Вдоль забора рос шиповник. Колючие прутики. А на них – ягодки, крупные, что твои яички. И такие же крепкие и волосатые: полные сладких терпких семечек.
Жора любил шиповник даже теперь, когда узкое лезвие заточки раскалённым жалом увязло в кишках, смешивая с говном молодую кровь. Во рту было сухо, тошнило и кружилась голова. Начиналось-то всё обыденно: он психанул, когда Ритка не позвонила как условились, и решил сам заявиться к ней: имеет право, как-никак. Если даже Лёха у неё, залупаться он не могёт, с моральной точки зрения. Ведь был же момент, когда они с Лёхой вместе ебали Светлану, и там была такая ситуация: Светлана сидела на Лёхином хуе, спиной к нему (т.е. к Лёхе), а Жоре невтерпёж было полизать ей клитор. Он дрочил и лизал, а Лёхины яйца колыхались прям под бородой. И Жора тогда вдруг потерял как бы ощущение тела: он стал лизать Лёхе яйца и дырку в жопе, а потом они вдвоём со Светкой ловили ртами Лёхину молофью и целовались взасос, перегоняя спущёнку друг у друга в пастях. Выходит, они с Лёхой не могут иметь взаимной ревности, тем более, что Лёха предлагал ему давно выебать вместе и Ритку. А мёртвый машинист, которого они ебали в будке обходчика вместе с Грибулей и Козлогудом? А розовощёкий милиционер, которого они с Лёхой съели на именины Кирюшки Воняева? Да мало ли еще можно привести примеров, однозначно доказывающих наличие если не кровных уз, то, по меньшей мере вполне оформившейся эмоциональной привязанности меж двумя достойными гражданами. На празднике Поедания Кала Жора сосал хуй у Лебедя, а Лебедь являлся троюродным дядей самого Йежа! (Жора помнил, как сладко вскрикнул Лебедь, когда первая струя его необычайно горького семени прыснула Жоре прям в глаз). Больше всех кала съела Печня. Отрубленные ступни всех тепловозных девочек лежат на сохранении в Музее Сочленений. Рубанок с кусками скальпа Ефрема залит молоком безногих минетчиц из гарема Дуплея, а высушенная и прошитая серебряной проволокой прямая кишка Анатолия Гвидло до сих пор парит в поднебесье, подцепленная портативным воздушным шаром.
За что стоит побороться? Для Жоры всё было нипочем, особенно после того, как Ритка разрешила ему почти час проваляться у неё под диваном, используя Жорину морду как коврик для ног. Девка пропихнула потную ступню ему в самую глотку, расцарапав ногтями Жорино нёбо: он чуть не задохся, но от кайфа не мог шерудиться, и за всё время кончил семь раз.
Зря говорит Лёха, что Ритка раньше была мужиком: мужики так не пахнут. Жора помнил, как после всего Ритка помочилась ему в рот мутной обжигающей струйкой, а затем дристанула – скудно, но удивительно едко (потом чесался месяц). Так что пусть Лёха не говорит ничего. Пусть лучше он молчит.
Но у Жоры всё равно не хватило духу просто так ломиться к Ритке, раз не позвонила. Он пошёл к магу и гадателю, Ивану Пильдо. Иван Пильдо унизил Жору, открыв ему консервным ножом глаза на жопе. Он сотворил циничное колдовство при помощи чешуи воблы и спермы удушенного выхлопным газом подростка (мальчика заперли в непроветриваемом помещении, принудив мастурбировать на использованные менструальные тампоны; газ подавался через сшитый из влагалищ гибкий шланг). Прогноз неутешителен. Словно беспомощная личинка помойной мухи, Жора корчился в приступе жесточайшей фрустрации: все лучи, что испускал его светлый мозг, превратились в тлен. Грязный, дурной гной.
И тогда на помощь пришёл Козлогуд.
Болезненная упёртость – это ли не основная причина, по которой жизнь Жоры являла собой гремучую цепь унылых следований? В жизни, в судьбе человечьей – важен дух. Дух можно сравнить с минералом. Бывает никому не нужный булыжник, бывает красивый, но ни к чему не пригодный окатыш, а редко – и алмаз сверкнет. Без духа всё пусто. Но ни в коем случае нельзя путать настоящее проявление духа с тем сифилисным фантомом, что прославляют на самых вонючих базарных площадях пидоры в рясах и юродивые.
Взгляд Жоры был устремлён на освещенную Солнцем доску забора. Мухи кружились там. "Мухи, – подумал Жора, морщась, – Осень близка. Завтра уже мухи сдохнут. Но сейчас – выглянуло Солнце, они ожили и кружатся у тёплой доски. Знают ли мухи, что жить им осталось – менее суток? И если бы знали – стали бы менее резвы? Знание убивает. Ежели наперёд узнать свою судьбу – кто б согласился продолжать? Ежели рассказать вон тому резвому мальчугану, свежему, потному, пинающему кожаный мяч вдоль дороги, что ждёт его? Всю грязь и ужасы жизни? Чтобы ощутил он хоть частью ту боль, что предстоит ему пережить еще? Мучительная смерть близких. Унижения, тщета, предательство. Крик боли, растянутый во времени и записанный на тысячи медленно вращающихся в ядовитой слизи бобин. Кипящее масло, по капле вливаемое в глотку умирающего от жажды. Стеклянная пыль, вдуваемая в глаза и нос доверчивому ребёнку. Личинки эхинококка, медленно раздувающиеся во внутренних органах парализованного неврастеника. Ломки, корчи, раковый стон, безумие ночей, сухих как веки мумий – и гудок тепловоза – из самого нутра: пронзительный, гадкий, скребущий. Трогательный червь на губах роженицы. Спелый чирий под языком младенца.
Жора вдруг вспомнил давнюю историю: еще когда он жил с Валентиной и помогал ей по хозяйству. В октябрь понадобилось помощь: перевезти с дачи мать Вали вместе с нехитрым скрабом и урожаем, кажется, яблок, огурцов и моркови. Заколотили ставни, сгрузили тюки в машину. Жора отключил насос, слил воду из труб, чтобы не разорвало зимой. В доме установлена была газовая плита и стальная печь. Плиту отсоединили и спрятали в подпол. Печь, представлявшую из себя мощный стальной бак на ножках, сдвинуть с места было весьма проблематично. Время поджимало, но Жора упёрся. Он задумал уберечь хозяйство близких ему людей от шантрапы. Печь надо было убрать во что бы то ни стало. Уже к ночи он соорудил специальные постромки и выкатил печь, отсоединив её от труб и ссыпав золу в специально заготовленный ящик. На место печи, в сооружённый из красивых кирпичей короб, Жора задумал установить искусственный фаллос, который служил бы ядовитым намёком ворам: хуй вам в рот, а не печь! Хе-хе, бля. Глина за соседским участком не пошла. Перепробовав многое, Жора остановил выбор на хлебе. Пришлось ехать в село в круглосуточную продуктовую лавку. Там, набив хлебом два мешка из-под цемента, Жора частично успокоился. Вернулся. Валентина ковыряла мякиш. Жора лепил. Ночью не сомкнули глаз, но на следующий день к обеду хлебный хуй был готов и водружён на место печи.
А пирожки в той печи были очень горячи. И не даром: ведь начинка пирожков была из детского мяса. Детей ловили возле водокачки, куда приходили они играть в пряталки. Жора как взрослый дядя-мудак тоже начинал играть с ними, я иду искать, пары-выры за себя, и все дела. Находя ребёнка, Жора оглушал его киянкой, паковал в мешок из-под цемента и увозил. Если ребёнок был жив, ему подрезали гортань и медленно коптили над кучей тлеющего торфа. Если ребёнок был жид, его ебал в задний проход выпущенный из подвала и оживлённый инъекцией ацетона лейтенант Моржилов. Если ребёнок преждевоеменео таор лочим, его прирушк минтровали на прроалжек о ра. Северо-Западный Телеком купил триста таксофонов для Калининграда.
Нелегко приручить обезьяну.
Белой лилией бить по глазам.
Выйти с ней на лесную поляну
И приветливо "Здраствуй" сказать.
Нелегко к обезьяне привыкнуть.
К неопрятным корявым соскам.
На поляне заливисто крикнуть,
А потом – порубить по кускам,
С тихим свистом стуча по ней саблей,
Улыбаясь, как мальчик больной…
А затем устремиться туда, бля,
Где струится с небес тухлый гной.
"Что со мной? Я теряю сознание, брежу? Язык заплетается, мысли скачут с места на место как взбесившиеся белые мыши…" – думал Жора, царапая лицо о колючий шиповник, чтобы вернуть себе остроту восприятия. В детстве и юности он часто задавался мыслью: как выдержать, если будут пытать? Например, он попадёт в плен, и что? Допустим, будут выламывать зубы пассатижами, глаза высасывать, прокалывать уши, втыкать нож над десной: такое редко кто выдержит, придётся всё рассказать. А еще есть всякие лекарства, типа сульфазина, который колют в больницах. Можно просто вколоть кипяченого молока внутримышечно: эффект такой же будет. А есть еще вещества, парализующие волю, пентонал натрия там, еще что в этом роде. Но боль – страшнее: так всегда казалось. Но вот теперь стальное лезвие буравило его внутренности, было очень, очень больно, но страха большого не было.
Если бы он знал, что сейчас из-за забора выйдет Лёха и продолжит казнить его… Если б знал, что Лёха будет втыкать ему в суставы длинные толстые иглы, а Ритка будет смотреть на это и мастурбировать. Если бы знал, что Лёха начнёт резать его по кусочкам: уши, пальцы, губы, кончик носа… Затем настанет очередь гениталиев. Яйца Лёха съест сам, а хуй отдаст Ритке: она проглотит его, а Лёха поссыт ей в рот, а затем неожиданно вырубит ударом ноги по голове. Жора к тому времени был уже еле живой. Он уже не понимал, где он и что с ним. Возможно, он думал о женщинах? О том, как сладко ебать хорошую тётку? Вспоминал разные моменты, когда его проглоченный Риткой поршень ходил внутри горячих дыр? Вспоминал запах бабы, от которого крышу срывает начисто? Как он однажды лизал пизду одной девке в машине на стоянке возле супермаркета? Та пизда остро пахла, всё равно как рыси под хвост ебало сунуть? Как он нюхал ноги одной пьяной бляди (Димон, Огурей и Вымпел ебали её на кухне, а потом ушли мутить): она вырубилась у него на диване, он снял рваные чулки, понюхал их, а потом прижался лицом к её босым ступням, влажным от пота, и судорожно вдыхал, и так возбудился, что только вставил – сразу кончил? Теперь стоять было нечему, и спускать было нечего. Если вырезать у человека кишки, он не сможет срать. Если высосать человеку мозг, он не сможет думать. Если деревянную пробку забить человеку в задний проход, он тоже не сможет срать. Если зашить человеку глаза, залить уши воском, надеть пакет на голову? Если поместить человека в брезентовый холодильник?
Жора вспомнил азартный телепроект "Кончина". Перед кинокамерой сажали двоих наугад взятых с улицы мужчин приблизительно одинакового возраста. Их просили раздеться и дрочить. На экране появлялись два телефонных номера: по ним можно было звонить и делать ставки, кто из мужчин первым кончит. Экран показывал два крупных плана, справа и слева: мелькающие в кулаках залупы. Зрители делали ставки и дрочили, заливая спермой штаны. Один раз Жора выиграл в "Кончину" почти пятьсот грин, ага. Но теперь пришла смерть, и деньги потеряли значимость. Всё теперь потеряло значимость.
