Первая кровь

Виктор уснул только под утро, и в настроении близком к отвратительному.

Когда на стереосистеме сработал таймер, волна протеста исторглась из нутра его подобно приступу рвоты. Он бы блеванул, если б было чем. Прямо на подушку блеванул бы. На сопящую рядом жену, на одеяло, на вяло привставший член… В довершение ко всему он резко вздохнул, поперхнулся слюнями и закашлялся. Впрочем, это событие приподняло его настроение: он вспомнил как недавно так точно закашлялась, кончая, Клава Зубко.

Клава, Клавдия, как незаметно и как уверенно вошла она в его жизнь. Вошла без разрешения. Так входят в открытую кабинку общественного туалета: вроде и не к себе домой, но вместе с тем уверенно, по-хозяйски.

И Виктору это понравилось.

Нет, он не был извращенцем в общепринятом смысле этого слова, даже в смелейших мечтах своих. Ну, однажды в детстве, (он всегда гнал прочь эти воспоминания) он совокупился с умирающей чайкой. Дело происходило на даче у родственников. Множество чаек обитает у злачных мест, куда свозят городской мусор. Видимо, из одного такого места и прилетела крупная белая птица – не с моря же. Юный, но вполне уже пубертатный Виктор с изумлением заметил пернатое, неожиданно появившееся перед набиравшим скорость пригородным поездом. Глупая птица, вместо того, чтобы принять в сторону, продолжала лететь перед электровозьей мордой. Через несколько секунд её подмяло книзу, она затрепыхалась в канаве. Виктор спустился с насыпи и с опаской подобрал агонизирующее животное. Первоначально им руководила инфантильная жалость, но внезапно захлёстывающая печаль сменилась разнузданной эрекцией. Очевидно, он возбудился от прикосновения к горячему и подвижному. Дрожа и плача, Виктор отрезал складным ножом чайке голову, и просунул затвердевший уд в пушистый шланг извивающейся и брызжущей кровью шеи. Безголовое тело птицы продолжало биться в конвульсиях, так что судорожно сокращающиеся мускулы воздействовали на хуй подростка наподобие дрочильной машины. Через считанные секунды Витя кончил. Отдышавшись и придя в себя, мальчик решил воздать почести погибшему животному. Не придумав ничего лучшего, он подвесил тушку за лапы высоко на ветке берёзы. А что делать с головой? Отчего-то член Виктора опять напрягся. Решение пришло само: он насадил голову птицы себе на хуй, так что залупа виднелась из раскрытого клюва. Застегнув штаны, пошёл к друзьям (те играли в карты).

– Глядите, глядите, что у меня! – закричал им Виктор, расстегивая ширинку и яростно надрачивая птичью голову.

– Ого! Ого, блядь! – самый старший из друзей, Борис, приблизил лицо, чтобы разглядеть как следует.

Виктор почуял приближение оргазма.

– Карр! Каррр! – закричал он, и сперма брызнула из птичьего клюва Борису в лицо.

С трудом Виктор увернулся от пинка в пах. Началась погоня. Витю загнали в обмелевший карьер и стали швырять в него сверху крупные камни. Что он переживал в этот момент, не поддается описанию. Это был не просто животный страх смерти: поднявшийся из глубин подсознания безотчетный ужас пронзил его тело как молнией, а затем эта молния как бы сама собой вернулась из мозга и ударила вниз, в продолжавший стоять половой орган! Последствие этого были неожиданны для всех участников маленькой драмы: вначале вспышка и отчётливый треск (Витя упал в песок, прижимая ладони к опалённым гениталиям) – и вот голова чайки, сорвавшись с хуя словно ракета, описала пологую траекторию и впилась мёртвым клювом Борису в горло. Агрессоры бросились врассыпную. Пробежав несколько метров, Борис рухнул наземь, сдавленно хрипя: перелом гортани, гематома, удушье.

Прошло много лет, а память сохранила всё до мельчайших подробностей. Виктор не раз ломал голову. Что произошло с головой мёртвой птицы? Какая неведомая сила управляла этим полётом зомби? Иногда, подспудно, размытые отблески мимолетных догадок скользили в мозгу его. Может статься, он обладает некими паранормальными способностями? Телекинез, ясновидение, экстрасенсорика… все эти термины до сих пор воспринимались им с глубоким скептицизмом. Поначалу велик был соблазн забыть всё, как кошмарный сон. Но проще сказать, чем сделать. Разрозненные воспоминания возвращались, неотступно преследуя, в самые неподходящие моменты.

Например, та история с Любашей.

Скромная девочка из проблемной семьи (отец пьёт, брат недавно «откинулся»). Виктор был студентом, второкурсником. Летом подрабатывал пионервожатым. И в лагере встретил её, пионерку первого отряда. Пионерку, но ей уже было полных пятнадцать. Чувство вспыхнуло как облитый бензином голубь. Уже на третий день, после дискотеки в честь открытия смены, они жадно лизали друг другу рты в леске за пищеблоком. Быстрым движением Люба присела, чуткие пальцы умело освободили из джинсового плена одеревеневший от получасовой эрекции член. Виктор застонал и, комкая каштановые кудри, ткнул залупу девушке в губы. С очевидной готовностью та принялась сосать, громко причмокивая. Счастливо облизываясь, Витя обнял осинку.

Вдруг метрах в пяти ему почудилась пара чьих-то любопытных глаз в листве.

Соображение словно отшибло.

Боль.

И снова сверкнула молния.

Не издав ни единого звука, Люба опрокинулась навзничь. Намотав на ладонь солдатский ремень, вожатый кинулся к предполагаемому соглядатаю, но никого не обнаружил. Вернулся. Люба лежит без движения. Лихорадочно оглядываясь, он стянул с неё трусы и, уложив животом на пень, резко вошёл в анус. Он успел еще обратить внимание, что член его сделался крупней обычного и как бы светится. Кончая, Виктор лишился чувств. Очнулся к вечеру. Слабость. Из носа шла кровь. Любаша лежала под ним без признаков жизни. Вот так хуета! С трудом преодолев недомогание, Витя наскоро забросал труп листвой и поспешил в отряд. Уже прозвучал отбой, вожатого и пионерку искали. Он появился вовремя:

– Ребят, Люба пропала!

– Она не с тобой разве?

– Да нет, что вы… Я видел как она уходила с каким-то мужиком в сторону пруда. Я думал, это дядя Мамед, пожарный… Потом гляжу, а дядя Мамед пьяный спит в душевой! Ну, я туда бросился, стал звать её, вы слышали, наверное?

– Какое там… Музыка вон как орала… Ни хуя не слышали… Где это?

– Пошли, покажу.

Он направил их по ложному следу. В третьем часу ночи, никого не обнаружив, решено было идти спать, а поиски продолжить поутру. Начальник лагеря звонил в милицию.

Сказав, что пошёл спать, Виктор на самом деле вернулся в лесок, выволок труп из укрытия. Ночь была ясная, тихая. В свете Луны молодое тело было как из слоновой кости. Витя не выдержал, скинул одежду, стиснул мертвенькую в объятиях. Утолив страсть, упал лицом в траву, пуская слюни, вдыхал аромат почвы. Протянул руку, пощупал труп за лицо, холодное и бархатистое. И вдруг впился в него зубами, стал рвать восковые щеки, губы бескровные, нос этот пуговкой, "Йес! Йес!" – кричал. Всё как в бреду. Потом прорезал в животе дыру, вырвал сердце и заглотил – как удав птичье яйцо. И снова вспомнил. Ту птицу. Чайку без головы. Чайку, сбитую поездом. Белые перья, залупа в клюве, кровь, камни, семя, крик, молния… Запах паленого волоса. Ужас. Смятение. Корчи.

Забрезживший рассвет привёл его в чувство: нужно было резко избавляться от трупа. Пищеблок рядом – Виктор без труда проник на кухню, включил большую мясорубку. Чтобы не запачкать одежду, аккуратно сложил её у входа, оставшись совершенно нагим. Слил кровь и быстро выпотрошил тушу. Внутренности исчезли в раструбе. Самым сложным было сдирать мясо с костей. Орудуя кухонным ножом, пилой и топориком, он уложился примерно в полчаса. У стены стояли бидоны с фаршем для котлет. Виктор взял пустой бидон, отложил в него часть фарша, смешал со свежим, человеческим, и добавил в остальные. Распиленный на куски скелет сложил в пакеты. Кое-как вымыл пол. До подъема оставалось полтора часа. Бегом в душ, а по пути – к сторожевым собакам: оставил им часть костей. Оставшиеся части скелета вынес на помойку, равномерно распределив по мусорным бакам и замаскировав уже имеющимися отходами.

На следующий день в столовой был ажиотаж, все просили добавки. Бесталанные обычно котлеты удались в этот раз изумительно. Повар ходил гордый, красный, а к вечеру выпил больше обычного, так что дело едва не кончилось плохо.

Возвращение Виктора накануне подъема было замечено.

– Не мог уснуть, всю ночь искал девочку… – тусклым от усталости голосом сообщил вожатый.

– Витюш, нельзя так… На вот, прими и ложись. Построение уж без тебя проведём, – старшая пионервожатая Наталья протянула ему полстакана "Столичной".

Виктор сидел на койке, а она стояла над ним, высокая. Белая футболка, джинсовые шорты. Обута в поношенные, с пластиковыми ромашками сланцы. С благодарной нежностью Виктор посмотрел на пальцы её ног. Ему страшно захотелось вдруг улечься перед ней прямо на дощатый пол, и чтобы Наталья разулась и поставила босые ступни ему на лицо. Захотелось ощутить их аромат, провести языком вдоль ладной желтоватой пяточки, обсосать эти пальцы, мясистые, длинные, с облупившимся красным педикюром. От этих мыслей Виктору как будто подурнело, и неожиданно появилась лютая эрекция.

Ёбаный бог, как давно это было! Почти двадцать лет минуло! И вот теперь этот сон. Словно наброшенная сзади удавка: захлестнула и душит, душит.

Побрился, умылся, принял холодный душ.

Галина ждала на кухне:

– Ты завтракать будешь?

– Завтракать? Рано… А ты чего так рано вскочила? Спать не уже не хочешь?

– Да не спится мне что-то… Сны какие-то жуткие… Даже говорить не хочу… Короче, приснилось, что ты меня ударил. И больно так. Меня так в детстве только отец когда выпьет бил. Потом ревел как баба, просил прощения. И дядя двоюродный, Робот.

– У тебя дядя был роботом?

– Да нет, его так звали в шутку. Кличка в семье была такая. Но потом семья моя распалась, расшелушилась, можно сказать. Можно подумать, что не семья это была, а кучка каких-то животных типа сурков или там еще каких-то грызунов… Все только о себе думали, и злые были такие. А на деле – слабаки. С юродивым не смогли справиться…

– Ну, хорош, Галь… Ты чего несешь вообще? Соображаешь?

Она поставила на стол сковороду, приподняла крышку.

Виктор подцепил тост с яичницей и помидорами:

– Вот мне сегодня такоое снилось… Пиздец вообще… Я, правда, ни хрена сейчас не вспомню, но проснулся буквально в холодном поту… Ты это, кстати… костюм мой чёрный из химчистки взяла?

– Взяла.

– Молодчина. Пойди-ка…

Вытянув руку, он ухватил жену за волосы сзади, притянул к себе, поцеловал в рот жирными от харчей губами. Смеясь, та отстранилась.

В прозрачном террариуме на подоконнике извивался ужик.

– Варенье будешь?

– Буду. И пирожные достань.

Галя достала из холодильника банку вишнёвого варенья, поставила на стол судок с пирожными, выложила половину шоколадной плитки. Тонкая фольга зашелестела. Виктор разлил заварку в пиалы, открыл варенье, зачерпнул чайной ложкой и стал капать сироп в чай.

– Давай погуще, – сказала Галя, быстро тряся головой.

Виктор утёр салфеткой губы и поставил пиалы на стол.

Неприятное ощущение déjà vu вдруг резко накрыло его.

Гоняя за щекой сладкую жидкость, Галина как давеча ощутила неясное беспокойство. Словно нужно было что-то сделать, а не сделала. Что-то важное, но неприятное. Неясное предчувствие беды не давало спокойно сидеть на месте, и она ерзала на полированном сидении.

– Ты чего? – сквозь пережевываемый шоколад спросил Виктор.

– А?

– Чего вертишься, говорю?

– Вить, я не знаю даже, как сказать… – она отодвинула пиалу, вытерла рот носовым платком, – У меня уже который день душа томится. Ты только не нервничай.

– А кто тут нервничает?

– Вить, Вить, послушай… Мне, у меня ощущение, что зло к тебе идёт, опасность. Тихо, как ночной туман.

– Ночной туман?

– Ночной. Или утренний. Когда лежишь в пижаме, и сыро.

Виктор посмотрел в окно и яростно почесался.

– Беги, Витя. Беги без оглядки. Я хворь какую-то чую. Не могу объяснить.

С минуту сидели молча. Затем Виктор встал. Поднялась и Галя.

– Витя, я на тебя зла не держу, ты не думай чего там… Но ты за Леночку Бурееву в ответе. А мне уже всё равно.

– Леночка твоя сукой оказалась. У меня из-за неё… Стой! Куда ты?

– Всё, отстань! – Галина рванулась к двери, а Виктор весь затрясся от ужаса: ему показалось вдруг, что он снова спит, а, вернее, не спит, а наоборот – кошмар вернулся к нему и захватил – наяву уже.

– Галя! Галка! А ну, стой!! – он опрометью кинулся к жене, схватил её в коридоре, прижал к себе.

– Пусти, идиот… Больно же!… Правда больно…

– Галюха… –- Виктору показалось, что он вот-вот расплачется, защипало в носу, – Малыш, прости… Прости меня, слышишь, миленькая… хорошая моя, любимая. Ты же знаешь, я это… Милая, я же без тебя никуда…

– Вить, ну пусти, правда, ты мне руку зажал… – она отстранилась, глянула на себя в зеркало, быстро поправила сбившуюся причёску:

– Давай, одевайся: на работу опоздаешь…

– Да я сейчас… – не выходя из лёгкой прострации, он теребил сорочку.

– Ты сегодня с Семеном Васильевичем обедаешь?

– А?… Да, с Семеном… А ты откуда знаешь?

– Сам говорил вчера.

– А, серьёзно? Ну, это так, ничего такого. Он позвонил мне, хотел поговорить насчет паевого фонда. Ну, пообедаем заодно.

– Куда пойдёте?

– Зай, да не знаю, куда-нибудь рядом где… Это ж не что-то там… Там "Хуйкофф" рядом: бизнес-ланч возьмем…

– Насчет меня напомнишь?

– Люсь, я тебе устал говорить уже: помнит он насчет тебя, помнит. Если у него чего стоящее подвернётся, ты у него на первом месте в очереди…

– Да, знаем мы эту очередь…

– Ну всё, малыш, я пошёл, будь аккуратна.

– Ты тоже… Позвони мне.

– Обязательно.

Хлопнула дверь.

Некоторое время Галина в задумчивости стояла в прихожей, а затем развернулась и направилась в спальню.