Тетрадь - О времени и о себе

В наследство от бабушки в мои руки попали старинные часы. Большие и пыльные, они возвышались темным изваянием в углу моей комнаты. Я не раз задумывался: отчего не делают надгробий в виде больших гранитных часов? Я бы сделал. Я установил бы над каждой могилой величественные часы с маятником и гирями. Тогда кладбище наполнил бы тревожный скрежет пружин и вкрадчивое "тик-так тик-так при-шло вре-мя уми-рать уми-рать тик-так тик-так нич-то не-веч-но на-зем-ле тик-так тик-так"... - так тикали бы могилы одиноким посетителям кладбища.

А часы моей бабушки стояли в углу, и механизм их застыл. Как-то раз я попытался было починить их, но был ошеломлен лабиринтом пружин, колесиков и шестеренок, что открылся моему невинному взору стоило мне уложить часы на постель и сдвинуть тяжелую крышку. Тотчас залился я краской стыда: как смел я, ничтожество, столь бесцеремонно взломать двери старинного тайника времени? Внутренности часов походили на внутренности человека, когда он лежит в морге с распиленной грудью торжественно и тихо... В крайнем смятении я накрыл часы серебристым покрывалом и поспешно удалился, кусая губы.

Вскоре мне удалось достать адрес одного знаменитого часовщика, настоящего профессионала, всю жизнь посвятившего машинам, отсчитывающим наше время. Поначалу я несказанно обрадовался: еще бы, наконец-то часы мои придут в движение! Они заскрипят, защелкают, тяжелый звон прокатится по квартире, разгоняя тараканов, будоража сигаретный пепел и пыльцу... Я отнес бы часы на могилу моей бабушки, чтобы они потикали там среди кладбищенской тиши... Я мог бы мастурбировать, стоя перед часами, ибо над циферблатом размещалась жутко сексапильная фигурка Амура... От волнения я не мог найти себе места. Я строил грандиозные планы, вышагивая вокруг часов, завернутых в черный бархат и готовых к путешествию, целью которого должно было стать их окончательное и бесповоротное оживление. Чтобы успокоиться, я выпил сто граммов "Столичной" и, бережно уложив часы на заднее сиденье "Тойоты", завел двигатель...

Часовщика я вообразил себе эдаким сморщенным старикашкой со стеклом в глазу и маленькими отверточками в чутких беспокойных пальцах. Каково же было мое удивление, когда, войдя в подъезд современного здания из стекла и бетона и нажав кнопку электронного устройства со встроенным глазком видеокамеры, я был встречен эффектной брюнеткой лет сорока, вышедшей мне навстречу из-за неслышно отворившейся бронированной двери!

- Я и есть мастер Трух, секретарь передал мне, что вы придете, - улыбнулась женщина, показывая темные зубы, которые показались мне как бы прозрачными. - Ну, что же вы, так и будете стоять? Пойдемте!

В сильном смущении, я последовал за ней в просторную прихожую, освещенную двумя рядами ослепительных галогенных ламп. Из прихожей мы попали в кабинет, также весьма просторный и обставленный недешевой немецкой мебелью. Прямо по центру кабинета я увидел стол со столешницей из толстого сверкающего стекла. На столе лежали щипцы и два коробка спичек. Никаких часов нигде не было видно; на стене напротив окна висел яркий гобелен с изображением лысого человека в алом смокинге, пытающегося поймать фиолетовым сачком золотистую стрекозу. Мне подумалось, что гобелен должен светиться в темноте; ощущение нереальности происходящего, возникшее при входе в квартиру часовщика, с каждой минутой усиливалось. "Куда я в самом деле попал?" - размышлял я, в смятении разглядывая щипцы на прозрачной столешнице.

- Ну, показывайте же часы! - мастер Трух порывисто приблизился ко мне, обдав запахом парфюма "унисекс", и при этом канарейка, сидевшая в круглой клетке у окна, встрепенулась и громко свистнула. Я, право, только теперь почувствовал, как устали мои руки, не выпускавшие часов все это время. Я нерешительно улыбнулся и положил часы на стол, откинув бархатный полог.

- Да не смотрите вы на меня так, молодой человек, - женщина повернулась ко мне, по-прежнему улыбаясь. В этой темной улыбке я уловил что-то хищное. Одной рукой она поглаживала упомянутую мной фигурку Амура над циферблатом часов. - Вы думаете, что здесь какая-то ошибка, и вы пришли не по адресу? Я вас понимаю, вас смущает мой, так сказать, внешний вид... Ну, не стесняйтесь, что вы в самом деле, всегда такой робкий? Вы женаты?

- Да никакого, успокойтесь, - засмеялся Трух, не переставая гладить часы, - Вы понимаете, меня зовут Трух, имя это вроде мужское, но сам я - трансвестит, то есть как бы и мужчина и женщина одновременно... - с этими словами часовщик неожиданно раздвинул полы изящного халата, и взору моему предстал внушительных размеров натуральный хуй, который стоял и пульсировал жилой.

Я невольно отступил, оторопев. Не то, чтобы я не слыхал о трансвеститах... Просто все происходившее было настолько неожиданно... К тому же я не мог взять в толк, отчего у часовщика возникла столь сильная эрекция. С минуту мы стояли молча, а затем Трух взмахнул руками и каким-то странным, срывающимся голосом заговорил, избегая встречаться со мною взглядом:

- Видите ли, вы не понимаете в часах, ну, то есть, я хочу сказать, не обижайтесь, просто тут есть такие аспекты... Ваши часы меня страшно возбуждают, страшно просто... как только я их увидел... Еще завернутыми в бархатную тряпку... Понимаете, они ведь мертвые, то есть, они мертвы уже много лет - я это сразу вижу - но я вижу, что механизм еще способен накручивать...

- Накручивать. Это профессиональный термин всех часовых мастеров, он означает... В общем как бы он должен значить что-то вроде "отсчитывать время", но скорее даже в смысле "отмерять срок", "считать столбовые версты на пути в ад"... Дело в том, что все часы, если только это действительно настоящие часы, а не бутор какой-нибудь, все настоящие часы накручивают. Когда часы начинают накручивать, это сразу заметно, сразу как бы что-то начинает пульсировать где-то внутри, словно зародыш... - не переставая объяснять, Трух нежно поглаживал мои часы ухоженными ладонями, канарейка у окна монотонно посвистывала, суетливо бегали жуки за стеклом.

- Э! Вы что там делаете?! - Воскликнул я изумленно, когда Трух, томно вздохнув, вставил свой побагровевший от напряжения пенис в какое-то отверстие под циферблатом часов и быстро, словно песик, задвигал тазом. "Он ебет часы! - Подумал я, как бы отвечая на свой вопрос, - Ебаный случай, он ебет часы моей бабушки!"...

Трух нежно стонал, стол с лежавшими на нем часами ерзал взад-вперед, собирая в складки пушистый палас противного розового цвета... Щипцы соскочили на пол, глухо клацнув; канарейка издала протяжный свист и ударила клювом в кормушку.

Внезапно странное чувство овладело мною: отчего-то тяжело неимоверно стало на душе, какая-то неотвратимая угроза тугим кольцом сжала мое бешено колотившееся сердце... Кто-то хотел покуситься на мое будущее, даже не спросив меня! Кто дал право этому гермафродиту совокупляться с моими часами?! Кто дал ему право иметь мое время?! Что если он что-нибудь непоправимо испортит, сломает, нарушит нежнейшие связи... Сейчас он брызнет спермой на пружины и шестеренки, минуты мои склеятся, маятник устало опустится, задрожат в изнеможении стрелки, и слезы обиды закапают на металлический фартук...

- О... О... - стонал меж тем Трух, - Да ваши часы - просто прелесть, прелесть, прелесть... О... Кайф какой... Какой кайф... О... О... Кстати... Кстати... Они ведь... Были целочкой... Я первый взял их... Тик-так... О... Тик-так... Тик-так... Вы чуете?... Ой, блин, у меня заходится... Ой, блин, тик-так, тик-так, я щас кончу, тик-так, ой-щас-кончу, ой-тик-так...

Я понял, что времени терять больше нельзя. Мое сознание застыло, словно наблюдая происходящее со стороны. Стремительной птицей тело рванулось вперед. Рука схватила лежавший на кресле молоток, и я принялся бить с размаху, всем весом уходя в стальное копытце своего орудия. Я почувствовал на лице что-то мокрое. Очевидно, то была кровь. Трух скорчился на полу, красная голова его медленно развернулась, и я снова увидел ряд темных, словно прозрачных зубов. Я ударил по зубам его молотком, и бил до тех пор, пока все лицо часовщика не стало походить на алый трепещущий кочан. Тогда я, визгливо рассмеявшись, обрушил молоток на стеклянную столешницу. Все посыпалось и зазвенело оглушительно, я еле успел отскочить: сверкающие, словно брызги фонтана осколки разлетались по полу, окрашиваясь жирною липкой кровию...

По истечении пяти минут мне удалось-таки изловить канарейку, которая в какой-то момент изловчилась выскочить из своей убогой тюрьмы и металась теперь под потолком, сипло вереща. Я ухватил проворно щипцы и смял канарейку их стальными челюстями. Только клювик ее я бережно отложил в сторону, поскольку клюв птицы - это символ бездны, а бездна - как раз моя Родина.

О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ