Митька.

Митька продвигался через ельник, сноровисто защищая глаза от хлещущих веток. Внимание его было сосредоточено на видневшемся впереди просвете. Послеобеденное Солнце поджарило сочные травы: под будоражащий крик незаметной птицы ленивые мошки оседали в топь, словно чаинки на дно стакана. Рука слегка кровоточила, но усталости не ощущалось: очевидно, раствор еще действовал. Не обращая внимания на чавканье зловонной воды в кроссовках, он пересёк затопленную просеку и в несколько сильных прыжков достиг кряжа. Кряж великолепно обмотался вокруг неповоротливой почвы и сонно прилип к благополучной синеве. Митька осмотрел с высоты открывшийся перед ним уголок природы, напомнивший враз ушедшее как грохочущий поезд детство, канализацию, мотылей, клубнику и крепкий член Алексея Михайловича в нежном трепещущем анусе. Едва заметная тропинка вела через поляну вниз.

Шагов через десять была канава. Перепрыгивая через канаву, Митька заметил на дне её дохлую истерзанную птицу. Не она ли так пронзительно кричала минуту назад, когда выходил он из ельника? Не такая ли участь ожидает и его, потного, с порезанным "Эндурой" предплечьем и трусами, наскоро сшитыми из подвенечного платья загнувшейся от передоза Аксиньи? Страшно? Еще бы! Но на то и дана человеку воля, чтобы, презрев опасность, отринув вмиг боязнь причинить непоправимый вред своему никчёмному тельцу, смело промчаться над грязным и грозным океаном бытия и вспыхнуть кометой, и рассыпаться в искрах.

Так рассуждал Митька, приближаясь к возвышавшейся за вялым орешником генеральской усадьбе.

Постройка имела три этажа. Фасад был прост, бел, снизу тронут заметно плесенью. Узкие утопленные в неровный камень окна угрюмо взирали свысока. Высокое разбитое крыльцо без перил (судя по свежей цементной крошке и остаткам деревянной опалубки, его не так давно ремонтировали, да не совсем удачно); стальная дверь с глазком видеокамеры, осколки бутылочного стекла ("Русский стандарт") на песке под окном, следы протекторов подле, одноразовый шприц и семена неизвестного растения, просыпанные кем-то на входе.

Звонок как таковой отсутствовал: вместо него из стены торчало два зачищенных на полсантиметра провода, которые, будучи замкнуты, рождали глухую вибрацию в сокровенных глубинах здания. По прошествии примерно минуты дверь отворилась. На пороге стояла высокая мосластая дама лет тридцати, русая, прямые волосы до плеч, большой рот (губы местами потрескались).

– Добрый день, – Митька вытер лоб полосаткой. – Я Дмитрий. Тот самый.

– Дмитрий… – женщина неожиданно улыбнулась, обнажая крупные неровные зубы, рука её сделала неопределённый жест в сторону Запада.

– Я должен был вечером… Но так вышло, я сейчас всё объясню.

– Это кто? – за спиной женщины появился крепкий бородач в шерстяной безрукавке.

– Дмитрий, – ответила она, не оборачиваясь, – Ну, тот самый.

– Я рано, да, я знаю, я сейчас расскажу всё… – затараторил Митька, смущенно улыбаясь и пытаясь заглянуть женщине в глаза, но она смотрела куда-то в сторону. Машинально он повернул голову в том направлении. На поляне возле орешника стоял голый человек с охотничьим ружьём. Он выглядел лет на пятьдесят. Лысоват, грузен, на левой руке чёрный ободок электронных часов. Когда Митька повернул голову, человек поставил ружьё прикладом на землю, упёрся лбом в дульный срез и спустил курок пальцем ноги. Выстрел спугнул стайку чибисов. Голый мужчина опрокинулся навзничь, Митька успел заметить, как голова его брызнула липкими клочьями.

– Пойдёмте в дом! – улыбнулся бородач в безрукавке, – Там всё и расскажете. – он приветливо кивнул, развернулся и двинулся по коридору. Мосластая женщина отступила, приглашая Митьку следовать. После короткого колебания он подчинился, легко коснувшись взглядом её белых голеней.

В просторной гостиной стоял квадратный покрытый накрахмаленной белой скатертью стол, а вокруг возвышалось четыре массивных стула. Два стула были пустыми, а на двух других сидели два дяденьки в белых шёлковых рубашках, расстёгнутых почти до пупа и, мило улыбаясь, курили что? Правильно, сигары. Тонкие короткие сигары, не сигары даже, а, скорее, сигариллы, брали они из лежавшего на столе портсигара генерала Зорге.

Плотная приземистая женщина у окна поливала бегонии. Когда вошёл Митька, она поставила кувшин с водой на подоконник и подошла ближе, покачивая бюстом, внимательно посмотрела. При этом Митька заметил, что левый глаз у неё искусственный, глубокого лунного оттенка. Тем временем ближний к Митьке дяденька (сидел спиной), привстал и повернулся. Был он рыжий, кудрявый, лицо имел угловатое, глаза бесцветные. Приятель его напротив остался сидеть, слегка, впрочем, моргая. Маленькая неровная голова его по-змеиному покачивалась из стороны в сторону.

– И кто же это к нам пожаловал? – спросил рыжий, звучно выпустив газы.

– Это от Тупого посыльный, тот самый. – бородач открыл антикварный бар и плеснул себе в стакан коньяка, – Раньше срока, выходит...

Присутствующие переглянулись и многозначительно хмыкнули. Мосластая подвинула стул и села напротив. Рыжий тоже переместил стул и уселся между ней и змееголовым. Одноглазая пристроилась к нему на колени. Бородач взял стул и подсел к мосластой с другого боку. Так впятером они уставились на Митьку, а он стоял, неуклюже почёсываясь. Все молчали. Прошло около двадцати минут чистого времени.

Митька посчитал, что на него смотрят девять глаз. Против его двоих это выходило семь чистых глаз. Непросто выдержать такое. Сила только одного чистого глаза – уже феномен вневременной позиции. Это с давних времен известно. Поэтому именно у аборигенов существует обычай вырезать глаза мечтательным юношам и проращивать в их глазницах чешую окуня. Окунь, как и карась, олицетворяли у древних всевидящее око Смерти, поэтому и в могилы полагалось класть как можно больше гнилой рыбы. Считалось, что рыба уносит мёртвых. Ежели живой захочет унестись с рыбой, неожиданно, смело продвинуться в новый виток, или запомнить все свои предыдущие воплощения, непременно каясь и соболезнуя, отменить рабоче-крестьянскую заповедь и расчленить распухший труп мамули.

– Ну, где порошок для радио? – нарушил тишину рыжий, мягко поцеловав одноглазую в шею. Та нежно вздохнула. Сбросив с ног зелёные шлёпанцы, она вытянула босые ступни и с силой пошевелила пальцами, так что они тихо захрустели.

– Он это… У меня с собой. – вяло пробормотал Митька, разглядывая натоптыши на ступнях одноглазой. Ему захотелось вдруг упасть на колени, подползти и прижаться лицом к этим крепким атласным ступням, вдохнуть их пряный аромат, ощутить на губах шершавость крепкой пяточки. «Колдовство!» - резко смекнул он, машинально пятясь.

– Стоп, стоп, стоп, юноша, куда же вы? – змееголовый один за другим метнул в него три маленьких дротика. Смазанные неизвестным составом оперённые металлические жала впились Митьке в бёдра; от неожиданности он пронзительно взвизгнул, и все засмеялись. Одноглазая опустила ноги и одела шлёпанцы.

В этот момент Митька ощутил в мышцах ног нарастающую тупую боль. Боль напомнила ему юность, и облупленные деревянные доски, которыми крыт был пол Химкинского спортзала. Мигом увидел он себя сидящего на скамье в раздевалке (ласково трогает гематому над коленом сбоку, влажное от пота кимоно лежит подле). Ноги подкосились, и Митька неуклюже упал.

Они организованно обступили его лежащего, поддержали подмышками, стали ловко снимать одежду. Рыжий подошёл с маленьким шприцем, сделал быстрый укол в плечо.

– Я это… – прошептал Митька, с удивлением и стыдом ощущая небывалой силы эрекцию и, одновременно, мощный спазм кишечника. В животе громко заурчало. Его усадили на красное пластиковое ведро. Мосластая присела перед ним на корточки, обхватила губами раздутую головку члена и стала нежно сосать, помогая рукой.

– Я не это… – Митьке стало неудобно при мысли, что после драки и долгого перехода, член его, должно быть, далеко был не первой свежести. Чтобы отогнать от себя неприятную думу, он поднял глаза к потолку и сосредоточенно продекламировал:

На сизо-коричневой неба мути
Тени мелькали в ветре,
Скользким мазутом покрытые внутренности
Разбросаны в километре,
Тяжёлый топот сапог казенных
И злобный протяжный крик,
Запах крови на лестницах тёмных
И гноя слепой родник,
Стук кувалды и лязг засовов,
Срываемых в пьяном сне,
Медленно в свете луча косого
Страх подползал ко мне,
И боли увечащей спелые крючья
Уже зазмеились близ,
На сгнивших деревьев отравленных сучьях
Обвис холодящий бриз…

…Но здесь неодолимая истома обожгла нутро его растущей волной, он сжал кулаки, задышал как астматик. Мосластая вынула член изо рта и стала быстро дрочить его рукой.

– Ай! Ай! Ай! – вскрикивал Митька, густо эякулируя ей в лицо и с грозным клокотанием опорожняя в ведро сводимый судорогой кишечник. Он чувствовал, как презервативы с порошком один за другим вылетали из вывернутого до рези ануса. По прошествии примерно минуты он обмяк и, уныло выпустив газы, бессильно обвис на державших его руках.

Одноглазая аккуратно вынула из-под него ведро и скрылась за дверью. Мосластая медленно втирала сперму в лицо. Рыжий принёс оловянный поднос и маленькие весы. Бородач со змееголовым оттащили Митьку в угол, змееголовый влил ему в рот коньяку. Протяжно вздохнув, Митька подвалился к батарее и, свернувшись калачиком, быстро уснул. Порез на руке его кровоточил.

– Надо бы подложить что-нибудь! – указала мосластая на прислонённое к батарее Митькино плечо, – Он так сожжёт себе кожу.

– А она ему больше не понадобится, – равнодушно отозвался змееголовый.

Мосластая пожала плечами, пододвинула стул, присела. Остальные тоже расселись вокруг стола. Рыжий раскурил последнюю сигару. Вскоре вернулась одноглазая, неся в миске восемь начинённых порошком презервативов. Они осторожно вскрыли их при помощи скальпеля, взвесили порошок порциями и высыпали на оловянный поднос. Получилась неровная горка. Пересыпав порошок в огромный тусклый портсигар при помощи стеклянной лопатки, Рыжий застрекотал клавишами калькулятора.

– У тебя от спермы лицо пошло красными пятнами. – сказал мосластой бородач.

– У меня всегда так. – отозвалась она, зевая.

– Ну что, всё путём вроде, – рыжий встал, потянулся, хрустнул суставами, – Пойдёмте ебаться?

Все одобрительно заулыбались, встали из-за стола, гремя стульями.

– А ничего, что он не отрыгнул? – спросила одноглазая.

– Да не, и так сгодится. – успокоил её бородач.

Вдвоём со змееголовым они взяли храпевшего Митьку за ноги и поволокли по коридору. Остальные потянулись следом. Вскоре они оказались в небольшом пятиугольном помещении без окон и мебели. Помещение освещалось размещенными на массивных потолочных плинтусах яркими источниками холодного света. Пол в помещении был металлический, подогреваемый, покрытый белой эмалью. Митьку положили в центр. Затем все проворно разделись, сложили бельё в платяной шкаф в коридоре и прошли в соседнюю комнатку, где на стене был укреплён небольшой пульт, а над ним вделано оконце, позволяющее наблюдать происходящее в пятиугольном помещении.

Змееголовый включил маленький тумблер, повернулся лицом к товарищам (комнатка была тесной, все стояли почти впритык, мужчины покачивали крупными эрегированными членами), торжественно произнёс:

Но однажды – обязательно – появится как жало шила
С беззубой улыбкой лягающих дёсен и искоркой снега в глазах:
Мимо утробной гниющей берлоги с червей шелестением хрустящим
Он промелькнёт фиолетовым фруктом, заметный лишь для тебя!
А ты, усмиренный и мягкий как кукла, накаченная наполовину,
Вдруг вздрогнешь кузнечиком – небо как лужа, а в луже – неистовство звёзд.
И выбор единственный сделан будет:
Рожь прорастёт,
Грибы уплотнятся,
Юркий самец разомкнётся пружиной и бросится смело вперёд!

Повернувшись, он нажал красную кнопку. Раздалось громкое шипение; сквозь забранное толстым стеклом оконце было видно, как центральная часть потолка в соседнем помещении стремительными толчками двинулась вниз, через мгновение глухой лязг сотряс стены. Змееголовый продолжал манипуляции с кнопками. Бородач тихо мастурбировал. Рыжий и мосластая нежно лизали друг другу губы.

По прошествии около десяти минут аппарат был отключён, потолок поднялся, обнажённые товарищи вновь вошли в пятиугольную комнату. Пресс сделал своё дело: тело Митьки расплющилось по металлическому полу, раскаталось тонким масленичным блином с клюквенным морсом. Тёплый запах крови и испражнений пёрышком выпи щекотал носоглотки. Возбужденно дышащие мужчины деловито покачивали набрякшими залупами. Женщины с розовыми лицами теребили пальцами скользкие от сока промежности.

Все знали, что сейчас начнётся неудержимая ебля, но из последних сил сдерживались, уступая этикету, предоставляя партнёру сделать первый шаг, первый поцелуй, захват, внедрение. Еще немного – и на скользком от Митьки полу начнётся буйство здоровой плоти. С причмокиванием задвигаются в горячих отверстиях кожаные поршни, испарения ароматного пота и половых соков покроют металл шелковистой испариной, заклокочет в глотках мёд страсти, тугими струями забрызжет юркое густое семя…

– Позвольте, дамы и господа, перед началом Праздника внорпить вам несколько шплоен… – обратился к присутствующим змееголовый.

– Валяй! – улыбнулся бородач.

– Только не долго, зай! – нетерпеливо почёсывалась одноглазая.

– Я вся мокрая уже! – поддержала подругу мосластая.

– Я могу пока начать… – помахал хуем рыжий.

– А я пока посрать схожу! – бородач хлопнул себя по выпуклым ляжкам и проскользнул в коридор.

Змееголовый встал раком и, отрыгнув на останки Митьки тёмную сферу, засверкал снежным золотом.