О своём визите к саблеглотателю Нина Алексеевна вспомнила внезапно: часов около пяти утра, проснувшись с быстро бьющимся от нелепого сна сердцем. Снился ей Алёшка, да не один, а в компании бледнолицых подростков с червивыми головами. Они хотели расплющить Алёшу специальной машиной, но, выскочивший откуда ни возьмись Паучило, перестрелял их из дедушкиного ружья.
Нина Алексеевна привстала на кровати (та отозвалась хроническим скрипом) и, часто моргая, уставилась в светлеющее марево за стеклом. А ведь было, всё было: и гонец, что провалился под лёд в 75-м, и злобный охранник с трещоткой, и пылесос, выделяющий яд из пронырливого как полосатый хорёк отверстия нагнетателя. Но откуда у неё в памяти эти лезвия? Отчего Алёша? Ему угрожает опасность?
И тут перед глазами с завораживающей четкостью встал тот понедельник, 12-е, кажется. Утром позвонил Трупоед и предложил встретиться. Это не входило в её планы, но тот настаивал. Нина Алексеевна терпеть не могла прямого давления: сопротивлялась что есть мочи. И здесь то же: отказала ледяным голосом, мельком оглядев себя в посеребрённом зеркале и поправив кобуру под мышкой. Что ж теперь? Ссориться она не любила, но сколько можно объяснять, ему, что она, как девочка должна бежать по его первому зову, как только ему захотелось, как только зачесалось, извините (а чесалось часто, чесалось и болело, и хотелось, хотелось вопящего, необузданного, жрать говно, кусать до крови, ну и всё такое), так она всё бросить и бежать, а Трупоед, оскалившись, медленно вынимает из-под килта свою прожорливую елду и, шевеля ремнями, бросается вперёд, как Александр Матросов.
И тогда она решила: надо идти. Она решила: хлеб смерти свят. Пусть её путь насторожит нынешних. Пусть переборют и переболеют.
На вершине одинокой горы возвышалась хижина Серафима, Разрывателя Туловищ. Извилистая тропинка, скользкая от крови глина, мрачный подлесок, крик придавленного бороной медвежонка… Все эти детали туманным отпечатком нащупывались в её отёчной памяти. Вот липкая от смолки дверь (маска-оберег из детского черепа), вот выкусывает блох под трухлявым навесом крупный забияка Ленин. А вот и Серафим, красный от гипертонии, возбуждённо щёлкает клювом, почёсывая упревшие в кожаных шортах гениталии.
– Здорово, Алексевна, на… С чем пожаловала?
– Вкратце, Серафимушка, дело в следующем… – и она как могла ясно изложила самую суть вставшей во весь рост проблемы.
Саблеглотатель?
Да. А как по-другому? Разве есть у нас выбор?
Серафим показал ей и обугленный скелет Ромы-Высотника, и сгнившие варежки Толи, и первый скол с найденного в ущелье четвёртого гроба Бориса, и налитой гноем чирей, что лоснился у него на усохшем и исколотом запястье.
Вздохнув, Нина Алексеевна задрала юбку и наклонилась. Четвероногий ребёнок, свистя, выбежал из-за ящика с девичьими ступнями, и, отрыгнув желчью, скрылся за порогом. Серафим приспустил шорты, раскрыл тюбик анального клея. Через пару минут они составляли одно целое. А еще через полчаса Нина-Серафим стояли у подъезда № 17, где с июля по сентябрь сего года проживал балагур-саблеглотатель. Портсигар генерала Зорге надёжно покоился в бюстгальтере.
В тёмной квартире пахло сурьмой. Под забрызганным кровью потолком одиноко болталась китайская люстра с вентилятором. «Пошлость какая!» - Успела подумать Нина Алексеевна, когда влипший в неё Серафим мучительно вздрогнул и, захрипев, стал оседать, потянув её вниз, прямо на рассыпанный рис.
– Подайте мне хлеб! Хлеб смерти! – неистово закричал саблеглотатель, выбрызгивая на стены иссечённые внутренности.
Тромбы мутным потоком осаждались в необъятном сердце. Никто не производил мечты более сладкой, чем девочка на хуе. Пока ссышь на трофеи, думай о вечном: абрикосовый сад, пропитанный кровью оскоплённых карателей, жирный плов, Сатана здесь. Рой могилу немощным, о, брат-хозяин. Эта Земля – наша, всегда была нашей, да. И когда с золотых небес упадёт первый гром, восстань с факелом в беспощадной длани: раз и навсегда уничтожены будут паразиты, болезнь и страдание.
В голове Нины Алексеевны лопнул разноцветный шар, и тяжёлая мясная оглобля сочно ударила по её отяжелевшему темени. Мозг прыснул как сперма. Да здравствует. Так вот почему, вот почему, вот. На скорости сквозь ночь. Влажная бездна влагалища. Позывные упавшей звезды в белоснежном тумане победы. Лучше сказать правду. Лучше сказать всё как есть. И, ежели сил хватит, съесть унылую плесень будней. Издевательствам – нет! Нет – лошадиным засосам! Крестами растопим печи! Умрём навсегда, чтобы жить!
О своём визите к саблеглотателю Нина Алексеевна вспомнила внезапно: часов около пяти утра, проснувшись с быстро бьющимся от нелепого сна сердцем. Снился ей Алёшка, да не один, а в компании бледнолицых подростков с червивыми головами. Они хотели расплющить Алёшу специальной машиной, но, выскочивший откуда ни возьмись Паучило, перестрелял их из дедушкиного ружья.
