|
…- Мёртворождённый лишенец, доктор @ имеет сетчатые руки и кабель, который можно использовать как антенну.
…кто это говорит?…
Я не сразу осознаю произнесённое самому себе, потому что всякий раз произношу по-своему.
— Доктор @ высокого о себе мнения, причём мнение своё он формирует, разглядывая себя из-под капюшона подростковой кувалдо-жести.
…вот опять этот голос…
Стряхиваю остатки первобытного ужаса.
Кажется, я только что пережил истые кошмары всех моих предков, вплоть до человечьей линии.
Нелепые, необъяснимые видения.
И они растаскивали тело, и тело теперь собирается вместе очень долго.
Немыслимо долго.
Туловище дрыгается неуклюжими рывками: короеда учат ходить.
<Ой, нога! Нога заболела у дяди!>
У пиздоокого нашего заболела нога.
Так ебать тебя в саркому, правдолюбец!
Так палить твоим жалом из гаубицы!
Вижу узкие стены. Вытянутое помещение: как обрубок коридора.
Здесь кроме меня ещё двое: один — штуцер с лицом из матовой фольги, второй — гайка, изящной, но малобюджетной категории. Штуцер выпиливает про какого-то доктора; гайка слушает, кивая и изредка приговаривая:
— Yes, — оголяя при этом мандибулы.
— Доктор @ считает, что переплавленный румбо — наиболее удачно мотивированный снаряд био-воздействия. Он, по сути, пользуется привилегией сословия насыщенных руд. Хотя и не раз случалось, что в результате переплавки румбо мог восстановиться с бракованной матрицей, в мозговой карте могут быть обрушения.
— Yes, — кивает на меня гайка.
— Да, напримеррр, этот… — штуцер подсасывается и сканирует:
— Эй, ты очнулся?
<Это он мне?>
— Ты очнулся, мартын?
Мигаю в знак подтверждения.
— Ни болта ты не очнулся, дружок. Ты очнёшься, когда по башке как следует получишь — вот тогда ты очнёшься. — сверлит он, но я не ощущаю угрозы.
— Yes, — мерцает женщина.
Стены помещения начинают светиться голубым перламутром.
Да, некисло меня поимели.
— Как тебя зовут? — спрашивает штуцер.
— Елдоп.
— Добро пожаловать в наш восстановленный после переплавки коллектив; я — Дрозд. Ефим Тимофеевич.
— Мамочка, — щерится его подруга, демонстрируя номер подмышкой. — Ну, что, Елдоп, как самочувствие?
— Функционально. — вкручиваюсь в помещение. — Не знаю, кто вы, но, прошу вас, объясните хотя бы вкратце, что происходит, и какова моя роль во всём этом… алхимическом чуде?
— Чудо… что ты понимаешь в чудесах алхимии? — беззлобно скрежещет Дрозд, — Нас только что собрали вместе, а теперь начинается второй этап плавки.
— Разве…
— Это было самое лёгкое — переплавка базового уровня. Теперь пойдут плавки тонких тел. За ними — этапы восстановления: вот когда хлебнём лиха.
— Yes, — кивает Мамочка.
— Постойте, — я соскальзываю к ним вплотную, упираясь грудью.
Тела их не лгут.
— Ты, Елдоп, очнулся только сейчас, а мы — сидим тут уже пару фаз… Успели «углы» подстроить: восстанавливает на раз, если сплав чистый. — Ефим Тимофеевич усаживает меня напротив и делает о-п. («обтекаемое проникновение» — примечание елдоредактора)
Мозговая карта начинает раскручиваться, лошадиными силами наливается нижний торс и ментальное отождествление.
Я вспоминаю, что хотя меня и зовут Елдопом, имя это — не моё настоящее. Настоящее моё имя: Елдомкрат Джазгубыль, а служебное — Гобонзищенко; и что я перемещаюсь сквозь уровни, чтобы обогатить свой сплав ураном и ртутью.
— Я просчитал «углы», — Дрозд вытягивает моё внимание вспышкой, — мы будем сидеть в этой камере, покуда все не очнутся. Я очнулся первым. За мной — Мамочка. Теперь ты. Так что пора на выход.
— Куда? — спрашиваю я машинально, хотя и так ясно: куда угодно, только не куда ожидаешь.
Переплавка напоминает в чём-то циркульный поезд, вот оно что: торец помещения расползается, и мы, газуя от напряжения, сползаем по жирному стержню.
Впереди пологая равнина; предыдущее убежище представляет собой род трубокоридора, ведущего из цистерны, установленной на высоких опорах.
Дрозд клюёт бритву, Мамочка тоже почёсывает дёсны… я и сам не прочь подзарядиться — только не хочу сознаваться в этом из-за штуцерской гордости.
Сейчас бы homo живёхонького, с юношеской силой чувств, с трепещущим как от ударов тока очком, едва расчехлившего фольгу на гениталиях. Хотя, при чём тут фольга? у homo фольги не бывает — у них это… белок, мясо.
— Ну, что, Елдоп? Какие будут предложения?
К этому моменту я чётко реинсталлирую, что ни в коем случае не должен сообщать им своё настоящее имя.
Это будет непросто: Елдом и Елдоп — имена созвучные, и в семье мать часто называла меня именно Елдопом, а отец дразнил еще Елдославом Елдометровичем.
Какие предложения…
— Давайте прежде всего озаботимся едой, а не елдой, — предлагаю я, — нет смысла скрывать очевидное: без подпитки мы — ржа. И никакая переплавка не поможет.
— Yes, — поддерживает Мамочка.
Я канифолю её резьбу с продолжительным скрежетом, но Ефим Тимофеевич вмешивается:
— Сейчас всё дело в молекулах. Где по молекуле зарок, — там новый уровень. Про заговор ментовской ноги слыхал?
Мы шелушим сектора и меняемся данными.
— Прямота BB всегда умиляет, — гудит Дрозд, — мы, уважаемые, можем зарядиться гораздо более простым способом: если разойдёмся сейчас врозь — каждый в сторону своего сектора. Я отсканировал этот путь через сохранившиеся с прошлого плана фильтры.
— Но разве нас собирали втроём в той комнате, чтобы затем мы расстались? — шелестит Мамочка.
— Почему мы обязаны следовать их планам? — сверлит Тимофеевич, — логично предположить, что внешние силы рассчитывают на наши совместные действия в воплощённом уровне. Поэтому самое время распределиться для синхронной блокировки: разойдёмся в противоположные стороны, и если моя догадка верна, очень скоро мы снова встретимся, и наши батареи будет полны…
— Чтобы замести ментальный след, сдвинем по сектору, — предлагаю я, перенастраивая целку.
— Принято!
Мы поворачиваемся друг к другу спинами и соскальзываем в стороны.
Поначалу я не чувствую ничего, кроме отупения.
Некоторая усталость присутствует, но я знаю, что усталость — это атавизм.
Уставать могут люди. Румбо — не устают никогда.
«Потому что мы железные: стоим, либо падаем замертво».
А мне нужно — всего лишь двигаться. Вперёд, в полосу тумана на горизонте; размеренно, не торопясь…
— Да что, в самом деле, за хуйня такая, — думается мне, — на хуй всё… на хуй эти вечерние посиделки с бледноголовыми… на хуй капризы: подай бельё, потуши свет… на хуй балерину в динамической трубе, на хуй споры, на хуй лохмотья… свисающие лохмотья, старые драные, которым сам чёрт не брат…
Что я несу?
Откровенную чушь какую-то.
А надо-то мне всего лишь — двигаться.
Ловить волну. Подсосаться к волне всего лишь.
Я перемещаю тело. А тело — не перемещается. Очень тяжело им двигать: каждому предстоит встретиться когда-нибудь с этим чувством. Даже несмотря на то, что железным всё нипочём — кажется иногда, что вот-вот и оно надломится, треснет, согнётся, — потому что там какие-то молекулярные связи нарушены: смех без причины, немотивированная агрессия, подавленные страхи, — а если проще: тщательно-маскируемая трусость, — и еще куча всего такого, что каждое в отдельности может привести кое-куда… кое-куда глубже.
Внезапно я понимаю, что пытаюсь по-человечески переставлять ноги, но в то время как сам лежу на спине. Лежу под сильным источником света.
Возле меня Ефим Тимофеевич и Мамочка.
Из моих запястий торчат трубки.
В ушах мягкий звон, словно звенят серебряные кубки.
Обхуярен, похоже, я в дым.
— Елдомкрат, дышите глубже! — гудит доктор.
— Дыши глубже, Елдом! — вторит ему сестра милосердия.
— Что? Где я?
— Успокойтесь. Спокойствие — прежде всего.
— Расскажите это своему елдоконструктору, уважаемый…
Я не хочу придерживаться этикета с этими ржавыми докторишками, для которых я — лишь испытательный кролик, хуеголовый писунишка.
— Елдомкрат. Вы находитесь в центральной нервно-распределительной клинике. Вас доставил к нам ваш друг Ергодыч… Ергодыч Залупигной. Припоминаете такого? Вам стало плохо в циркульном перемещателе… припоминаете?
— Определённо.
— Так вот, с тех пор вы не приходили в себя. А сейчас у вас налицо улучшение. Помимо лобных анализов это ясно читается по трезвому взору, которым вы смотрите сейчас на меня, и мою помощницу № ВВ05350150. Я распорядился, чтобы принесли дозу: после восстановления от циркульной контузии организм настойчиво потребует подпитки.
— Понимаете ли, доктор… у меня только что было ощущение, то есть, своего рода глюк… и в этом глюке вас звали Ефимом… а вашу помощницу…
— Не стоит рассказывать это вслух! — перебивает меня @, — ваши глюки — ваше личное дело. Здесь же встаёт вопрос о делах 0бщины.
Я смотрю на Мамочку, затем на свёрток фольги на подносе, выезжающий из распределителя пневмо-подачи.
Надо поверить в себя. Поверить в собственные силы.
Смотрю на поднос: треугольный амулет е-льда, электрод и колба «о-п» из тяжелых солей и сукровицы.
— То есть, что значит, позвольте спросить, 0бщинных? — я впрыскиваю себе 8 точек «о-п», отодвигаю поднос, вертикалю туловище, сканирую торчащие из запястий трубки.
(Я, я, — повсюду здесь один я, — другого не ищите! — взрывается в мозгу генерирующий поток мыслеформы.)
— Молотишь сурьму? Шелестишь? — сверлит Мамочка.
— Принимая во внимание, что вы находились вне сознания около двух лунных фаз, — с вялой торжественностью объявляет доктор, — вы не имели возможности исполнить предписанный вам поцелуй Паяла…
…Ах, вон они о чём!...
Я хочу встать, но @ делает решительный жест в мою сторону:
— Мы предъявили вашу опись sанитарной sлужбе — прошу вас, присядьте. С сожалением вынужден сообщить, что данное обстоятельство, хотя и принято в реестр приемлемых выводов, но в целом, при учёте разброса по весам в остальных показателях, как то: бороздистость, чебохто-бохто, сопротивляемость жилы, устойчивость к стрессу, пугливость, пронырливость… и ещё рядом сопутствующих… комиссия, в общем, однозначно склонилась к решению подвергнуть вас переплавке.
— Но…
— Комиссия приняла во внимание смягчающие обстоятельства, и вынесла вердикт о переплавке под общим наркозом. Вы ничего не почувствуете. Вас усыпят, как homo перед изъятием органов.
— Я имею границы опротестовать решение комиссии? — с надеждой корочу капиллярами.
— Только постфактум. Это решение разряда АА+. Усыпитель уже поступает по катетерам.
— Ах, вы… — я дёргаюсь, вырываюсь, бью доктора формой застывшей ладони — ответный лязг подобен треску лопнувшей рессоры, — я прорываюсь и лечу наугад…
Сейчас голова пуста.
Сердце гонит волну.
Что-то сугубо личное, выстраданное долгим как дельфинья елда путём проб и ошибок.
Желтоватый туман вокруг меня. Степь в низко постеленном желтом тумане.
Сбавляю темп и плыву навстречу возвышающейся впереди постройке.
Это платформа на сваях. И на платформе — нечто вроде цистерны.
Deja-vu? Это было со мной недавно, хотя временами я готов поклясться, что видел лишь навязчивый сон.
Неужели окружающее меня сейчас и есть мой реальный вторичный подуровень?!
Я втягиваюсь по жирному стержню, опрокидываю люк и врастаю в помещение.
Вижу вокруг себя стены: узкие стены. Вытянутое помещение: как обрубок коридора. Обрубок.
Передо мной Дрозд.
Он заглядывает мне в глаза и произносит:
— Эй, ты очнулся?
<Это он мне… вы поняли?>
Эхо в ушах.
И постепенно начинаю понимать, что произошло.
Мамочка льнёт к Ефиму, потираясь передним контактом.
Пару раз они отчётливо искрят.
В воздухе запах озона; от электромагнитного всплеска ноют зубы.
Мамочка расчехляет панцырь. Мы с Дроздом наблюдаем её е-блок.
У Мамочки завидный е-блок.
Дрозд расчехляет фольгу и предъявляет рудный калач.
У Дрозда солидный калач.
Электричество гудит в моей голове причудливым ритмом
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
Яркие голые туловища Дрозда и Мамочки неестественно контрастируют с невыразительной серостью интерьера.
Ефим Тимофеевич разворачивает Мамочку, и я вижу, как она вся дрожит, в предвкушении е-блока.
Тела с глухим звоном соприкасаются, я наблюдаю рудный калач, ввинчивающийся в е-блок и заставляющий Мамочку вздрагивать, закатывая глаза.
Вот он принимается размеренно биться, точно зависнувшая в трансе поршневая система.
Мамочка глубоко дышит, жмурится и сжимает пальцы на ногах.
От неё идёт сильный запах.
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
— Присоединяйся, — выхлюпывает Дрозд, распространяя угрюмое металлическое зловонье.
— Хочу в рот… в рот… — шепчет Мамочка, а я охватываю корень происходящего, ощущая набухающее в стекловолокне жало.
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
Она тянется ротовой помпой к zалупе.
По телу волнообразно расходится приятная щекотка.
Щекотка исходит словно бы от раздражающего предмета в заднем проходе, захватывает и постепенно становится как бы на грани переносимого.
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
В момент ясного осознания, что всё это неминуемо должно как-то разрешиться — в этот самый момент несдерживаемое спазмирующей мышцей семя устремляется вон…
Кабель Мамочки красный и липкий. Её гортань издаёт звук, напоминающий трение напильника о вращающийся точильный камень, тело выгибается и вздрагивает с неравномерными вспышками.
Е-блок пробивает меня и точно крючьями цепня зацепляет на моём сердце щупальца.
И начинает душить меня.
Душить.
Ум-ца-ца
Ум-ца-ца
— Что же это, — кричу я извергающемуся в глубину нутра Тимофеевичу, — что это за шизопровокация?! Вы изволите совокупляться, а я — непоправимо смущаюсь. Коррозия…
— Не сочиняй, какая коррозия… стыд есть эмоциональное преступление. — Уверенно рубит @.
— Объясните сначала, почему я изволил здесь оказаться? Что это за переплавка такая, ёб-вашу мать? Мы уже в третий раз встречаемся, перед этим вы были доктором @, а сейчас — снова Ефим Тимофеевич. И всякий раз я влезаю в этот бак и лечу по степи, весь в лимонных испарениях. Имею ощущение зацикленности.
— Всё верно! — Дрозд расслабляется, но не выходит из Мамочки: та покачивается на его хуе, вибрируя клитором.
— Что верно? — я оставляю калач в восстанавливающей ванночке рта.
— Верно, что ты зациклился и коррозируешь. Оглянись назад: как ты прожил последние, ну, скажем 5 фаз? Что значительного происходит в твоей жизни помимо минета паяльнику и латентной копролингвистической деятельности? Неужели ради подобной ржи гнул ты гвозди, будучи юн и отважен? Твоя задача — выйти из цикла, покинуть эту крысиную гонку… Мы, Боевое Подполье, сознательно перетянули тебя на свой слой, использовав циркульную травму!
— Боевое Подполье?! — вырывается у меня с приглушённым бряцаньем (Мамочка вылизывает мошонку). — Это вы организовали травлю золотого офицерства? пустили ядовитый газ в Парке Оргий на северном жидоумертвителе? распространяли объёмный порно-сериал про ебущихся в пепле сфинксов? убили наместника 9-го земляного барона? Я привык думать, что таких, как вы, ребята, не бывает…
— Как видишь, одним из нас оказался твой старый приятель Ергодыч! — покачивается Ефим Тимофеевич.
(В этот момент из его жопы со звоном выпадает здоровенная какашка.)
— Вот это да! — потрясён я.
— Ергодыч — не просто один из нас, — продолжает Дрозд, — Ергодыч Залупигной оказался не просто подпольщиком. Он оказался одним из Тощих, — то есть, одним из руководителей движения.
— Вы хотите сказать, что Ергодыч — Тощий? — я сжимаю медные волосы Мамочки. Ртуть семени выкатывается из её рта.
Стены помещения начинают светиться голубым перламутром.
— Не только он. Ещё кое-кто из тех, кого ты хорошо знаешь. Тебе грозила переплавка, и мы устроили так, чтобы всё прошло, как будто тебя ушатало циркулем. А потом перетащили тебя на наш слой, используя метод «возвратной фистулы», результат действия коего ты сейчас наблюдаешь.
— Но для чего?
— У нас к тебе деловое предложение: сплавься с нами — развари стволы родовластия! Пойми: расщепление радиоактивных металлов — вовсе не прерогатива правительства! Директорий насквозь прогнил и состоит в основе своей из наместников малоизвестных семей, где с Традицией зачастую соседствует самое zверское долбилово и перемазанная спермой времён Губернаторства садо-мастурбация. За что казнили старину Наебнибалдая? Кто дал право калечить плавку детей бронзовых прапорщиков? Почему козырным сплавам не сообщили о надвигающемся сдвиге по фазе?
— Почему… ответы на эти вопросы не знает даже головной оракул, — с неуверенной усмешкой я бью тяжелеющим калачом по губам Мамочки — голова её гудит словно колокол.
— Головной оракул может не знать. — Соглашается Дрозд, — мы — знаем.
— И что же?
— Правительство Грибов необходимо убить!
— Хм… и кто придёт на смену? Семья Тугоплавких? Или, возможно, клан Д%?
— Мы опровергнем аксиомы центральных уровней и используем радиоактивные металлы для повышения сопротивляемости, как завещал великий Румбо!
— Вы верите в существование Румбо? — искренне удивляюсь я.
— Я видел Румбо собственными глазами во время 2-ой Главной Шизопровокации. Я находился в подвижном колодце времени и в моменты рассоединения пространств мог перемещаться в прошлое.
— Вы видели Великих Предков? С ума сойти… почему я должен вам верить?
— Ты не должен. Ты волен покинуть помещение тем же путём, и болтаться опять по степи в хищных выхлопах.
— В хищных выхлопах?
— Этот жёлтый туман. Он живой. Его капли вызывают коррозию. Никакие присадки не спасут от этой дряни. Он жрёт тебя, словно стая пираний.
— Альтернативы нет? — с сомнением я смотрю в люк.
— Тебе решать. Да только ты сам давно уже всё для себя решил. Осталось последнее: вступительная жертва и клеймение.
Я понимаю всё сразу, без запинки.
Отступаю, высвобождая фаллос, а затем обрушиваю на шею Мамочки сабельный удар рабочим полотном рук.
Голова Мамочки катится по перламутровому полу.
Я насаживаю её трепыхающуюся глотку и возвратно-поступаю, легонько посвистывая.
— Клянёшься ли ты отворить фистулу, когда Грибы захотят укоротить тебя в мясорубке? — вопросительно вспыхивает @.
— Пэссарь! — отвечаю ему, с лёгким шелестом.
— Клянешься ли «спрашивать за дозволенное» только по выкатыванию шара одним из Тощих?
— Пэссарь!
— Клянёшься ли сечь непослушных?
— Пэссарь!
— А теперь, сотвори ключом!
Я выхожу из тела Мамочки (оно золотисто всхлипывает), продолжая потеть и прерывисто вздрагивать.
Впервые убеждаюсь в том, что женщина может жить без головы.
Выжимаю из вены клапан, распускаю «бантик», затем прокусываю целку, вскрываюсь.
В глазах мигает, перламутр стен невыносим.
Высверливаю утробно-серебряным голосом:
Глиной буду — не просрусь
Сукой буду — не проснусь
На хуе вертел я брови
Ваш на веки — брат по крови
Буду резьбы рвать — казните
Будут плавить — помяните:
«Был негибок, срал в упряжке,
И сорвался на растяжке.»
@ мерцает кабелем, а затем испускает горловой фистулой тонкий прерывистый скрежет.
Скрежет включает подъёмник и открывает вмонтированный в стену прокатный агрегат (ПА).
Дрозд набивает код.
Стальные катки приходят в движение.
Мы цепляем дрожащее тело Мамочка ручными крюками и загружаем вместе с головой в судно.
Тело поступает в ПА и медленно плющится.
Из продолговатой щели выползают полосы тонкой розоватой фольги.
Намоточный вал накручивает фольгу ровным тугим рулоном.
Я касаюсь рулона: он липкий от крови.
Я смотрю на @: @ потирает щуп.
— Эта ячейка — на самом деле вагон циркуля, — сообщает он мне с желтоватой вспышкой.
— Вагон циркуля?! Здесь?!… А лицензия… без лицензии целку повредить можно…
— Лицензии нет. — @ разматывает рулон, отрывает изрядный кусок фольги и протягивает мне с мелодичным свистом, — но её заменяет смекалка. Держи — намотай на целку, да поторопись: мы отстали от графика.
master@pepka.ru |