|
|
Ресторан покинули изрядно навеселе.
Женя встал у обочины голосовать, Митя завел двигатель:
— Подбросить?
Валера кивнул, подошел к машине: высокий, тощий; кожаный плащ и черная водолазка.
— А меня возьмёте? — потянулась Кравподжузо.
— Ты с Жиндосом езжай, — отмахнулся тот, усаживаясь.
Женя базарил с водителем притормозившей «0ки».
Кравподжузо показала язык, достала мобильный.
— Ты как, не сильно бухой? Рулить могёшь?
— Не ссы… — Митя лихо вывернул через две сплошных и устремился к зелёному светофору.
— Ты тогда рули аккуратней…
— Да не ссы. Скажи лучше, вкурил ты, что Жека сейчас там прогнал? Насчет Костика?
— Что типа он в бытовке сгорел, при перестрелке? Ну, я сам что-то в этом роде слышал… Но мы ж с тобой в тот вечер, ты помнишь… — Валера многозначительно умолк.
— Помню… как же не помнить… такое на всю жизнь запоминается.
Некоторое время они молчали. Митя выехал к вокзалу. Валера закурил:
— Но мы с тобой, Митюх, не первый год знаем друг друга… И Костян нам был братуха по жизни… И он, конечно, того… в смысле, чердак сорвало, но очень помог нам своим этим… приступом… Клуб теперь наш, считай. На все 100.
— Приступ ярости, — кивнул Митя, — он как берсеркер, бля, их всех похуячил… Амок.
— Езжай не так быстро, слышь!
— Да не ссы… слушай, а давай сейчас туда заскочим, посмотрим…
— Куда?
— Ну, к нам на Элеваторную… зайдем туда на стройплощадку и посмотрим, что там за пожар был такой…
— Да с тех пор уж почти месяц прошёл, ты чё…
— Месяц, не месяц… прошёл, не прошёл… Давай, это быстро: я дорогу короткую знаю! — из 2-го ряда Митя вывернул руль на Краснокосмическую.
Вслед ему матюгнулся гудком синий Golf.
— Бля, урод, щас чуть аварию не сделал… и мы бы были виноваты, что не пропустил…
— Да он, сука, едет там… ползет как черепаха…
— Осторожней езжай, или давай я поведу.
— Ладно, всё… хорош грузить. Я еду. — Митя шлёпнул ладонями по рулевому колесу. Машина вильнула.
— Смотри только, как бы нам не отъехать с такой ездой…
— Ага… и воскреснуть, как Костик… и ходить пугать всех ожогами разными… и мочить, мочить всех без разбору… мочить!
— Попустись, братуха… в натуре, говорю, попустись. Ты кроме водки еще пил чего-нибудь?
— Два пива. И еще в туалете мне Макарыч паровоз пустил…
— Ого, сука… и как его дурь?
— Прёт, я скажу тебе… и незаметно так торкнуло…
— Это тебе от водки так показалось, — предположил Валера.
— Не знаю… может быть… вот сейчас выезжаем на Элеваторную, и там, справа — стройка.
— Бля, темно уже… хрен что увидим.
— Возьми у меня фонарь: в бардачке там.
Остановилась у бетонного заграждения; покинули салон, прошли через приоткрытые ворота и продвинулись на территорию стройплощадки.
Прожектора сияли тем мёртвым, искрящимся заревом, что ассоциируется с колючей стужей северных трасс. Голубоватым покрывалом облегал штабеля промозглых свай начавший подтаивать снег. Ноги то и дело скользили в смёрзшихся сгустках маслянистой грязи.
Миновали башенный кран и бетономешалку.
— Вот оно! — Валера посветил фонарем вдоль труб.
— Давай прямо туда, пепелище посмотрим.
Они проследовали к краю стального ангара, где чернел нагаром асфальт, и топорщил в небо опалённые ветви стальной скелет бытовки.
— Посвети… — Митя зашел за раму.
— Да, это краска, или какой-то горючий состав, типа того… — прошептал Валера, оглядываясь.
— Чего?
— Я говорю, выгорело всё к хуям. Если Костик вовремя не убёг, песец ему…
— Он не мог убечь. Там вон менты были, и здесь — со стороны ангара. Все пути отрезаны.
— Ну… а как думаешь, мусора нашли что-нибудь?
— Что-нибудь, в смысле, что от него осталось?
— Ну…
— Откуда ж мне знать… это вон, у Жеки спрашивать надо: он у нас информированный… с прокурором дружит. И Джуза с ним по кабакам ходит…
— Да она с ним не ходит… она даже сейчас просилась с нами в тачку сесть. Но я сказал: езжай с Жиндосом.
— А зря, кстати. Сейчас бы развели её на минет.
— Да брось ты…
— Легко. Мы с Костиком у Макарыча на новоселье коксом взгрели её. И она говорит, ребята, у меня сейчас нала мало… хотите, минет вам сделаю?
— И чё, сосала?
— И весьма душевно. И глотала, и яйца облизывала. Умница, короче…
— Ну ты ладно… это… глянь-ка, сюда… была б собака учёная, пронюхала бы, что это за кочерыжка: человечина здесь горела — или иная неорганическая рухлядь.
— Неорганическая рухлядь… надо же, как ты стал выражаться, после того как Сёма тебе дала. — сморщился Митя.
— Хуле?
— Хуле в Туле, а мы, сам знаешь где… сюда б специалиста привести… чтоб посмотрел…
— А что если собрать это в пакет и к Сёме в морг?
— Идиот, что ли? Тут специальная экспертиза нужна, лаборатория, всё такое. Но сдаётся мне, брат, что не выжил Костя.
— Эх, кабы знать наверняка! — потёр ладони Валера.
— И что? Насобирать сейчас этого хлама — и клонировать Костяна?
— А почему бы и нет? В смысле, гипотетически — возможно такое?
— Агстись, братан… клон — это же как человек настоящий. Пока Костян заново родится, пока в школу пойдёт, пока его на учёт в детской комнате поставят… мы с тобой подохнем от цирроза. Или «артековцы» нас ножами запыряют.
— Насчет «артековцев», кстати… ты ствол тот у Гришки купил?
— Не… я у Игорька взял. Тот проверенный. А из гришкиного я на пустыре попробовал — он мне на третьем выстреле затвор склинил. Ну его на хуй.
— Лучше б тогда Костя воскрес как птица Феникс: хуяк — и вылетел из огня! — Валера сплюнул, взмахнул руками, — А чё? В воде не утонул — авось и в огне не спёкся…
— Давай поссым сюда: может, поможет… — обнажил фаллос Митя.
— Да: пивко уже давно наружу просится! — Валера выпустил газ и дал напор из шланга, — Давай, ты там, а я — здесь… — он водил членом из стороны в сторону, орошая мочой выгоревший простенок.
— Жаль Джузу не взяли: то-то она б проссалась вволю! — выжал капли Митя.
— Ну, поехали её сейчас перехватим: она наверняка у Жиндоса зависла, — помахал елдой Валера.
— А чё… поехали, правда? Мне чего-то поебстись захотелось…
— Ну, я тебя к ней заброшу — и поеду… а то, боюсь, Сёма узнает… — Валера стал пробираться обратно к воротам.
— Да брось ты… мы её от Жеки уведём. Я её к Боткину сводить обещал. Боткин щас наверняка отвисает… заедем к нему и отфачим её. И никто не узнает…
— А она нам даст, всем троим?
— Даст… а потом, Боткин наверняка не будет.
— Почему? Он что, голубой?
— Не голубой. Идейный. Типа Костика.
— А… ну, так я, если хочешь знать, тоже в своем роде идейный! Ладно, едем: на месте разберемся.
Сели в машину; Митя дал по газам.
Хрустальный звон в голове. Осыпающаяся люстра, лицо 3ои перед чуткой лампой патологоанатома. Привкус сиреневой пыли. Осколки костей на дне могилоколодца.
Долгая-долгая ночь. И свет в ночи.
Тоскливый, но самоуверенный. Разрубающий тьму прожектор. Световой колокол. Невинный привет уходящего дня.
А потом туман.
А когда он рассеивается: колосится поле, и обугленный кирпичный торс гаража. Вернее, гаражей: это целое здание на 8 гаражей и мойку (после узнал). Полз к этим гаражам. Сейчас.
Зачем полз?
Не знаю, как назвать еще… вроде как идёшь, но ног не чуешь: сгорели ноги. Дотла почти сгорели, начиная со ступней. Жир горит долго. И этот запах бил в нос. А потом перестал ощущать запах. И руки.
Потом ослеп.
И вот этот хрустальный звон: откуда он?
А потом был этот прожектор. И запах — пронзительный запах мочи. Аммиак взбодрил. Что за ерунда? Неужели?..
Страданье служит подтверждением. Боль означает: жив.
Но идти не удается, нет. В общепринятом смысле этого слова. Выходит именно ползти вертикально. Или горизонтально бегать.
Потому что ужас испытываешь: тихий, слепой, оглушающий. Как будто к голове пистолет приставили, и чуть дёрнешься — привет родителям.
И поле колосится. Волна колос клонит. Шумит он печально, как тоска по голове. И бредёшь-ползёшь через эти колосья, а впереди маячит эта постройка.
И пронзает голову мысль, что бесплотен: только костяк не выгорел.
И пронзительно хочется женщину. Ооо, это ощущение. Есть фантомная боль, а это — фантомный эректор.
Обугленный остов, покрытый жирной золой: вот что ты теперь.
Продолговатый, бугристый, гибкий.
Такими выходили на сушу Древние.
Жажда жить, сконцентрированная в неуловимо вибрирующем веретене хребта.
Сальный нагар уничтоженной плоти.
И плоть сгоревшая возопила: верни меня, Румбо!
В е р н и м е н я в е р н и м е н я в е р н и м е н я в е р н и м е н я в е р н и менявернименявернименявернименявернименявернименя
Это целое здание на 8 гаражей и мойка. После обследования гаражей находится ванна. Она тяжелая, скользкая… Ванну следует наполнить человеческой кровью.
Да. Наполнить кровью доверху, чтобы потом лечь туда. И с головой покрыться кровью.
Долго пришлось ждать.
Потому что горизонтальным бегом далеко не уползёшь.
И надо было устроить засаду поблизости.
Подростки, охотящиеся на крыс.
Четверо мальчиков с пневмо-винтовками.
Пришли со стороны трассы.
Переругивались, часто сплёвывая.
АаааааАаААааааааааААааААааа…
АааааААААААааАааааАаааА…
АААааААаАААаАА…
Как мучительно мучительна жажда жаждущей плоти и клетки метание бисера противотанковой гранаты жирное пятно на обоях сперма на пальцах ног уснувшей лимитчицы влажная от пота подушка ванна ванна ванна иди сюда иди иди иди мальчик иди сюда иди.
Приготовлю крыс, приготовлю всё, что пожелаешь.
Сделаю всё, что пожелаешь расторопно и тщательно.
Идите сюда, мальчики: вы должны вытащить меня вернуть меня вернутьвернутьвернутььььь.
Этот глупый ремень его с медной пряжкой… Этот галстук с олимпийским кольцами. Этот влажный от спермы платок. Женька сплюнула в платок. Девчонки такие наивные. Думают, что мужик к ним навеки залупой прилип. Что ж, бывает и так. Да только поначалу, а потом уж пизда не может насытиться: всё ершится, ершится хуям навстречу, а они разлетаются, как новогодние петарды из Китая.
И кончаешь под выстрелы новогодних петард.
И загадываешь желания.
Чтоб воссиял Свет.
Думаешь, что было бы, если б располагал временем: туда-сюда подгонять, мусолить, пристраивать. Колдовать чего-то там на морщинах мошонки. Слушать плач одинокой змеи. Ебаться с мамонтом (кличка?). Злословить по поводу провокаций гей-клоунов.
Если бы Вечность не пугала разбитым корытом, как бы ты вёл себя? О чём попросил бы рыбку Золотую?
Кто в нас — источник желаний?
Кто зовёт меня из нестерпимого пламени?
Мальчик с духовым ружьём вошёл в помещение.
Стоял как вкопанный.
Тусклое освещение, затхлый пар, плесень на кафельных стенах.
Ванна.
Тяжёлая. Скользкая. Чёрная.
Что-то шевелится на дне ванной.
— Борь, чего там? — голоса друзей в коридоре.
Мальчик осторожно подходит к ванной.
Он не отзывается: хочет первым забрать добычу.
Первым, всегда только первым: на другое мы не согласны, не так ли?
Иди ко мне, мальчик: я — крыса на дне грязной ванны; подойди и прострели мне голову.
Мальчик подходит и заглядывает в ванну.
Он видит веретенообразное тело, конвульсивно подёргивающееся в чёрной слизи на дне.
Неожиданный ужас охватывает его, дикий ужас.
Он происходит из неясных глубин, он похож на беззвучный крик, на холодный огонь, на укус кобры.
Ужас близкой и неотвратимой смерти: мальчик заглядывает в ванну и разглядывает собственную смерть.
Близость и неотвратимость смерти возбуждает: штаны у мальчика оттопыриваются; он роняет винтовку и срывает ремень с медной пряжкой.
Сердце бьётся так, словно вот-вот лопнет.
«Я сейчас кончу!» — думает мальчик и сипло ревёт от бессилия.
Струйка семени падает в ванну; непереносимая дурнота подкатывает к горлу, мальчик блюёт тёмной желчью, падает, ударяясь головой о стальное дно, тело его бьёт судорога, содержимое кишечника вытекает из вывернувшегося сфинктера.
Сток ванной закупорен пробкой из струпьев.
Румбо вскрывает нежную глотку осколком кости.
О, нега…
Ни одного толкового желания на ум не приходит.
Отказаться от страданий? Совсем? Начисто? Не жизнь, а праздник? Охуеешь скоро от такого праздника. Разорвёт как фейерверк. И мозги как конфетти разлетятся.
И воссияет Свет.
— Борь, ты где?..
Это следующий по очереди подросток входит в помещение с ружьём наперевес.
…вернименявернименявернименяве…
— Лёх, глянь, чё я нашёл…
…вернименявернименяверним…
Двое подростков валятся в ванну, четвёртый сбежал.
Пусть бежит: далеко не уйдёт.
За гаражами — песчаный карьер. Извольте купаться?
Не изволю, благодарствуйте.
И где-то в сереющем небе — вялый осколок мечты.
Это очень странное ощущение: словно лучишься силой.
Впервые отчётливо ощутил его там, на дне могилоколодца.
Излучение, идущее из нутра.
А в нутре что-то зреет.
Зреет.
Румбо головастик.
Шевелит обугленным копчиком.
Кровь: проникать в позвоночный столб спереди, потому что в хребте работает био-помпа.
Мысль: отсутствовать по причине режима экономии.
Плоть: формироваться подобно слизистому студню в ванной свежей человеческой крови.
Лежать, тычась лицом в холодное дно; шевелить губами. Трогать член пальцами с сорванными ногтями. И пить. Пить, пить, пить эту кровь. И выпить всю. Но её так много: она переполняет желудок, пищевод… выблёвываешь только что выпитую кровь, и сразу же насасываешься новой… опять блюёшь — и снова насасываешься. Постепенно эти циклы укорачиваются до вдоха. На вдохе сосёшь — на выдохе сблёвываешь. Кровь омывает организм через желудок, минуя лёгкие. Дышишь кровью. Можешь, конечно, и лёгкими — как все… но на особом режиме — лёгкие становятся не нужны: кровяная амфибия.
И вот такой амфибии доверить бессмертную душу?
До сих пор жизнь была пробой пера. Затем штрихи ложатся уверенней. А когда картина близка к завершению, осознаешь отчетливо, что все эти муки, всполохи озарений и прочие шрамы сердечные — лишь звенья единой вселенской цепи, замыкающейся на самоё на себя.
Это не игра, но будничный бег Космоса.
Жизнь как капля в Океане Необходимости.
Художник осознаёт, что его творение стало разменной монетой (он горд и зол на себя единовременно).
А мысль, пущенная с молотка — это зарубка. Так и хочется сказать теперь: Годзилла не пройдёт! (Хотя, причём тут Годзилла?..)
Ведь дух бессмертен, как и Вселенная. Он — её сердце. Сердце бьётся и прокачивает кровь. Поток наших душ засасывается Вселенной: Вселенная дышит кровью. Сосёт и сблёвывает. Сосёт и сблёвывает.
И когда покидаешь ванную — там крови почти нет: ты сам — эта кровь. И прежний облик вернулся: дух вылепил плоть. Пользуясь чужими тканями как глиной, возродил истлевшие черты неутомимый гончар.
Идёшь, вспоминая пережитое ранее. Хрустальный звон в голове. Осыпающаяся люстра, лицо 3ои перед чуткой лампой патологоанатома. Привкус сиреневой пыли. Осколки костей на дне могилоколодца.
И ждёшь.
Женщины, в которую не досадно влюбиться.
Врага, с которым почётно сразиться.
Пищи, которой не стыдно кормиться.
Воздуха, которым не в падлу дышать.
Вспоминаешь кладбище: уютные его аллейки, где лузгал семечки и набрасывался на собственную старость. Огромный шестиколёсный вездеход, стальным мамонтом вросший в обглоданные скалы помойки истории. Хвощ. Радостную весть об избавлении от тараканов, грянувшую на дне радиоактивной могилы.
Мощи: обугленная кочерыга. На неё наслаивалась новая плоть: с тем, чтобы
вернуть утраченные формы, напитавшись жертвенной кровью.
Что произошло в могиле?
Остов изменил атомную структуру.
Радиоактивный упырь, дышащий кровью — таким воскрес он вторично.
Но не среди людей.
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |