть на столе инженера. Коричневатые плоды инкубационной заразы мягко шлёпаются в отверстые пасти гигантских младенцев-мутантов. Цена – это вопрос момента. В разнообразии проявлений смерти отражается изменчивость жизни. Холод и страх в раскрытых ладонях.
Шеренги жрецов подобно лопастям мельницы молча огибают жертвенный столб, на котором под живым ковром червей и насекомых обвис сочащийся торс человеко-свиньи. Лица крыс выражают надлежащее почтение; вороны ждут очереди. Стержень осветлённого кала вертикально выползает из Основной клоаки, демонстрируя Всеобъемлющую Готовность и Моментальный Отрыв. Жрецы приготовили бужи и клещи, их искривлённые усеянные ожоговыми волдырями члены упругими кольями торчат из складок атласных мантий. Восьмиглазая девочка с зашитым ртом выносит Удушающий кубок и встаёт у столба на помосте. Жрецы застывают на месте, звучат команды: "Равняйсь! Смирно! В колонну стройся!"
Построение проходит быстро и слаженно: шеренги смешиваются, обращаясь спиралью, витками своими огибающую жертвенный столб. Первый жрец всходит на помост, торжественно мастурбируя; девочка ставит кубок на стойку, берёт у него зажатые подмышками буж и клещи. Жрец приглушенно стонет и обильно спускает в кубок. Девочка ловко хватает его обмякший пенис, отработанным движением заталкивает буж в уретру. Жрец взвизгивает, из глаз его брызжут слёзы. Девочка сжимает клещами его мошонку. Жрец роняет на помост скудную порцию кала, валится без чувств. Девочка поворачивает рубильник. Раскрывается люк, тело жреца проваливается в шахту, падает на утыканную металлическими кольями платформу; платформа с насажанным на колья телом плавно уезжает в трупарню. Следующий жрец вступает на помост.
Бункер Эпъ вмурован в скалу. Узкая шахта освещена специальным электричеством. Эпъ сидит на вращающемся стуле перед платиновым гробом. Гроб раскрыт, разлагающееся тело грузного монголоида плотно упаковано внутри его. Эпъ протыкает шилом раздутое брюхо трупа чуть ниже пупка, выпуская скопившиеся газы. Прислоняется верхними губами к отверстию, давит руками, выжимая жидкость. Холодный нектар заполняет усеянную изнутри коготками ротовую полость, Эпъ громко сглатывает, отсасывается, молвит почти шепотом:
– Жидкое небо речного мальчиша, сладкое, как моча кобры. Мы, согретые Солнцем Ада, благодарим тебя за причиненную боль. Глупо надеяться: Смерть безнадёжна. Пальцами, выдавливающими псам глаза, ущемляем двойственность выхода.
Опустив обонятельный фильтр, он распускает тяжи на паховой диафрагме. Чёрные узорчатые гениталии вываливаются в подставленные щитки ладоней. Членистый стебель пениса извивается, поднимая головку с присосками. Эпъ направляет головку в прокол под пупом мальчиша. Хуй заползает в мясной мешок. Судорожными толчками Эпъ выбрасывает воздух, нагнетая гнилой сок в мочевой пузырь. Постепенно труп мальчиша оседает, высасываемый хуем изнутри. На чешуйчатом торсе Эпъ вспухает тугая шишка: это вобравший трупную жидкость пузырь раздвинул мышечный корсет и выпячивается теперь подобно гигантской грыже. Наконец, от мальчиша остаётся только костяк, обтянутый полусгнившей кожей. С величайшей осторожностью Эпъ извлекает член из его тела и втягивает в паховый карман.
Замысловатым жестом он касается пластины под сидением стула. С тихим жужжанием гроб уезжает в провал в стене. Эпъ громко сопит, причмокивает, тужится. Трупная жидкость из мочевого пузыря перекачивается в почки. Тело Эпъ становится очень горячим, чешуйки шевелятся, словно листва на ветру, слоистая кожа приобретает пепельно-алый оттенок.
Внезапно из-под век Эпъ начинает обильно выделяться напоминающая бели слизь. Эпъ пыхтит, и вдруг отрыгивает полупрозрачный с прожилками диск, который, соскользнув по его телу на пол, и встав на ребро, начинает вращаться, распространяя зловоние. Вращение заметно ускоряется, диск превращается в шарообразное облако, которое затем стремительно уплощается блюдцем и с поскрипывающим визгом плавно улетает в раскрытый люк вентиляционной шахты.
– Опогучмед… – облегченно вздыхает Эпъ, и, приподняв обонятельный фильтр, погружается в сон. Сон. Сон. Сон.
Кит. Смэрч. Жуг. Омэль.
Григз. Спругг. Жгуб. Омэль.
Збройц. Комарр. Стлуб. Омэль.
Гберго. Матлыц. Лбур. Омэль.
Мы открываем новую страницу в истории кожи. Мы засыпаем горьким песком разграбленную могилу Буревестника. Сегодняшний воздух спрессован для удачной вражды. Смотрите и бойтесь: папа гниёт, но ебётся. Хочется падать, потому что сам уже весь вышел. Умнее потёмков мой крысолов Балотяз. Рисунок кидал меченосца в насосы, а рыбий духарь опоздал к палачу.
Утром шагал по осеннему парку. Свежо. Отпечатки копыт – подумалось: ах… ничего-то не выйдет с тобою у нас, мой гордый заезженный львёнок. Обрывки песен, что в юности пел, вдруг в голове возникли. От них понеслось веселье жестокое, я шагу прибавил, с улыбкой харкая. Откуда же эта извечная гнусная грусть? Безверие. Нищий хромает к люку. С кем в темноте тосковать я буду, покинутый, у треснувшего окна?
Я видел свою любимую мёртвой. Холодной, как карп. Лежит, и улыбка её кривая совсем отвратительна. Отважился понюхать рот полуоткрытый. Зубы, бывало, лоснились налётом клейкой дразнящей слюны – сухие теперь, и носик задорный уже не заводит: осталось раздвинуть прекрасные ноги и, заглянув в слипшуюся щель, недоуменно пожать плечами. Мылкая чёрная влага.
Звонил телефон. Я трубку снимал, говорил не спеша. Слова вываливались из губ без напряженья, как комья здорового кала. Внутри было зябко. Сквозняк щекотал влажную спину. Надоело, всё надоело. Ха! Изучение новых гипотез приводит к избытку рабочих отходов. Но шум балагана способен увлечь лишь на короткую ночь.
– Нехорошо, когда метель из сердца жилы выметает, когда в согретую постель железный хрен икру метает, когда с натугой рвота бьёт в глаза доверчивые детства, когда без смазки жопу рвёт чужое мерзкое наследство, когда гнетёт безликий страх, когда стреножат паразиты, нехорошо, когда вот так не дни – года уже прожиты, и тень надежды, враз истлев, смердит, как яйца водолаза, и мир похож давно на хлев, в котором царствует проказа, нехорошо! Но грош – цена наивным сказкам о спасении, и неба хладная стена раздавит сон о воскресении; клубок червей, двуногих род, поглотит яростное пламя… Пиздец всему! Ебать всех в рот! Вы – трупы, ежели не с нами!
…Прокричав сии исполненные выспренней страсти строки, Кумэнзяч оттянул крайнюю плоть на торчавшем из-под бронежилета пенисе и, яростно мастурбируя, бросился с покрытого жирной копотью карниза головою вниз. Его полёт был долог: труба Главного Крематория одиноко возвышалась над городом, щекоча своим чёрным когтем лобковый пух облаков. Еще в начале полёта, судорожно сглотнув вонючий наждак предрассветного воздуха, он разом опорожнил мочевой пузырь и туго набитый кишечник. И так, паря в золотистом ореоле урины и сопровождаемый стайкой терпких экскрементов, смог наблюдать происходящие вокруг события, готовясь к фатальной эякуляции. Теперь он впитывал в себя каждую, мельчайшую самую частицу бытия, словно на ломках пытаясь выжать из ужалившей вену машины последние капли Элексира. Глотал, давясь, последнюю пайку Жизни: жевать уже не было времени. Сонм воплей и стонов внизу, кровавый жар и вспышки электричества. В бешенной пляске кружатся щёки утыканных железными кольями крыш, в надрывном хрипе извиваются посаженные на колья вредители: перед казнью им удалили гортани. Конфетти розовой пены с губ растягиваемых в станках и поджариваемых на медленном огне беременных, крысиный писк расплющиваемых специальными катками детей. Дым плоти вязок. Тревожен костей хруст. Мясо трепещет хвостом павлиньим в радуге ярко-алой. Членистотелые гомотарантулы фистулы щерят угрюмо, со склизких конечностей окоченелых роса ядовитая каплет. С багровых туш прокаженных лишенцев, что заживо варятся в чанах кипящей рвоты, отслаиваются сочные куски. Двухголовые дети выуживают их, цепляя на крючья, и пожирают, до волдырей обжигая пасти в спешке безглазого счастья. Отрыгивая гнойными испарениями пролежней, сползают по сальным желобам безногие падальщики, роняя перламутровые гроздья червей и мыча свищами. Кое-где путь их пересекает силовой кабель, и множество обугленных тел долго еще вздрагивают, расшатывая и без того проржавевшие опоры пожарных ярусов. Иным ловкачам-мозгоедам с их костяными гарпунами удаётся сбить поджаренную тушу вниз, на пластиковые перекрытия жилых залов. Они набрасываются на дымящуюся добычу и поглощают её, высасывая содержимое слоистых черепов через проколы в глазницах: крысы и гнусь на подхвате.
Насмешка над выбранным законом: и где пососать сока? Высушенные центрифугой трупы рассыпаются подобно гигантской перхоти (бритвой кожу со лба срезал, и с тихим протяжным стоном высрал мертвую жабу). А она мне дала понюхать. Я этот запах. Губы все пообкусал. На всё уже готовый, смеялся плевкам коматозников. Гадал на разложившихся внутренностях постных бригадиров, а потом бурно кончил на её золотистые пяточки…
Лети, Кумэнзяч, лети сквозь лимфу и пепел! Вдыхай агонии суетный ветер, слушай Последнюю Песню Планеты. Лети, Кумэнзяч, лети Земле навстречу, омываемый гнилым кровавым туманом как пьяной роженицы водами. Там, внизу, Огни Мясорубки. Роковая Личинка ждёт тебя, раскрыв в предвкушении сочащиеся светящейся слизью язвоглотки. Она переварит нас всех, гуммозный омут. Твоя кожа – входной билет на Гала-концерт Первофекалий. Клешни механических детей-вампиров благоговейно стрекочут. Земле навстречу. Поезд подходит к перрону. Украшенный гирляндами свежевыдранных сердец и высушенных маток, на платформе возвышается Сосальный Агрегат. Хороводы заряженных цианидом грызунов с шуршанием вращаются вокруг истекающих сукровицей нутряных подпорок. Брикеты прессованных червей разбухают, оживая по новой. Липкие головы обмороженных копрострадателей скалят микозные дёсна: лети, Кумэнзяч!
