Больше всего Сычуг не любил утро: это было время слабости, час разотождествления. В момент пробуждения тело оказывалось аморфным, и терпкое, удушливое жжение, шедшее, казалось, из самого нутра, заставляло его корчиться на простыне, словно на раскалённой сковородке. Именно в эти зыбкие утренние сумерки Сычуг, мечтая отдаться похмельным детдомовцам, повредил себе прямую кишку жухлым огурцом, наспех выхваченным из холодной как трупные дроги овощной миски.
Интересную трансформацию наблюдал он и ночью, вставая по малой нужде. Ложась спать, весь горел, и голос в голове, не закрывая обкусанного рта, произносил неистовые монологи. Перед ней, непокорённой. Он был – в одном лице – прокурором, адвокатом и судьёй. Мрачно усмехался, торжествуя, при мыслях о глубине собственного коварства. В темноте украдкой бросал взгляд на своё отражение: так знающая себе цену самка исподтишка наблюдает за тронувшим её нюх обладателем хуя.
Но вот, щуря глаза в ярком свете, голый, шатаясь на тонких негибких ногах, он удивлялся былой одержимости, скептически усмехался, вспоминая свой пыл и ожесточение, а вырвавшаяся на свободу моча пузырилась усталой пеной, и щёлкал в предутренней мгле подвесной потолок.
Какая блажь… Зачем? И что я от неё хочу? Смешно. Со стороны, наверное, нелепо. Весь этот маскарад порядком надоел. Терзания стареющего юноши… "И стареющий юноша в поисках кайфа…" Сам себе противен? Отчасти. Грош цена всему пути. И тебе, и тебе, и тебе. Слова остались на бумаге. Успокоиться. Протрезветь. Забыть. Как это там у Маяковского? «Портсигар в траву ушёл на треть…» Портсигар. Да. Неужели, тот самый?…
Ночью он становился другим. Более спокойным, да – но и более податливым.
А сегодня ему снился неприятный сон. Будто бы он подрабатывает где-то на берегу моря. Научно-исследовательская станция. Или просто склад. Одноэтажная хибара с тростниковой крышей. Песок, ветер, ночь. Его жена – в большом доме, недалеко отсюда. Полкилометра пешком вдоль линии прибоя. Там много цветов, там веселье. Там пьют вино и танцуют. Хорошие люди, возможно, друзья, даже родственники. Это они, родные и близкие. И вдруг. Вдруг вдруг вдруг они говорят ему: она умерла. Твоя жена умерла сегодня.
Что?… Как?! Неизвестно. Вот так сидела на скамейке, что-то говорила, а потом… нет, нет, нет, постойте, но как это… И он бежит вдоль волн, а бежать недалеко, и он думает: нет, нет, нет, этого не может быть, это просто сон, сон, сон, но пусть этот сон продолжается, потому что я хочу убедиться, что это не так!…
Она лежит в гробу, сплетённом из прутьев. Гроб такой лёгкий, его стенки просвечивают. Гроб лежит на столе, на простом деревянном столе. Родные и близкие вокруг: толпятся, сожалеют.
Он смотрит на неё. Венок из полевых цветов. Неужели?… Он кричит, не раскрывая рта. Как?! Как?! Неужели?!… Его жена лежит в гробу, но через некоторое время после того, как он приблизился, она поворачивает своё широкое лицо и улыбается: конечно, нет. Это неправда. Я жива, ты же знаешь. Я здесь, рядом с тобой. Не плачь.
