Ну, заложил срок в неделю. Это уже далеко не в первый раз: до этого постоянно срывался. Легче бросать курить, наверное. С иглы слезать даже? Тут ведь всё дело в мотивации и в чётком осознании происходящего. Когда враг, ну, тогда дело ясное. А здесь? Мягкая тёпленькая змея обвилась вокруг сердца. И жалит, больно и сладко, как будто кончаешь. А спросишь змеюгу эту прямо: что ж ты творишь-то, падла? И вдруг самому стыдно становится, потому как понимаешь: себя во всём винить нужно. Какие у тебя к ней претензии? Никаких. И правильно. Со стороны всё так, да только когда вопьётся она в сердце ядовитыми зубками своими, тут уж и руки дрожат, и кровь в висках хуярит напропалую, и на месте не усидишь: отчаянная дрочка помогает только, да и то ненадолго. Вот, значит, в какие сети угодил: понимаешь, что попался, а вылезать не хочется. Слаб я гормонально, не иначе. Это наследственное, как алкоголизм или еще какие способности. Слабостью этой в роду моём страдали многие, но про змейку вокруг сердца я узнал первый.
Я до этого тоже говорил себе: всё, дескать, баста. Пора, дескать, завязывать с этой канителью. Травы когда покуришь, особенно остро понимание приходит. Но страшно. Да и не курил я с весны. А с тех времен многое изменилось. Я дам себе слово, а потом еду в машине, стою в пробке, и вдруг щемящее такое чувство сразу так в голову торкает. И сразу лезешь в карман за мобильником, и понеслась. Она уже привыкла к такому моему поведению. Она думает, что вот он я, весь как на ладони. Командуй, говорит, если получится, и три улыбочки. А чего? Сам напросился. Хитрый жопа – хуй сверло. Но сегодня вот не допущу. А чего, сегодня уже письма были, да и вообще. Сегодня, ладно. А завтра? Завтра сложнее будет. А послезавтра – вообще пиздец. Самый яд в сердечко. В самой серёдке, как на лезвии. Стонать и корчиться. И дрочить вялый писюн, пыхтя и нюхая носок в пакете.
Ну? Где выход? А нет выхода. Увяз я, как муха в сладком поносе. Все знают такую ловушку для обезьян, когда в пустую тыкву насыпают всякую хуйню, и делается дырка. Обезьяна, значит, засовывает руку в дырку, сжимает приманку в кулак, а вытащить кулак уже не может. У собак хуи так устроены. Когда кобель сучке засаживает, у него в хуе специальная кость выдвигается и поперёк встаёт. И хуй их тогда расцепишь. Он бы рад от сучки этой отлипнуть, да не может: хуй порвётся. Ну и пизда, ясное дело. Так вот, я – нечто среднее между кобелём и обезьяной. То есть меня подловили за хуй в пустышку, блядь. Эта пустышка – живая, но подловила меня за хуй как сучка. Она мне один раз дала, а я теперь как шимпанзе: ни туда, ни сюда. А охотники уже близко. Вот ситуация, а? Ни вздохнуть, ни пёрнуть.
Ладно, вот пройдёт эта неделя, и что? Опять психовать буду. Опять звонки, дрочба опять. Что ж ты, сука, со мной делаешь?! Удушить бы тебя, и ебать, пока силы не оставят. А потом съесть. Она тощая такая, жилистая, особенно сверху, а на ногах – жирок, на ляжках особенно. А уж жопку эту сладенькую мне еще вживую укусить хочется. Прокусить прямо вместе с говном. Она после работы снимала трусы, я пизду лизать ей кидался. Пизда мочой пахла и соками её. А пониже там возле жопы, там говнецом сладенько так несло: она ж срёт по два раза в день и больше. И там я тоже вылизывал. А ноги – это уже отдельная песня. Это не песня даже, это крик. Вой, блядь, в ночи. Волосы на теле она сбривает, аккуратно так. А на самом деле – волосатая. Вот я и думаю: когда она будет лежать у меня на обеденном столе мёртвая, тут я впервые увижу пизду её волосатую. С чёрными жёсткими волосами. И буду пить мочу её через катетер, и хуй кто мне слово скажет…
