|
|
Сани…
Вот именно, что сани.
Да и без саней: уйти бы отсюда прочь, в никуда. Навсегда покинуть зловонный, толстой коркой струпьев покрытый берег. Не слышать больше предсмертного визга истязаемых жертв. Не смотреть больше под ноги, опасаясь ступить в невидимый яд испражнений Сторожа. Не ебать узкое, по-сучьи трепещущее очко Бабыдятла. Не ломать голову над шизофреническими откровениями Гаврилы. Не кормить хрящами детей беспокойную крысу. Не срываться с привала, завидев вдалеке почёсывающийся силуэт НЦ. Не изгонять призрак Дебрия. Не сжимать в испуге ягодицы при виде Кроепеда. Не увёртываться от ядовитых плевков чёрного истукана. Не прикрывать глаза ладонью, наблюдая за полётом сокола Гриши… Э, нет. Григория бросать не гоже: полетим вместе.
Вдвоём с востроклювой птицей пытался он покинуть голуботравые степи, усеянные осколками чёрного стёкла. Уйти от озера стонущей крови. От струпьев уйти. От клопов этих мерзких.
Но озеро было заколдовано. Куда бы они ни держали путь, через неясное множество неравных суток оно снова вставало впереди, дыша тёплым ужасом боли.
Тогда двинулись вдоль берегов его.
Сквозь изнуряющий сладковатым ядом ельник.
Хрустя костями обглоданных тел.
На исходе сияющей ночи обсидиановые скалы стеной преградили путь.
Сокол взлетел на эту стену и долго трепетал крыльями, поражённый.
Оказывается, в озеро впадала река!
То был алый поток свежей, энергообогащенной артериальной крови.
Значит ли это, что Озеро представляет собой внутренний орган гигантского организма наподобие печени или сердца?
Теперь ясно, отчего кровь в нём всегда подвижна, не расслаивается, не гниёт и не свёртывается.
Значит ли это, в таком случае, что где—то есть ещё вытекающее из озера венозное русло?
— Почему ты летал и не видел её? — допытывался Румбо у птицы.
— Мне кажется, видел. Но не воспринимал. Смысл увиденного не доходил до меня, понимаешь? Только сейчас я как бы вспоминаю — и не могу до конца вспомнить. Алая река. И Чёрная река.
— Мы найдём её.
И они нашли её: 4 ночи спустя.
Липкое русло струило отяжелевший гемоглобин среди скал.
— По стеклу тебе не пройти, — Григорий спикировал, сделав приличный круг, — там пики торчат частоколом.
— Ты предлагаешь…
— Плыть! Нужно соорудить лодку или, на худой конец, плот… только вот из чего?.. эти ёлки тонки как папоротник… возможно, это и есть — просто гигантский папоротник.
— Или хвощ, — предположил Румбо.
— Да, хвощ.
— А в хвощах сидят тараканы.
— Сидят. Так что в гущу хвоща мы не пойдём. А возьмём только с краю несколько кустов: самых гибких и длинных. А затем при помощи этих натуральных канатов свяжем черепа, что валяются в струпьях у истока на отмели. Должно получится что-то типа понтона.
— Думаешь, черепа не потонут? — усомнился Румбо, — может, насыпать в них для верности битое стекло?
— А что… это мысль. — Григорий взгромоздился на рубиново-чёрный осколок, — я клювом буду откалывать стекло от стены и долбить. Ты в это время собирай черепа и готовь из хвоща верёвку. Вместе нагрузим черепа битым стеклом, свяжем верёвкой и поплывём.
— Весло б ещё не помешало. Или багор. Может, кость взять какую…
— Костями далеко не выгребешь, — щёлкнул клювом Григорий.
— А что если… — Румбо отделил от валявшегося в хвоще скелета руку вместе с лопаткой, отломил ключицу — перевяжу здесь и здесь, чтоб не болталось, а лопаткой грести…
— Что ж, попробуй.
— А если тебя, Григорий, привязать к черепному понтону как парус?
— Зачем привязывать? Не доверяешь? Я просто вцеплюсь когтями в передний край и буду махать крылами, пока не выдохнусь. Передохну, похлебаю из реки — и по новой…
— И то дело… за работу!
Пока Григорий долбил скалу, Румбо связывал черепа в длинные бусы и укладывал друг подле друга. Затем они набили черепа осколками и перевязали эти чётки вместе — вначале между собой по всей длине, а потом края — спереди и сзади.
Хвоща, надо сказать, ушло изрядно.
Вышло нечто по форме напоминающее пирогу или каяк.
Когда спустился рассветный туман, судно было готово к отплытию.
Насосавшись крови и выспавшись в мягкой траве, двинулись в путь.
Гриша впился когтями в нос корабля и отвязно замахал крылами.
— Стой, стой, Григорий, не гони! — засмеялся Румбо, опуская лопатку в густую кровь и манипулируя ей на манер руля.
Сокол полетел плавней.
Внезапно он снова ускорился, а затем лапы его разжались, и, далеко обгоняя пирогу, он взмыл рывком вверх с криком:
— Rege Satanas!
Обалдело щурясь, Румбо некоторое время смотрел ему вслед.
Потом свистнул и закричал:
— Гриш! Гри-и-и-и-ша!! Эу!!..
Но птица и не думала возвращаться.
Раньше Гриша тоже, бывало, улетал надолго, но это случалось, главным образом, в те времена, когда Румбо едва знал его. Когда ж меж ними завязалась дружба, Григорий не покидал поля видимости. А тут вдруг, на тебе…
Румбо ощутил укол, похожий на ревность: он ушёл от меня, бросил.
В самый решающий момент, когда нервы напряжены до предела, когда жирный чёрный поток гонит костяную пирогу своим упругим течением всё быстрее, а стеклянные стены по обоим сторонам всё теснее и выше.
Попробовал затормозить лопаткой, но где там… Прыгать в кровь не решился: всё одно, течение сильнее… так лучше уж в лодке, которую назвал он «Попадьёй».
Но как так сталось, что птица бросила? Похоже, всё было определено заранее. Вся эта честная компания: НЦ, Гаврила, Бабадятел и Кроепед. И Гриша заодно с ними. И этот, как его там… Сторож. И Дебрий, мать его подмышку. Они вели стратегическую игру, вот что. Развели, бродяги.
Сам бы не пошёл к этой реке. Надо было подтолкнуть. А подтолкнуть — значит заставить сопротивляться.
А сопротивляться Румбо умел: Гаврило хорошо помнил это.
И тогда они использовали силу его сопротивления для своих целей, заставив искать выход из паутины кровяного озера. И подослали хитрого сокола.
Ведь это Григорий привёл меня к Озеру, рассуждал Румбо. Стало быть, Григорий и выведет. Логично?
И Григорий вывел.
Ёбаную лодку уже не остановить: её несёт туда, где жирная чёрная кровь снова становится алой.
— Всё повторяется снова! — улыбнулся Румбо, — они направляют меня в ловушки, из которых я силюсь вырваться, и вырываюсь. Чтобы встретиться с 3оей. Но только что-то уж очень давно мы не виделись, милая: я уже стал забывать твой запах. Куда несёт меня кровь? Ад в голове моей — Ад в моём сердце. И нет миров, кроме единого. Нет Воли, кроме Единой. Воля Вселенной вращает планетами и зажигает звёзды. И никто не в силах противостоять ей. Дьявол и бог — лишь маски в спектакле, который играем мы друг перед другом. Но когда опустится занавес, маски придётся оставить.
Не найти в этом мире покоя.
Где я? Кто я?..
Стеклянные стены сужались в тоннель: кровь понесла каяк в скользкой, сияющей зыбкими отблесками стеклянной трубе.
Он выкинул лопатку за ненадобностью.
Успокоился.
Сел, устроился поустойчивей.
Стал напевать, пристукивая по черепам ладонями:
Ты во мне раскрыла душу:
Образ твой я не разрушу.
Буду помнить до конца.
Ламца-дрица-ца-ца!
Мы мечты свои больные
Во тиски возьмём стальные:
Пусть побьются всласть
За родную власть.
Мы коней своих развяжем,
Но, пошли! — им дружно скажем
И погоним ввысь.
Если кони — то безумны,
Если грязь, то с гноем гуммы,
Просто зашибись!
Яд любви познавши рано,
За природу встанем рьяно:
Членососам — нет!
Смерть в бою вдвойне приятна —
Эту фразу скажем внятно
Пустоте комет.
Пусть живёт в пучине чёрной
Город, властью обреченный:
Выпьем, братаны!
Этот город вспоминая,
Люд вздыхает, проклиная
Город Сатаны.
— Сатаны! — повторил припев Румбо, и казалось, черепа вторят ему.
— Откуда во мне единовременно присутствуют страшной силы стремление к смерти и не менее отчаянная любовь к жизни? — пробормотал он, лучась радиацией, — и как обуздать мне эти фатальные силы? А никак не обуздаешь. Все мы — лишь послушные винтики в едином космическом механизме. И поэтому я неотвратимо плыву по его венам. И я оказался здесь по собственной воле — вот в чём фокус! Сам трудился, делал «Попадью», весло приспосабливал. Ведь мог бы остаться у Озера? Мог. Выходит, тот, у кого воля сильнее, тот и есть мотор Вселенной: она живёт его энергией, а энергия не знает масок. Чем сильнее сопротивляешься, тем быстрее обороты двигателя — только и всего. А отчего я сопротивляюсь? Отчего ищу выход?.. Потому что хочу обрести 3ою. Потому что ради неё я вернулся сюда. Но я — водородная бомба, которая должна взорваться. Я сопротивляюсь — и ищу 3ою. Значит, им нужно, чтобы я искал 3ою. Значит, когда я найду её, взрыватель сработает. Значит, кровь несёт меня к ней — как я и хотел, как мечталось. Вот она, великая сила любви, и мне не обороть её. Стало быть?.. стало быть, 3оя — и есть моя смерть, которая так нужна им. А если я брошу «Попадью», прыгну и поплыву против течения? Хрена что выйдет… стены тоннеля ровные, скользкие, уцепиться не за что, а глубина здесь, судя по всему, порядочная: до дна не достанешь, с головой уйдёшь. Но ведь я дышу кровью. Стало быть, я могу с головой опуститься в реку и идти по дну против течения. Это кажется маловероятным, но попробовать стоит: в любом случае, терять нечего.
Пару раз глубок вдохнув, он перевернул пирогу и с головой нырнул в кровь.
Но кровь была очень густая, и выталкивала на поверхность, где подхватывало удалое течение.
Румбо подгрёб к стене, пытаясь зацепиться.
Вы пытались когда-нибудь зацепиться за жирное стекло?
Он лёг на кровь, восстанавливая дыхание.
Внезапно что-то проплыло мимо.
Инстинктивно он вытянул руку и ухватил: это был один из черепов «Попадьи». Отвалился, стало быть.
Ещё два черепа плыло навстречу.
До него вдруг стал доноситься отдалённый гул, который по мере продвижения становился всё явственней — а течение, тем временем ощутимо усилилось.
Теперь уже бурлящий кровяной поток неудержимо нёс его по стеклянной трубе, словно кусок фекалий.
Нырнул и всосал крови.
Нелепо подумать, что ждёт впереди.
Представилось вдруг, что сейчас вынесет в водопад, и низвергнет в гигантскую раковину с измельчителем в стоке. И увидит он, как десятки ему подобных, не в силах удержаться в водовороте, соскальзывают в сток, и как размалывают их стальные лопасти.
И он, Румбо, — тоже соскальзывает.
Попытался вынырнуть, но неудачно: кровь заполняло уже всю трубу сверху донизу. И чем дальше он плыл, тем сильнее сужались стеклянные стены, сильнее давил на уши нескончаемый рокот.
Этот сводящий с ума гул нарастал, нарастал — и вдруг лопнул искрящейся радугой. Потеряв ощущение пространства и времени, Румбо повис в мерцающем коконе разноцветных лучей.
Вдруг… отчётливо ощутилось чужое присутствие.
Они были здесь, его мучители.
Они обсуждали его незавидную участь.
— Старая я блядь, — сетовала Бабадятел, нахохлившись, — такого мужичонку отхватила, а он, падла, взял, да съебался. В нехорошие игры играет со мною разум. В мертвеющих объятиях ласковой осени повторяем мы колебания предков, затухающие колебания предков.
— Я люблю блядей, а тебя — просто обожаю, — рассыпчато блеял Кроепед, — обожааааю.
— Он растерян, потому что действительность повернулась к нему жопой, — важно изрёк Гаврила.
— Он возомнил себя великим гонщиком, а сам — бах! — и кувырнулся на первом же повороте, — отозвался Начальник Цеха.
— Тлосма! — сплюнул чёрный истукан.
— Так будет со всеми любителями преступать границы, — клокотал сокол Гриша.
— Хуярь, хуярь, преступничек растленный, — подхихикнул Сторож.
— Он дрочил, нюхая её домашние тапочки, — вскрывала карты половина женщины, а гиенокрыс плотоядно попискивал.
— Эй, послушайте! — Румбо изрёк это не ртом, но мозгом, — послушайте же! Скажите: где я?!..
— Послушайте его… а чего тебя слушать, калоеда? — фыркнул Дебрий, — тебе бы рот навсегда заткнуть, чтобы не развращал молодёжь… Ишь, прыткой какой выискался, из говна, да в лопаты. А горе в жизни своей ты познать не желаешь? Червей суетливых в гниющем прахе своём поспешишь поприветствовать?
— Каких червей? Ну чего ты гонишь… — Румбо трясло, как от холода, — помощи прошу вашей, уёбища!
— Он просит помощи! А чем мы можем помочь тебе? — клюнула его в ключицу Бабадятел.
— Раздвинь ягодицы, матрос! — пугал прикосновениями Кроепед.
— Спасенье утопающих — дело рук самих утопающих! — назидательно глумился сокол Гриша.
— Понюхай-ка мои ноги, засранец, — водила босой ступнёй по лицу половина женщины.
— Мы ничем не можем помочь тебе, Румбо! — выдавил невидимый прыщ НЦ, — ведь ты — хозяин своей судьбы, а мы — лишь статисты без имени. Ты впрыснул себе самого себя внутривенно, понимаешь ли?
— Как это?? — давился сомнением Румбо.
— Так это. Ты плыл по собственным венам, а сейчас — достигаешь мозга, — безразлично прокомментировал Гаврила, — и только что тебя самим собою вставило. Ты сам свой наркотик: берёшь часть себя — и возвращаешь приходом неистовым. Мазохист-естествоиспытатель. Батарейка мохнатая. Пизда с бородой.
— Попробуй воспротивиться себе, говноед! — ущипнул клювом за ухо сокол Гриша.
— Полижи засранку, прошу тебя! — виляла лобком половина женщины.
— Кут-кут-кут-куда это мы собрались в такую рань? — травил Кроепед.
— Фетишист! Бурундук! Педрило! — возмущалась Бабадятел.
— Стоп! Стоп! Стоп! ААААА!! — Румбо ударил себя по ушам.
Тишина.
Это невидимая комната смеха.
Комната смеха, в которой выключили свет.
В абсолютной тьме не видно кривых зеркал, но всё равно — они незримо присутствуют.
Бам!
…
Ах, что я…
…
Поднял голову, морщась от боли.
Освещение сзади. Он на асфальте.
Больно в ноге, и бок, бок помяли. Плечом еле двинешь.
Что произошло?..
Румбо сел на бетонные ступени крыльца, на котором очнулся. Потёр глаза. Ощупал гениталии.
Что произошло?..
…
Опять жжёт…
Нет, только не снова, не надо!
Только начал привыкать к новому телу…
А это что? У него еще не кончились патроны?!
Брызнуло крошкой стекло. Вжался в кресло, провернул, едва не сломав, ключ в зажигании. Нажал рукой педаль, сдвинул рукоять на drive. Нажал педаль, удерживая руль. Удар, еще удар, и скрежет: наехал на что-то! Плевать, лишь бы вырваться.
Двигатель взвыл надрывно. Всполохи пламени пузырили эмаль на капоте. Автомобиль соскочил на бордюр и застрял, взрыв колёсами грунт.
Вывалился наружу. К чёрту одежду: топор, главное, взял. Покатился по масляной грязи бурьяна.
Выскочил на проезжую часть.
Ослепили фары. Никто не сигналил.
Удар.
Лезвие высекло из асфальта искры.
Идиот, зачем не повернул ручку?!
Успел подумать.
Селодмать.
…
Так вот оно что.
Сбило машиной, похоже.
Но, вроде, кости все целы? Может, ребро, правда…
Сбили машиной, но как он оказался здесь?!
Встал, и прочитал на табличке у дверей: 67-я городская больница, приёмный покой.
Вот оно что.
Похоже, те кто его сбил, подвезли всё же до больницы — и выбросили.
Надо же, жалостливые какие.
Он встал и долго стоял, опершись лбом о стену.
Неясное, но очень пугающее чувство узнавания волной колыхнулось в мозгу.
…Где я?.. Кто я?..
Обрывок воспоминания, случайно блеснувший в грохочущих валах забвения.
Трудовое deja vu в пустом помещении без света.
Эй!..
Он узнавал эту больницу.
Из морга этой больницы забирали они гроб с Маугли.
Здесь он впервые увидел медсестру 3ою.
Совпадение?..
Но откуда это отчётливая уверенность, что точно знаешь теперь судьбу свою наперёд, но только не можешь вспомнить?
Это прошлое с обратным знаком: память о будущем.
Она заложена в генах, возрождающихся в который раз сквозь миллиарды световых лет.
Нет. В больницу нельзя: там обнаружат его радиацию.
Значит, надо схорониться в берлоге и залечивать раны.
Но, похоже, демонам известен путь его наперёд?
Эге, а это что такое?..
Топор!
Ну надо же, на ступенях крыльца валяется топор с жёлтой пластиковой ручкой.
Румбо поднял его и постучал обушком в обитую стальным листом дверь.
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |