Тихо звеня медалями, Владислав продвигался к чёрному выходу. Его лицо едва освещал мерцающий гнойник осциллографа. Метеоритный след настолько опустошил всех защитников, что, пройдя мимо Регины, Владислав едва свистнул. Регина зло оскалилась, выпустив из просмоленного ядом зоба липкий наконечник шипа:
– Уже осмотрелся, сявка?
Вместо ответа Владислав выпустил осциллограф, и тот с хрустом отступил. Медленный клин отомкнул дружелюбие.
– Ах, какие гениталии… – Владислав окунул лицо в промежность свалившейся к Месту Регины, – Улыбался я всегда, но летят, летят года, я по лестнице железной убежал на провода, я мечтал о духе птичьем, о какашнике девичьем, но питался лишь мозгами и окончил век свой в яме... Такова судьба героя… Как горька она порою, но на свете нет сильнее голубого зноя гор!
Так ты сухарики хочешь, сухарики? А вот хуй тебе, а не сухарики! И каждый раз, каждый раз, каждый раз! Что, всё? Всё, да? Всё, я спрашиваю? Это всё, что ты можешь?
Медленно удавиться – вот что осталось.
Читал старые дневники. Весь вечер просидел, похерил тренировку. Жил тогда впроголодь, в дыре, в хрущобе, на промзоне. Портсигар генерала хранил в носке на шкафу. Дрочил часто, спускал на стену за полками, на занавеску тоже. Однажды мать заметила (занавеску), сказала, мол, следи за своими друзьями (занавеска вся была снизу твёрдая и желтоватая). Иногда спускал в книгу. Например, когда в институте учился: сижу за столом, учу… Но неймётся, неймётся. Ершусь, пищу, почёсываюсь. Потом уж не помню, чего там за фантазии какие… Доставал балду – давай наяривать. Потом книгу поворачивал так на столе и приподнимал, чтобы брызги на стол не попали (у меня яйца всегда раздутые были, ныли, в колени отдавалось, так что молофья улетала ого-го). Однажды на бабу у меня не встал: испугался чего-то. Я вообще-то нервный. Я со злости дрочить бросил, не дрочил неделю, наверное (фантастический для меня срок!). Потом под утро не выдержал, на узеньком своём протёртом диванчике, вертелся-вертелся червяком, вынул шишку, раз-раз… Оно каак брызнет… Именно в потолок. Еще в носовой платок кончал иногда. И не стирал его: на хуя – своё же… Один раз у бабцы у одной носок стащил (она ебаться ко мне приезжала), и долго еще в него спускал. Носочек был с запахом, очень сладкий. Еще в рот себе спускал: решил, на хуя семя попусту тратить? Говорят, полезное оно… Когда разбирало, вставал "берёзкой" (до залупы почти языком мог докоснуться), ну и всё – челюсть нижняя упиралась в грудь, рот широко не откроешь, иногда промахивался. Мечтал сам у себя отсосать, но терпения не хватало растянуться как следует. Порастягиваюсь – и брошу. Да и потом, пил я в те времена… Гулял по-всякому… Дурь смолил опять же. Так и не научился сам у себя-то… По этому поводу много спускал в рюмку или стакан, а потом съедал тоже. Но много спермы на стенках стакана остаётся, налипает она, она вообще липкая, мне один пацан говорил, из неё клей французы делают… Один раз готовил себе завтрак – и кончил на сковородку, в яичницу. Съел – нормально, но вкуса не ощущалось. Еще я вставлял в залупу пипетку (резиновый конец). Ну и в жопу, конечно вставлял частенько: пальцы, рукоятку отвёртки, рукоятку взбивателя сливок, молотка. Огурец вставлял тоже. Ощущения очень острые, спору нет. Еще хороший способ – дрочить, смазав руку маслом. Еще можно когда спускаешь к яйцам лёд прислонить (это меня, кстати, она блядь научила из города Мытищи, я ей до сих пор очень благодарен). Иногда была возможность по видаку порнуху посмотреть, ну я тогда садился в кресло, брал мисочку такую – и понеслось. За три часа раз по восемь спускал, бывало. Молофья уже жиденькая, по три капли нацедишь под конец. Еще иногда девчонкам красивым звонил знакомым из института, якобы узнать там задание и всё такое. Говорил с ними по телефону и дрочил. Типа телефонного секса. Но они не догадывались. Часто перед зеркалом дрочил, кстати, но потом зеркало отмывать трудно. Как-то раз раскрасил хуй и яйца фломастерами. А однажды мне приспичило когда я на заводе разнорабочим хуячил. Подрабатывал. Грузчик, ну и там на конвейере постоять коробки клеить, и всякая такая хуйня. Завод выпускал копировальную бумагу и ленту для пишущих машинок. Сейчас всё на компьютерах, эта ботва никому на хуй не нужна, завод давно прикрыли. Краска эта там была повсюду. Вонь такая, и после смены, или перед обедом тоже, растворителем руки оттирали до локтей, это несмотря на то, что в халатах и перчатках. Даже на морде и волосах была эта краска. Сначала бумага эта копировальная пропитывалась краской и наматывалась в здоровенные такие валики. Я эти валики от мужиков-пропитчиков развозил бабам-намотчицам (или размотчицам, точно не помню). Эти бабы надевали валики на специальные шкивы, разматывали их и разрезали на большие квадраты, складывали их стопкой. И вот я в одну такую бабу-размотчицу буквально влюбился. Как её звать, не знаю даже, Люда, что-то типа того. На вид ей было за тридцать. Но, может под сорок даже, не знаю. Кряжистая такая бабища: не жирная, а крепкая такая, ширококостная. Брюнетка, волосы недлинные, завиты бигудями. Рот большой, но губы тонкие, она их дешёвой красной помадой подкрашивала. Я обычно подкатывал к ней валики на специальной тележке, а она стояла на специальном таком возвышении возле станка своего, в синем халате рабочем, в платке, кажется, но я-то в основном на зад её мощный смотрел и на ноги. Ноги из-под халата торчали. Белые мощные икры, без колготок, широкая ступня, в шлёпанцах что ли каких-то, не помню уже. И вот эта баба возбуждала меня жутко. Мы с ней так за всё время и словом не перемолвились. Да и что я мог – она мне в матери годилась, мне тогда и двадцати не было… Но пиздец как возбуждала. Мне даже не ебать её хотелось, а я не знаю… облизывать её, ноги, жопу, промежность. Мордой об пизду её тереться, чтоб немытая была, чтоб воняла мочой и пиздячиной. И жопу бы вылизал после того как посрала она, так мечталось мне. И ноги бы ей лизал, ступни эти, пятки с мозолями жёлтыми, и подмышки потные. Я только от этого уже бы кончил, хуй даже трогать не надо. И еще хотел чтобы она мне поссала в рот. Оооо, я от одной мысли этой тёк весь. А работа была, блядь, пиздец: упреешь. Я после смены в метро засыпал. Жрал по четыре раза в день, и бухал, конечно. И хоть и упреешь, бывало, штабель хуйни всякой разгрузивши, а бабу эту увидишь – и хуй встаёт неистово! Как представлю, как она меня на колени ставит, халат свой синий поднимает – и из заросшей немытой вульвы – струёй мочи горячей – прямо мне в морду… Оооо… Там туалеты были рядом, тонкая такая перегородка их разделяла. Я пошёл один раз, когда она пошла, и слышал, как она ссыт мощно. Станки гудят, рабочие матерятся, гул стоит, грохот, но всё равно её струю было слышно. А я в кабинке только слегка елду прихватил - и сразу спускать начал, много, мощно – только успел обрывок основы подставить, чтобы спермой не залиться всему (основа – это такая тонкая бумага хуёвого качества, которую потом краской пропитывают). У меня от этой бабы яйца просто лопались. Мне потом уволиться пришлось, а то бы я подошёл к ней, чесслово. Уже не мог больше. Стакан портвейна бы с грузчиками принял для храбрости – и подошёл бы. Не знаю даже, чем бы всё это закончилось…
