|
|
Когда разбирали вещи покойного Брещика, обнаружилась записка следующего содержания:
Я, Вадим Брещик, настоящим подтверждаю, что являюсь не человеком, а засланным в биосферу Земли чужеродным организмом-лазутчиком, целиком подвластным воле своих хозяев.
Конкретный мой высочайший хозяин, сигеригор Боопто, является прямым наследником энергии Солнечной Системы. Помыслы его непостижимы разуму homo sapiens.
Сознавая ответственность возложенной на меня миссии, и являясь послушным солдатом Всесильного, я отрекаюсь от Яда и становлюсь беззащитен перед лицом Неумолимого.
Дерись без страха и упрёка,
Лавиной посланный злодей:
Дави поганого пророка
Чумных курганов и блядей,
Рази огнём болотный сумрак
Удобных нечисти жилищ,
Будь многорыл и глух как тумба,
Куси как змей, трави как свищ.
Кто, власть вкушая, гневил небо,
Предстанет вскоре пред Судом.
И променявший Быть на Небыть
Кровавоокий гнойный гном,
Пусть возвестит, угарно щерясь:
— Долой Червивого, долой! —
И бодро клацнет клыком челюсть
В башке бугристой, удалой.
Подпись: В. Брещик, дата, печать вымазанной в нечистотах подушечкой большого пальца.
Виктор Щорс, старший брат Степана, медленно листал книгу. Крики соседей по палате не отвлекали его: он весь был поглощён чтением.
К нему подсел Болислав Гряго, также попавший сюда за людоедство:
— Слышь, Вить. А я тут подумал: ну что за дрянь правит страной? Блядва какая-то… рвань, плебеи. Совершенно нет к ним у меня уважения. Импотенты. И всё у них импотентно, то есть, ничего не работает, не выполняет своих функций, понимаешь?
— Понимаю, Слав, — оторвался от книги Виктор, — но я, брат, тебе ещё худшую вещь скажу. Нас хотят завоевать инопланетяне. Понимаешь? Это не шутка. Это всерьёз. Они нас поработили: я понял это отчётливо, вот как вижу тебя. Они посылают сюда своих лазутчиков, понимаешь? Один из таких лазутчиков убил Стёпу, моего родного брата. У них есть своего рода сеть…
— Заговор? — переспросил Гряго.
— Это организация зомби… мёртвых людей, с внедрённой чужой энергией. Это не разумные существа, какими мы привыкли их понимать. Это своего рода ретрансляторы чужой воли: у них нет осознания своего отдельного «я» — они считают себя одним организмом. Они могут убивать друг друга без ощущения вреда себе. И они объединяются в группы. Объединяются в группы вокруг вожака. А вожак — это с виду что-то неприметное, что и всерьёз никто не воспринимает. Он может быть чучелом. Например, перед тем, как попасть сюда, я выследил одну такую группу — их вожаком является деревянная кукла, представляешь?
— Деревянная кукла?
— Да. Буратино. А Землю нашу называют они Страной Дураков.
— Маньяки с деревянной куклой?
— Они не маньяки, Слава. Они вообще: чужое.
— Мне Гриша статью по электронке прислал, — Отец протянул Наталье стопку листов А4, — почитай: обхохочешься.
— Про что там? — Наталья обнажила плечи, плеснула себе в бокал «хенесси».
— Про инопланетян. Здесь один учёный пишет: есть данные, что часть живущих на Земле людей на самом деле — инопланетные лазутчики. И Вадя Брещик туда попал.
— Вадим? Он же погиб?..
— Погиб. Но после него записка осталась, где он признаётся во всём. И называет даже Тайное Имя.
— Вслух говорил Тайное Имя?!
— Да, но скот слеп.
Отец встал, прошёлся по кабинету, поднял трубку внутренней связи:
— Аллё, Марин, позови ко мне Серёжу Татищева.
Мальчик вошёл через минуту.
Он был налысо брит, включая брови. Простой, но вдумчивый взгляд, жилистые руки, иссечённые шрамами.
— Серёжа, поздоровайся с Натальей Николавной.
— Здравствуйте, Наталь Николавна, — кивнут Серёжа.
Наталья приподнялась, и медленно стала снимать юбку.
Подросток смотрел на неё во все глаза. Видно было, что у него пересохло во рту.
— Смелее, — улыбнулся Отец, — смелее, Серёж… хочешь отыметь эту тётку, скажи? Ну, смелее.
Наталья извивалась, освобождаясь от колготок. Сняв, она кинула их пареньку в лицо. Серёжа ощутил на щеке сладкое прикосновение, точь-в-точь такое, как обожал он, водя лицом по похоронным венкам: шёлковое крыло коснулось ланит его. Только крыло венка было отстранённым, прохладным, — а сейчас он ощутил тепло и терпкий аромат.
— Гляди — у него встал! — Отец аккуратно залез Серёже в ширинку и высвободил упругий, по-взрослому крупный член в состоянии эрекции.
Наталья подползла на коленях и, гнусаво мяукнув, лизнула.
Серёжа вздрогнул и счастливо оскалился.
Отец часто вспоминал Клавдию ласковым словом. Как она брала в рот. Как ела и как срала.
Он любил подсматривать.
Подсматривать и дрочить, затейник.
Затейник и недотрога.
Она встречала его, одевшись в рубище.
В рубище из пустяков и цифр.
Они еблись единожды в день, подолгу смакуя щекотку акта и дразня оргазм… и наконец он сдрачивал ей на ноги.
Её язык щебетал у уха, пальцы как паучьи ножки обрабатывали мошонку:
— Любо-любо-любо-лю, хуй-лю-лю, да хуй-лю-лю,
Любо-любо-любо-лю, хуй-лю-лю, да хуй-лю-лю,
Любо-любо-любо-лю, хуй-лю-лю, да хуй-лю-лю.
Пантелеймон, будучи жив, поучал иногда Кузьму:
— Ты, Кузя, главное — стратегической цели следуй. Будь настойчив, понимаешь? А иначе ты здесь не проживёшь. Здесь расслабляться нельзя: сразу в анус постучат.
Кузьма в это время обычно варил молоко.
Он слушал Пантелеймона в пол-уха и с сожалением думал: «Эх, наградит же судьба уёбком… что он мне там поёт? Постучат в анус… ведь если бы не он, так я уже завтра бы получил повышение и гормональную растаможку. А он еще лечить пытается, спортсмен-олимпиец. Тут, брат, и не таких видали. Я на корабле встретил одну гражданку, чьё тело было — сплошное дупло — зияющее дупло, говорю я вам. Зияющее дупло, истекающее сливками взбитого сока, чмокающее, пульсирующее, зовущее… Но это дупло — западня. В этом дупле нет мёда, медвежонок. Нет мёда, говорите? Что ж, хуже для вас: вас—то я и съем, и отрежу гениталии, и сварю их в медной кастрюле, и подам на стол с перцем и фруктовой подливой, и скажет мой старший сын:
— Бра-а-аво!
И на этом участь его свершится.»
Проскакал скелет в тишине дубрав,
Накренились кресты на кладбище.
Силу мощную во себя вобрав,
Мы восстали: мы — вечно-страждущие.
Недовольные, несогласные,
В меру властные и опасные,
В меру ласковы, в меру сумрачны,
Дети улицы, крик во тьме ночной.
Здравствуй, Солнышко, наше ясное,
Наш король-палач одет в красное,
Легион идёт: трепещи, кресты!
Мы — солдаты бездн, мы — антихристы.
Явим нашу власть треклятущую —
И прольёмся кровью — на землю цветущую.
К концу первого года Боря с Серёжей значительно продвинулись в индивидуальном росте. Желая как следует подготовиться к выполнению своих целей, каждый из них записался в спортивные секции: Боря — в секцию самбо ГРУ, Серёжа — в секцию метания ядра. Серёжа ещё вдобавок посещал бассейн, и одновременно брал уроки стрельбы.
Боря тоже учился стрелять, но в комплексе с общей подготовкой на выживание. Одновременно они бойко изучили грамоту и основы юриспруденции, сносно постигли азы математики, впитали каплю физики, дыхнули химией (здесь их прежде всего интересовали яды; за ними — взрывчатка, и, наконец, наркотики).
Оба парня учились с удовольствием, целиком отдаваясь процессу, всей массой вливаясь в диалог «ученик — учитель», мощно расправляя хрящи проклюнувшихся крыльев и устремляя друг на друга победоносные взоры.
— Подожди-и-и, сука, — шипел, бывало, Серёжа, бросая солнечный зайчик лезвием раскрытой в боевом приветствии бритвы Боре в глаз, — я тебя угондо-ошу… — и он напрыгивал на соперника, стремясь исполосовать харю.
— Остынь, джигит, — вяло отмахивался Боря и, вдруг, ловко провернув корпус, неожиданно мощным хлёстом обутой в тяжёлые берцы ноги выбивал бритву — она отлетала, и лезвие её, отделившись от ручки, сверкало и порхало, словно серебряное перо, и все смотрели на него заворожено…
И невозможно было отвести взгляд.
В ту ненастную осень, когда шум дождя за окном заглушал стоны отдающейся отцу Натальи, Буратино подумалось:
Как относиться мне к жучку-древоточцу, что внедрился не так давно в подбрюшье и сладко теперь выгрызает простату? С одной стороны, испытываешь сладострастные ощущения от его работы… простаты не жаль: у меня всё тело — одна сплошная простата. Деревянная.
Но, с другой стороны, ведь он так это не оставит. Он отложит во мне яйца, прогрызёт ещё ходы. Вылупятся из яиц выкормыши его бренные. Продолжат грызть меня — и вот я порочен! Источён пороком, я рушусь червивой трухой в исчезающее завтра.
Допустим.
Но, что, собственно, из этого следует?
Давайте умирать красиво
И в пылкой страсти колесе
Пускай прольётся кровь как пиво
Мы ждём на корточки присев
Чего?
Тепла бабла уюта
Не доверяя никому
И в пустоту идут минуты
И туже врезался хомут
Но в пустоте как в мёрзлой каше
Вы все замрём в угоду дня
Умрём конечно но помашем
Балдой Троянского коня
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |