Дорогой Кумэнзяч!
Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже вскрыли. Ну что ж, искренне надеюсь, что не причинил патологоанатому излишних хлопот. Если письмо передал тебе именно он, берегись: это верный сигнал, что ты уже в Круге.
Хотя я окружен врагами, былинным героем себя не ощущал и не ощущаю. Всё это перхоть. Какое к исусу геройство, когда любое страдание - лишь повод для холодной и вдумчивой регистрации? Например, потение. Или зуд. Отчего так сладко бывает выковыривать кончиком ножа застрявший глубоко в коже и нагноившийся крошечный осколок железного кала? Мы как автоматы двигаемся по проложенным рельсам и наливаем газировку с сиропом в ответ на звон грошей в утробе. Кто сделал нас такими? Никто. Так куда мы уйдём, когда настанет рассвет?
Пепельный шар перекати-поля растает бесследно, и только резь в глазах, да грязные слёзы напомнят о нас потомкам. Но велика ли потеря? Кто они, эти едва проросшие, но уже подгнившие на корню побеги чесоточной пыли? Эти зябкие бесплодные выкормыши агонизирующих моллюсков и паразитов? На закате дня мы сидим на веранде над морем и, уныло созерцая гремящие волны, высасываем со дна жирных рюмок последние капли коктейля жизни. И совсем скоро океан поглотит нас. Смоет как мусор. Солёные толщи надёжно укроют от очей небесных наши предсмертные трепыхания… ха! чего ж еще мы достойны? Рыбы сглодают нашу гуммозную плоть, а потом высрут. Рыбье говно походит на крысиное. Напоминает коротких тёмных червей или кусочки кембриков. Если вылавливать рыбьи фекалии при помощи мелкоячеистой сети, можно получить прохладную массу типа лечебных грязей или влажного торфа. Тщательно отожмите и просушите эту вязкую гниль: возможно, вам удастся получить Первичный Прах, из которого человек когда-то пророс как грибок, и в который обратится он в самом ближайшем будущем.
Но вернёмся к настоящему. Дорогой Кумэнзяч. Я хотел бы объяснить тебе сейчас всё по порядку, ибо чую, что, с возможной смертью моей, истинные подробности происшедшего в Яре заинтересованными сторонами навсегда будут скрыты. И будут нелепые обвинения, и новые смерти, и новая боль. Ладно, пусть, пускай будет больно, так что терпеть почти невозможно. Отложи сейчас в сторону это письмо, дорогой Кумэнзяч, воспламени конец полиэтиленовой расчёски и окропи расплавленным пластиком головку своего члена. Что, пробрало? Вот и славно.
А теперь к делу. Я расскажу тебе истинную причину, отчего маленького Гришу пришлось послать в Червивый Лес, и почему письмо это я поместил при помощи специального зонда в собственный толстый кишечник и закрепил там крючками, подобными тем, что используют власоглавы и другие виды гельминтов.
Ты, должно быть, помнишь Зинаиду Гон, кряжистую пятидесятилетнюю уборщицу с удивительно резким запахом из ног? Она поступила к нам весной, и я сразу её заприметил. Поначалу её присутствие (зеленоватая от сгнившей крови швабра, резиновый фартук, катетеры) просто слегка раздражало меня, но постепенно раздражение переросло в известного рода мучительный зуд. Я осознал, что хочу её немедленно, прямо сейчас. Стоило двери подсобки захлопнуться за её дубовым задом, я падал на колени, хватал оставленные ею под шкафом шлёпанцы и, жадно вдыхая неповторимый дух, яростно мастурбировал. Спускал с криком, скрежетом зубовным, разбрызгивая семя по всему кабинету (однажды умудрился заляпать свежий мазок из влагалища рогатой девочки), можешь себе представить? Я пишу это тебе, потому что знаю: только ты со своей утончённой душой проктолога способен понять мою страсть. Наконец, я решился. Завел безобидный разговор (спросил о природе загара, сославшись на заметную смуглость конечностей). Она отвечала уклончиво, пытаясь отшутиться (говном натираюсь и проч.). Слово за слово, возбудился до неприличия. Заблокировал дверь, расстегиваю штаны – она смотрит с улыбкой: тускло блестят коронки. Я подполз к ней, руки не слушались меня, скальпелем разодрал ей колготки (крепкие икры с завитками чёрных волосков – чудо!). Она не противилась в общем, но улыбка её меня как-то смущала. Попросил её раздеться (всего трясло), сесть на стол. На левой груди обнаружилась татуировка: голова дятла и надпись полукругом "бей, еби и рви"; окровавленный огрызок бинта торчал из вульвы. Я приник лицом к её ступням – и почти сразу излился обильно, с дрожью. Она смеётся: "я тут убираюсь, а вы грязните, а еще начальник". Я стал слизывать свою сперму с линолеума, а сам говорю ей: "давай, сука, пометь меня своей течкой!". Она вынула тампон из влагалища – я взял его в рот, тёрся лицом о промежность и выл при этом точно твой афтозный поскрёбыш. Потом она стала ссать. Струя такая мощная, как из шланга, и рывками как-то – прямо в рот. Я тампон-то выплюнул и мочу глотаю р-р-р-р… А потом посрала на меня. Я ладони подставил, она посрала, я лицо себе вымазал и стал дрочить, и снова кончил почти сразу, и взвизгнул как лягушонок под каблуком. Потом жопу ей вылизывал, а она колола меня моим же скальпелем: всю спину, и плечи, и шею, и на голове тоже – у меня волосы слиплись от крови…
Но это было наше первое свидание только, потом понеслось. Каждый вечер зажимал её. Она просилась домой – я не пускал. Методон для неё таскал; купил ПДРС позолоченный и яшмовое ожерелье. Потом захотел курсяя. Хитростью выманил из папиросницы Мишку Сьмыгова и в процедурной усыпил инъекцией щёлочи. Сделал подкоп. Удавил зажигательным шнуром шестерых подростков. А Зинаида уже была почти мёртвая: так хорошо от неё пахло; я без этого запаха двух часов не мог выдержать. Пришлось таскать её с собой буквально повсюду. Я для этой цели там-сям тайники специальные оборудовал. Ступни держал в пакетах, и параллельно попытался вырастить такие же в лаборатории Пипердова. Вот тут-то он меня и застукал. Говорили с ним долго, я объясниться пытался. Потом он втрескал мне полтора кубика Ж-19, поставил раком – и давай дрючить. Дрючил так, что я тебе дам: только кровь с говном хлюпала. Он поебёт-поебёт, поебёт-поебёт, потом развернёт за волосы – и в самую глотку как брызнет! Я чуть не захлебнулся по первой. И жопа болела с месяц наверное.
Но я тогда еще не до конца осознал, как меня засосало. Ну направили меня в лагерь ZZ, хорошо, я особо не парился: не только спутникам по лагерям мотаться. Я тогда еще не знал об изобретении паровой катапульты, и Женька 3-3-8 мне еще не открылся. А вот когда он мне открылся, вот тут-то и началось. Он меня всё просил дать в рот. Я боялся: с одной стороны, я был в курсе, что сосёт он отменно; с другой стороны, рот у него опасный: весь распухший от амёбы, и щёки изнутри волосатые. Но вот как-то раз вскрывали мы задушенных в Бухайске-14, а их там много было: целый контейнер. Под конец смены решили расслабиться: я морфой маненечко ужалился… хуй с ним, думаю: нехай сосёт. И стал он мне сосать. И так, дорогой мой Кумэнзяч, сосал он мне, что думал я, всю душу из меня высосет. Я такое только раз в жизни испытывал: когда лежал в больнице под Серпуховым, а медсестра молоденькая судно под меня подсовывала, и когда я срал, она мне сосала. А срал я жиденько так, как ребёнок, но обильно: судно почти до краёв за раз наполнялось, вот так же мне Жиндос сосал тогда, и я, конечно, обосрался. А он засмеялся, сжевал весь мой кал, встал у пресса и говорит мне голоском таким заговорщеским: "а когда порошок-то нам вынесешь, а?"…
Я даже не смекнул поначалу: какой-такой порошок? А потом дошло: это были те самые стратегические споры, они когда в банках упакованы, порошок напоминают. Этот порошок, любезный мой Кумэнзяч, ежели насыпать его, скажем, на разлитую кровь или рвоту, начинает сию минуту прорастать, и вырастают из него маленькие человечки с толстой шеей и мощными челюстями, но без гениталиев, потому что это не совсем человечки, это существа наподобие гномов, а точнее – грибов, или плесени; но они могут бегать и самостоятельно питаться, а у некоторых из них есть специальные присадки, так что они летают, но не так далеко, как птицы или рыбы, а типа белки или тушканчика, но все они заразные, и убивают беспощадно, а потом пробивают металлической трубочкой череп и сосут мозг. Но есть способ, чтобы этих человечков обратно в порошок обратить и законсервировать. Это очень мученический способ, но он есть, имеется. Надо содрать кожу с живой женщины не старше 30-и лет, завернуть человечка в эту кожу и проткнуть насквозь пятью оловянными спицами. Тут-то и пригодится то вещество, что Пипердов хочет добыть в своей лаборатории. Человечек сам по себе безобиден, но внутри его сидит душа этого гриба в виде плоских червивых фурункулов: вся нежить в этих фурункулах сосредоточена, но как бы спит, и во время сна выпускает в пространство чёрные нити (эти нити такие тонкие – тоньше паутины, так что глазом их заметить невозможно), и везде, где человечек появился, он оставляет за собой эти невидимые отравленные нити, и так постепенно они опутывают Землю подобно гигантской гусенице, т.е. вся Земля постепенно превращается как бы в кокон, подобно тому как личинки шелкопряда, например, окутываются паутинкой и окукливаются, но когда вся Земля окуклится, она вся впадёт как бы в спячку: вся живность на Земле почернеет как от сажи (если долго стоять возле горящей автомобильной покрышки, тоже ведь весь будешь чёрный), и двигаться все будут медленно-медленно, как во сне, и никто не посмеет пердеть, а совокупляться можно будет только в специально отведённых для этого зонах за колючей проволокой, и всех, кто запрет этот нарушит, будут отвозить на остров Ла Гомера на вершину потухшего вулкана и сжигать там заживо с помощью кислотного пара. Но потом Земля постепенно из куколки начнёт превращаться в бабочку (этот процесс контролирует Сатана (ура!)), и в конце концов небо, состоящее на самом деле не из водных паров и воздуха, а из чёрной отравленной паутины, треснет, как скорлупа, и раскроется во всю ширь, так что Солнечная радиация проникнет внутрь кокона и убьёт всё живое, включая папуасов, и мёртвые покроют Землю и начнут разлагаться, но червей и личинок при этом не будет, потому что всё живое ведь погибло, поэтому вся гниль, прах и тлен будут как бы гореть огнём без дыма и пламени, и раздуваться, переливаясь радугой, разными цветами: если посмотреть из Космоса, это будет похоже на огромную бабочку. Которая летит, сверкая в Солнечных лучах. Эта Бабочка, или Мотылёк неминуемо будет привлечён светом, самым ярким светом, который исходит от Солнца. И она полетит на этот свет, как летят на свет все насекомые, но Солнце-то – очень жаркое, там температура миллиард градусов, дорогой мой Кумэнзяч, и вот поэтому-то наша планета в конце концов будет бесповоротно поглощена этим ужасным Адским Огнём, она превратится в искру, в каплю напалма, в чистый девственный свет и уйдёт уйдёт уйдёт как комета, обратится в газ и распадётся на отдельные молекулы и атомы.
И мы с тобой в том числе, дорогой мой Кумэнзяч, мы тоже распадёмся на молекулы и атомы и станем одним целым с Солнцем. Вот так.
Теперь-то ты понял, почему я спрессовал трупы Аркадия и Электропистона и закопал их возле Колбасной плотины? Понял, зачем я переплавил токарный станок Сергея Сутулого в продолговатую железную шишку и просверлил в ней 666 треугольных отверстий? Понял наконец, отчего маленького Гришу пришлось послать в Червивый Лес (откуда он, разумеется, вряд ли вернётся)? И почему ты читаешь теперь это послание скорбного счастья, извлеченное из кишок моего трупа?
Я мёртвый, но всё же еще не исчез. Я – ароматный струп на слезливой ладони Матери. Кто решится поспорить со мной? Кто сделает бледными кости? Кто посмеет набздеть под моё одеяло? И теперь, когда жестокая правда известна мне, без сожаления принимаю рок как дар. Ведь есть правда на свете? Нет? Ну и хуй с ней.
Ведь я, дорогой мой Кумэнзяч, даже о любви своей пропащей не жалею теперь, когда осознал только всё коварство этих мелких упырей, что колготятся точно самые жирные опарыши на самом лакомом куске гнилого мяса. Тебе прекрасно известно, что трупы начинают разлагаться не сразу, но первые признаки в виде изменения цвета некоторых участков кожи могут наблюдаться в таких, например местах, как пах. А черви, насекомые, всё такое прочее, они, разумеется, приходят: как же иначе? Если труп находится в соответствующих условиях, его могут испортить грызуны, рыбы, птицы, всякие другие животные, да мало ли кто еще! Ведь дело-то не в этом. Дело-то в том, насколько наивны все эти отщепенцы во главе с небезызвестным профессором Пипердовым и его пресловутой лабораторией, к которой и ты, любезный мой Кумэнзяч, имеешь-таки непосредственное отношение. Этот адский порошок, который добыл Колумб из индейского ящика, это всё же какой-никакой, но знак всем нам, живущим, понимаешь ты это? А они хотят создать своё вещество. Это очень опасно. Кумэнзяч, очень опасно. Это вообще против всех правил. Они говорят, что Червивый Лес приносит неизъяснимый вред. Что ж, пускай, пожалуй, приносит: света без тени не бывает, кто ж того не знает? А они хотят расположить кулаки горизонтально? Хотят похоронить золотую залупку в перхоти? Считают, что волшебный состав изумит природу, что сумеют через него предъявить к погашению Космический вексель… Но намёк отравленных спор ясен: сиди смирно, или все умрут. Кто сегодня празднует победу, завтра из-под обломков будет молить Небо о смерти. Ненасытные, мерзкие в своём самодовольстве, сидят они по своим норам, пыхтя и пуская едкие слюни. Ничтожества, вообразившие себя хозяевами планеты, безмозглые паразиты, питающиеся собственной разложившейся кровью: всех нечистот не хватит чтоб прокормить их гуммозные чрева. Их нужно жечь, как чумную падаль, жечь дотла, чтоб возвратить прах Земле. Даже воздух, которым пользуются они для дыхания – отравлен; и обратилась в яд вода в источниках возле их зловонючих логов. На изъеденный прожорливым червём плод похожа теперь планета, и имя червя известно тебе, но такова природа червя, что в конце концов пожрёт он сам себя и обратится в пепел.
Сумрак и зной на делянке моей. Медленной дрелью свистит соловей. Кони рябые бредут вдоль дороги: тащат они похоронные дроги. Звёздный мертвец там раздутый лежит. Змей золотой мертвеца сторожит. Коршун слоёный клюёт его яйца, ёж ядовитый сосёт его пальцы, карлик косматый ебёт его в рот: на хуй иди, ты, вонючий урод! На хуй, на хуй, всех на хуй!
P.S.: Я вот только об одном хотел попросить: не надо гадить. Гадить не надо. Просто не надо. И если кто гадит, мы с теми будем расправляться беспощадно, беспощадно. Это абсолютно точно. Моя формулировка: 8558001/60647/304, и я собираюсь её придерживаться до последнего вздоха, который явно не за горами. Вот он, последний вздох. Вот я вздыхаю… ах, как хорошо. Воздух наполняет лёгкие. Ощутите прелесть заполняющего лёгкие воздуха, и гадить уже не будет причины.
P.P.S.: А еще, любезный мой Кумэнзяч, я хотел бы в силу возможности кое-как через пень колоду, но придерживаться гармонии. Наверное, со стороны это выглядит смешно. Еще бы. Такой вот насквозь оболгавшийся, сведший всё на нет чудило, рассуждающий что-то там о гармонии и равновесии. Хочет честных отношений. Ну, я тоже в принципе думал об этом всякий раз когда, попрощавшись с Зиночкой оставался один голый в засохшей сперме и говне и в чём там еще, усталый, опустошенный, и всё такое. Эти мысли преследовали меня иногда и во время службы: отвлекали.
Кто я для Зины? Просто мальчик для ебли (слово "мальчик" я употребляю здесь фигурально: во время наших встреч разница в возрасте не ощущалась)? Средство для достижения каких-то своих неведомых мне целей? В своих отношениях ко мне она всегда "держала дистанцию": в каждом её "да" неуловимо проскальзывал оттенок неприступности и отчуждения. Глядя на неё, бьющуюся в конвульсиях оргазма, я оторопевал от мысли: с кем на самом деле делит она этот мимолётный экстаз? Не со мной, нет, не со мной.
Но взамен она ничего не требовала. Я предлагал – она принимала как одолжение. Цветы, еда, наркотики, ювелирные изделия, и прочая, прочая, прочая. Иногда ко мне закрадывалась мысль, что внутри она ненавидит меня, пытается отыграться на мне за свои страдания в прошлом. Паранойя? Возможно. Но чего мне еще нужно? Вся эта игра в романтику, которую я, жалкий в своей неуёмной похоти, возобновлял с каждой встрече, тщетно стремясь через неё закамуфлировать то, чем являлась Зинаида для меня на самом деле – до скрежета зубовного раздражающим фетишем – вся она превращалась в дешёвое кривляние под её спокойным земноводным взглядом. Она, тварь, видела меня голым, видела насквозь, и более всего бесило меня неясное осознание никчёмности картины этой в её простом как вишнёвая косточка мозгу дряхлеющей самки.
Иногда мне казалось, что я ошибаюсь, что душа её глубока, как кишечник, столь же извилиста и таинственна, и хранит в себе столь же дерзкие пряные тайны (о, этот запах… как можно забыть его?) Я искал признаков её желания завоевать меня, а потом понимал вдруг, что всё это – лишь игра моего воображения. Она пребывала в созерцательном спокойствии, принимая мои ласки как должное и готовая в любую секунду отвернуться, чтобы принять их от другого; но вместе с тем беззащитная, до безобразия уязвимая в своей наивной самоуверенности и уютной ограниченности: из глубин её, если таковые имелись, доставать было уже нечего.
Да, хорошо, пусть я – всего лишь хитрожопое ничтожество, неумело корчащее из себя водевильного героя-любовника, забывшееся в нарциссическом трансе, мастурбирующее до мозолей кровавых на собственное своё отражение в собственной же пораженной врождённым сифилисом головёнке… пускай! Но скажите это по крайней мере открыто! Зачем все эти игры, суета, полунамёки? Зачем наводить тень на плетень? Наведите лучше на голову ствол и спустите курок – ощутите на собственной шкуре свежую прелесть радикальных решений. А еще лучше – пососите хуй. Тщательно так, с чувством, с толком, с расстановкой. С осознанием "здесь и сейчас", как говорится. Как сосала мой хуй Зинаида, с маслянистым клацаньем вынув искусственную челюсть, давясь стекающей на яйца слюной, жмурясь и поскуливая от жгучего вожделения и страсти.
Я не совсем ясно обрисовываю тему? Вы ждёте каких-то добавочных намёков, разъяснений? Обнажаете гениталии в угрюмом восторге некрофила-огнепоклонника? С манерной ужимкой насаживаетесь на смазанный жиром подсвечник расчесанным от нетерпения анусом? Полноте, право. Весь этот театр успел осточертеть изрядно. Пора опускать занавес, выводить актёров в зал, выстраивать в очередь и срезать бензопилой головы: наигрались, бля.
А может, всё это просто оттого, что я с чересчур чувственный, тонкая натура, интроверт, и всё такое? Другой бы прошёл мимо, а я остановился, пригляделся, обнюхал, поковырял пальцем? Детская непосредственность в сочетании со скрупулёзностью идиота? Обезоруживающая прямота, декорированная бредом преследования? Изъеденные мясным червём скальпы контуженных трансвеститов? Располосованные опасными бритвами влагалища погребённых заживо упаковщиц фекалий? Поджаренные паяльной лампой мошонки сибиреязвенных гномов? Гром душевный? Алтарь безумия? Желеобразный фурункул? Свищ? Проказа? 854685265534? 90897? 6576879809890? Камень?
Вот всем загадкам загадка! Сероводородная скользкая матка. Где прыщ, сочащийся золотом? Запах падали в кружке с патокой. Звёзды все будут заново спаяны. Это – соль героиновой женщины. Соль мочи её. Кала безволие. Своеволие, смертью помеченное. Заколдованное оправдание сгнившей заживо каракатицы. Где еще вы найдёте сознание, приспособленное к омертвению? Где?
Но всегда настает время принятия решений. Рано или поздно – настает это время. И именно тогда движение – основа живого – проявляет сущность свою. Проступает, как менструальная кровь на белых джинсах. С неотвратимостью наползающего утра: где еще вы найдёте сознание? Искусственность времени камзолом свинцовым давит на плечи: как убежать? Лодка с живым человеческим мясом скользит по поверхности Тайной реки. Хитрость желания ягодиц щёки сжимает в томлении буйном. Чем оперировать?
Я говорю, как причина и следствие. Лошадь истлела на проводах. Плоть отзывается нежным пердением: лучше сдавайся, а то будет хуже. Но я не сдамся, на колени не встану. Пусть вымещают свой страх и бессилье. Пресного яда бездонный источник мне нашептал эту сказку: пей пиво. Быстрый удар по затылку стамеской. Смех наглотавшейся семени бляди. Дым конопли над цветком писсуара: легенды расскажут, какими мы были. Душный застенок пора обустроить: смазать замки и решётки покрасить. Гость приближается – узник почетный. С ним – его рано оживший язык. Пусть веселятся пока.
Но тебя, дорогой мой Кумэнзяч, конечно, гложет любопытство: а что же происходит с тем, кто побывал в Червивом Лесу и вернулся оттуда живым. Могу описать тебе только свой собственный случай: как у других, не знаю. Так и быть, я объясню тебе, почему нельзя гадить. Сейчас ты поймёшь. Я скажу тебе. Уверен в одном: от заразы уберечься невозможно. Зараза там повсюду, и распространяется она не только через самих червей и личинок, но и при помощи микроскопических частиц, своеобразной пыли, или спор, которые покрывают всё и висят в воздухе. Эти споры всё равно проникнут в тебя, даже если ты будешь в защитном костюме, так что черви не смогут попасть непосредственно на кожу. Я дышал через фильтр, но каким-то образом эта дрянь всё равно проникла в меня и осела где-то на слизистых оболочках. Инкубационный период длился около месяца. Я не испытывал никаких неприятных ощущений: насколько я могу судить, их и не бывает. Изменения происходят внутри, но внешне это никак не проявляется. Когда зараза достигает жизнеспособной стадии, она начинает размножаться через кал. Нужно обращать внимание на кал. Происходит вот что. Кал приобретает розовый оттенок. Это напоминает произведения художников-авангардистов, которые красили испражнения автомобильным лаком. Впечатление такое, что кал покрыт слоем жидкой полупрозрачной краски, смотрится довольно красиво. Но этот кал уже живой: если оставить кучу минут на 20, она начинает шевелиться. Полужидкая куча (это не твёрдый стул!) состоит из концентрического наслоения ленточек. Эти ленточки начинают извиваться и вытягиваться, сначала вяло, затем быстрее. Это похоже на клубок червей, который начинает передвигаться в поисках укромного места. Постепенно кал темнеет и твердеет, теряя жидкость и уменьшаясь в размерах. Это напоминает каракатицу, крабика или большого паука. Это существо всё набито яйцами. Оно также похоже на паука, потому что имеет железы наподобие желез паука, при помощи которых оно может выпускать застывающую слизь (ядовитую), которая используется для плетения паутины, только они не плетут паутину, они обычно выпускают несколько нитей (или даже одну) на которых подвешивают яйца типа как ёлочные игрушки или гирлянды; например, яйца могут свисать с потолка (они могут бегать по стенам и по потолку и прыгать как блохи), или они вплетают яйца в шерсть на головах людей, а яйца эти маленькие и твёрдые, напоминают чёрный перец: каждое такое яйцо – это головка червя, из него начинает развиваться тело червя с присосками и крючьями; эти пауки из говна боятся света, они быстро перемещаются и откладывают огромное количество яиц, а когда яйца кончаются, они очень быстро разлагаются, прямо на глазах превращаясь в сгусток очень зло пахнущей слизи (от этого запаха можно потерять сознание), которая высыхает и становится похожей на хлопья пепла, но это не пепел, это как бы спрессованные споры этой дряни, та самая ядовитая пыль, которая в Лесу, которая просачивается повсюду: если взять хлопья в руку, они расслоятся, рассыплются в мельчайшую пыльцу, которой можно заражать по новой; а я ничего не могу сделать: каждый раз, когда я сру, я высираю краба этого блядского, но если его спустить в унитаз, это не поможет, его надо сразу сжечь, поэтому я ношу с собой повсюду паяльную лампу, но даже когда его жжёшь, он лопается, и летят брызги, и каждая такая капля впоследствии превращается в маленького паучка, набитого яйцами, от них нет спасения, нет спасения, эта зараза кругом, она повсюду, повсюду яйца и черви, яйца и черви, и всё это шевелится, извивается в темноте, это шевелящаяся тьма, змеиная чернота, которая наползает, чтобы поглотить как птицеглот, из любой щели, из всех отверстий, ото всюду, где есть тень, тёмное место, ползёт эта зараза, повсюду яйца и черви, яйца и черви, я не могу не могу больше, если я умру, если я наложу на себя руки, так мой труп надо будет сразу же сжечь, хотя и это не поможет, но об этом никто не знает, ведь если меня сожгут, ты не получишь это письмо, т.е. получается заколдованный круг: вот как они хотят пожрать нас, и нет спасения, спасения нет нигде, но если ты читаешь это письмо, то ты знаешь, но всё равно не спастись!
Следи за калом! Именем Нетленной Мировой Любви (НМЛ) заклинаю тебя: следи за калом. Если какашка шевелится, с тобой случилась большая беда, мой друг.
Увы, тут уже ничего не исправишь.
