Дед Огурей построил лодку еще во времена приватизации. Смачно сладил он её, лёгкую, вёрткую, прочную. Лодка на зависть многим. Блестела от краски как новая машина. Внутри был сколочен красивый обширный ящик, выложенный изнутри фольгой: в ящике хранились котлеты из человеческого мяса. Внуки и даже дети Огурея приходили в лодку чтобы безмятежно полежать в ней как в гробу. Это был кайф для избранных.
Рядом не было горных рек: только пруд и заводь. Река имелась тоже, но не бурная. Лодке не было где развернуться, но, с другой стороны, это обеспечивало ей сохранность. Ведь лодка, хотя и прочная, но могла расколоться, ежели в ней, к примеру, сплавляться по порогам и водопадам. Ядовитые вещества могли разъесть лодку, водяные животные могли испортить её.
Когда Огурей умирал, он позвал к себе сыновей и внуков и сказал холодеющими устами:
– Я хочу, чтобы лодочка моя поплыла по морям человеческой крови, чтобы вёсла плескались в горячей алой волне, чтобы липкая несохнущая плёнка воняла на её крутых бортах, чтобы руль у лодочки был украшен человеческими костями, чтобы борта у лодочки были украшены человеческими зубами и глазами, чтобы каждый взмах весла означал чью-то мучительную смерть, чтобы киль лодочки рассекал не воду, а плоть, рассекал глубоко, как огромный конский уд, входящий в девичью попочку, чтобы сидящие в лодке смеялись, дрочили и пердели, и разрывали ногтями друг другу лица, чтобы внутри лодочка вымазана была калом и спермой, и слизью из внутренностей расчленённых заживо любителей женской блевотины, чтобы каждый, кто приблизится к лодочке ближе чем на метр, получал удар веслом по горлу, а затем был насилуем раскалённым докрасна гвоздодёром, и кричал, как ужаленный скорпионом младенец, хочу, чтобы под лодочкой моей поселились крокодилы, и рвали на куски жилы и плоть путешественников, горячие струи свежей крови из рассечённых внутренностей, влажные комья вязкого мозга и постные лоскутки человеческой кожи – пусть пролетают и кружатся над лодочкой моей как стая птиц, у которых ядовитые клювы и яйца с гремучей ртутью, яйца, которые могут в любую секунду – взорваться, размолоть, разметать плоть сырую, растоптать, разорвать напитанное гноем мясо, смести в прах кость и семя, изничтожить, сгноить, расхуячить: вот какой должна быть моя волшебная лодочка – чтобы смерть с косой плыла на ней стремительно, как нерестящаяся пиранья, чтобы…
Но в этот момент старший внук Жугач ударом тесака рассёк дедушке глотку, тётя Боря подставила тазик и стала сцеживать старческую кровь, чтобы затем смешать её с конской спермой и выпить.
Все расселись за столом, догола разделись и закурили самокрутки. Голые тела светились в неярком огне настольной лампы. Все пристально рассматривали друг друга, потому что уже давно не было возможности увидеть друг друга совсем без одежды. Тётя Боря разлила кровь в бокалы со спермой и поставила в центр стола блюдо с закуской: высушенные до хруста лоскуты девичьей кожи. Внук Буркан-7 вспорол дедушке Огурею брюхо и выдавил из кишок старческий кал. Этим калом они тщательно тонким слоем смазали стол, так что можно было положить на стол ладони, и они прилипали к поверхности, а когда отлепишь их – на столе оставались интересные узоры. Эти узоры напоминали морозные разводы льда и инея на стёклах, но имели несколько иную структуру. Постепенно говно высыхало, и узоры темнели и загустевали. В конце концов их надлежало покрыть специальным напоминающим лак составом. Затем украшенная таким образом крышка стола снималась и торжественно относилась в семейную кладовую, где хранились подобным же образом украшенные в дни смертей предшествующих членов семьи столешницы.
Но если умирала женщина, говно по столу не размазывали. Женское тело представляло собой предмет гордости, потому что все женщины в семье Репиных были крепкими и сочными, как на подбор. Эти женщины всегда имели проблемы, ибо для достойного удовлетворения им нужен был не один мужчина, а несколько. Один мужчина, когда оставался с такой женщиной наедине, увидев её голую и понюхав её ноги, так возбуждался, что почти сразу спускал. Даже пылкие мужчины, которые обладали могучей и продолжительной эрекцией, всё равно быстро истощались, и не могли продержаться больше минуты даже после трёх и более оргазмов кряду. Поэтому приходилось собираться впятером-всемером и по очереди ебать такую женщину. Первый только вставил – уже начинает спускать, он быстро должен вынуть и уступить место товарищу, и так один за другим по кругу. Обычно пока женщина кончит, мужчины успели спустить по несколько раз и всю залить её молофейкой. Конечно, женщины любили и оральные ласки, но без твёрдого горячего хуя в своём нутре обойтись не могли. Поэтому когда такая женщина умирала, все родственники долго и старательно ебли её труп, пусть он был уже часто сморщенный и подпорченный болезнью, а затем уже разрезали его специальной тонкой пилой по особой схеме на 666 строгих кусочков. Эти кусочки жарились на сале, вытопленном из лобковых вшей. Можно догадаться, что вшей требовалось очень много. И верно: для этой цели специально отлавливали волосатых людей, сажали их в клетки и отращивали на них вшей. Кормили пленников плохо, и жили они недолго. Умерших пускали на котлеты. Котлеты продавать на местном рынке было опасно: там всё контролировалось мафией, и доход получался мизерный. Поэтому Репины ходили вниз по реке, в соседний ПГТ. Для этого и задумана была лодочка.
И вот какая-то сука задумала испортить лодочку!
Но это – уже совсем другая история…
