|
|
Мы соскальзываем в отстойник и, прислонившись к стене, восстанавливаем дыхание: в поезде ты неподвижен, а тело тем временем конвертируется в пространстве. Когда ты обретаешь другой мир как цель своего маршрута, телу бывает сложно приспособиться к другому миру, и несколько секунд оно душит тебя вязким приступом ужаса. Вышедшие из капсулы беззащитны как котята.
Постепенно привыкаешь к этому страху: изучаешь его, словно лабораторную крысу, выказывая ему презрение: я, дескать, изучаю тебя как крысу. Чем теперь ты меня напугаешь? Смертью? Её я жду, как ждут большой любви. Хе-хе-хе. Шучу, конечно: смерть — это бяка. Фу на неё! Брысь!
Я улыбаюсь и показываю Пентаклю как переливается звёздный луч в розовом кварце распределителя: если мы способны воспринимать красоту, значит, не всё потеряно!
Володар задумчиво смотрит на скользящую вдоль платформы женщину, кончики усов его выписывают замысловатые петли.
— Не спишь с болтом — не дёргай рельсу! — мерцает Пентакль, а я показываю «смедч» фигурой из 18-и пальцев.
Мы уняли дрожь в членах и движемся по сияющему полу вестибюля.
И тут вдруг
я вспоминаю,
что до конца текущей четверти должен поцеловать Паяло!
Эта мысль — как гром среди ясного неба…
…ты… ну что же ты…
— Ребята! — я торможу волну, раздавливаемый неизбежным, — братцы, я совершенно забыл об одном важном деле… Мне необходимо сейчас же вернуться. Поезд в пути пол-пункта. Ещё пяток пунктов уладить дела и вернуться. А затем ещё пол-пункта — и я уже здесь. А вы пока в баре курните чего-нибудь обнадёживающего…
— Брат, может, помощь нужна? — это Володар растягивает целку.
— Благо-в-дар-тебе… дело пустяковое. Но очень личное… и значимое. — я скалюсь: как всё просто разрешилось: они меня поняли.
Всего 2 подряд поездки на «циркуле». Это — ерунда, в принципе: раньше мне приходилось иногда совершать и по пять поездок за фазу, а однажды я рискнул прокатиться под жёлтеньким и думал, что такой боли не вынесет ни одно существо на планете.
Правда, последний раз это было давно: около 188 фаз, и это была любовь.
Я и сейчас влюблён, но разве сравнить нынешнее ровно гудящее в топке пламя усердия с теми двойными турбо-петардами страсти? (А энергии, возможно, тратится одинаково!)
Я подсасываюсь к элементу смещения, включаю пневмо-подачу, и три пункта горячим покалыванием покидают мой третий глаз.
— Внимание, пассажиры. Перемещатель проследует до остановки 0-Центр и совершит следующие переходы…
Я трогаю волос готовности, и капсула ответно щёлкает.
Второй раз подряд — это самое трудное.
Третий раз будет ещё нескоро: пока я достигну дома, поцелую паяльник и вернусь.
Третий раз уже застанет фаза толерантности. Но второй раз, да и ещё на такое расстояние…
Засверлило.
Надо же, прошло всего около пункта, а кажется: лица ребят, отражающиеся в сигнальных мониторах и скрип лучевого сканера — всё это из другой жизни. Но точно не вспомнить, что это была за другая жизнь: возможно, она только приснилась?
Вагон укорачивается с выворачивающей желудок вибрацией.
Я неуверенно соскальзываю на платформу и опускаюсь на тёплую освинцованную трубу большого диаметра.
— Эй, ты, чего уставился? — хлопает по плечу штуцер в подтяжках.
Я вспыхиваю:
— Ергодыч.
Ергодыч — мой старый приятель ещё с испытательной школы. Не виделись с ним с мегафазу.
Но вспоминаю:
«Паяло. Я должен поцеловать его».
Распрямляю колени:
— Ергодыч, прости, дружище — очень спешу. Был сейчас у Хрустальной башни: там Володар и Пентакль. Но срочно понадобилось вернуться…
— Не объясняй: я на жёлтеньком, — с оловянным хохотом отмахивается тот.
Вместе с воспоминанием меня охватывает непонятный испуг, холодный шар страха раздувается у позвоночника и проникает в кишки, предательски парализуя перистальтику. Облокачиваюсь о стену, глубоко дышу и время от времени стискиваю зубы.
Похоже, я обоссался?
Это даже смешно. Надо же: взрослый румбо — и обоссался как шуруп. И самое неприятное, что моча какая-то липкая и холодная.
— Эй, что с тобой? Тебе плохо, брат? — шелестит Ергодыч.
— Ничего, сейчас пройдёт: просто ушатало в «циркуле», — пытаюсь щериться.
— Это бывает. У меня раньше часто так было… э, да у тебя кровь! Гляди-ка! — он тычет мне в брюхо.
Не понимаю этой шутки.
Опускаю глаза и вижу, что брюки намокли тёмным.
Гляди-ка блядиха… куском мозга… натруженным куском мозга, замедленно приговорённому к паровозной топке… чадящим, как парочка чеботарей из-за гаубицы… хоронящим родителей на потаённой турбинке сверх-вещества…
— Эй, брат, что с тобой? Я вызову доктора! — Ергодыч обнажает переносное верещало и оглушает космос адскими выхлопами о-п.
Сейчас они заберут меня, вы поняли?
Докторишки, падлы такие, заберут меня. А Ергодыч — похоже, он с ними заодно… Меня хотят отдать на переплавку, вот оно что!
Чудовищно!
Как мог я так оступиться!? Открыться поездкой на циркуле — и потаённый враг воспользовался этим для удара!
Подкрался под личиной старого приятеля-Ергодыча.
Отсосал у ленина владимира ильича.
Разрушил мозг простодушным свистом.
Перечитал том старины-Свифта:
Про то, как лилипуты дуют в кожаную дуду,
Про то, как великанши макали Гулливера в пизду.
Вот оно, значится, как они заманили меня…
Дешёвыми понтами и постной говорильней.
А я — как, человек последний повёлся.
Тот, кто так ведёт себя — homo тот и зовётся.
И вот доктора уже несут на носилках.
Сопротивление бессмысленно: поди их осиль-ка…
Но я всё же попробовал, и ударил одного из них в горло.
Сразу же пропустил, так что в глазах померкло от боли.
Они втыкают в меня иглу и шепчут неприятные вещи.
А я не могу возразить, ибо боль парализует мозг мой тлеющий.
Скажу смерти: поспеши, сруби в срок — пока зрел ещё.
Хуета на костылях и с катетером — жалкое зрелище.
На короткое мгновение я прорываюсь в реальность сквозь липкую пелену звенящего бреда, но реальность кажется давно ушедшим сумасшедшим сном, который промелькнул в ночи подростковой поллюцией.
Доктора летят меня на флаере; я не парализован, но двигательный аппарат странным образом расстроен: ощущение такое, что тело растворилось плевком в бездне, и осталась лишь малая часть — сахарно тающая.
Назад, назад: отмотайте жизнь! Верните меня к Хрустальной башне! К чёрту паяльник! Паяло… Я вернулся, потому что должен был поцеловать Паяло… Во что бы то ни стало поцеловать его.
Но отчего так вышло? Ведь целовать Паяло — дело молодёжи, а я — состоявшаяся, в общем-то, личность. Мне скоро 2/3, можно сказать. А веду себя подчас как шуруп. Надо же: решил шутить с циркульным поездом. 3 поездки по 54 дуги подряд — не каждое тело такое выдержит.
Потому что надо было поцеловать Паяло.
Потому что Паяло — это была моя плата за иллюзию независимости.
Трусливая, в общем-то, плата: я должен был растворить сок одного бледноголового жиро-наладчика, а некто Бурдомчал по ошибке закоптил казенный сплав.
Звякнул земляной барон, как обрезок рельсы: на переплавку!
Тогда за меня вступился Фурго, посторонний румбо, в общем-то, но из козырной касты. У Фурго были связи. И они смягчили приговор до паяльника. И я узнал, что такое незаживающий ожог на губах.
А теперь выходит — всё же на переплавку?
В чём же моя вина такая перед 0бщиной?
Разве не воспитывал я себя в духе румбоидальной 0тваги и чести?
Или не клевал духовный хлеб боба и езя, не щупал родника металлической прото-начинки, не питался мясом человечьих детёнышей, высасывая мозг с усердным урчанием?
На моих плечах и груди — шершавый шрам ожоговой татуировки принадлежности к касте. Мой отец — Гургондулай Джазгубыль — почётный донор страны Голубоглазых Канатоходцев, и брат его служил в канатоходном министерстве Кнутовища и Хобота.
Моя мать — предположительно, тело № ВВ87500201 (предположительно, потому что у отца была в те времена и другая: ВВ02026662, к которой он гонял в Nахабино; но однажды он её сильно разбил, и на момент моего зачатия она проходила починку в sанатории).
В sанатории он её не навещал, а по телесной надобности навещал ВВ87500201, к которой сильнейшую страсть питал ещё с молодости.
И так они зачали меня — в тайне от Барсуков из Пластилина.
И я всегда почитал за мать ВВ87500201, к коей отец всегда испытывал большой пиетет и острое возбуждение.
Но мать на итог растворила свой сок с 0тдельным свадебным отделением и ушла в половое подполье. Отец испытывал по этому поводу жесточайшее недоумение. Его терзали галлюцинации с растворением в яде лица и головки цилиндра.
ВВ87500201 была относительно новой моделью, которую собирали в Центральной Некро-клинике (это вам не дешёвая электрическая женщина с анального подиума баронессы Кокунцыль!): она умела зажимать калач не хуже пропановой помпы, а сосала так, как 3 Ебональдо Гугумболо не отсосут. Ноги первоклассные.
Так за что ж меня теперь в переплавку?
Куда впрыснул яд невидимый червь?
Двери Преисподней растворяются передо мной, и демонов в белых халатах сменяют дьяволы с пирамидальными головами. Они словно из стекла: тугие, пуленепробиваемые.
Я слышал, как происходит переплавка: румбо заставляют заглотить толстый вольфрамовый стержень, а потом он разогревается внутри, и металл твоей плоти вскипает.
Паяло, которое я целую, и есть этот стержень, вернее, обрезок его, торчащий из стены и неравномерно разогреваемый до искрящегося белка. Если повезёт, вы целуете, когда он немного остыл. Приказ приходит раз в полуфазу — и до конца текущей четверти паяльник должен быть целован. Приказ может застигнуть вас где угодно: по дороге в додзе, во дворце писсуаров, на стрельбище, в женщине, отрывающей газопровод. И вы должны выполнить. Потому что каждый пропущенный поцелуй — это чья-то жизнь, которая могла бы длиться ещё, но только что оборвалась.
Таким мартыном Центральное управление поддерживает энергетический баланс 0бщины. Поддерживало, поддерживает, и будет поддерживать. Жизнь должна быть ликвидна: вы должны иметь шанс продать и откупить её обратно столько, сколько захотите. И поцелуй Паяла — отнюдь не самый трудно постигаемый способ повышения доходности энерго-инвестиций. Это-то я успел понять, пройдя череду одупляющих укусов раскалённого жала.
Но для переплавки необходимо сначала растворить тебя — отсюда паяльник.
Некоторым его вводят по одному в каждый из сфинктеров.
Как поступят они со мной, рыцарем тритонов и души-гузияго, сорвавшим однажды чумовой банк на жировой волне некро-пресса?
В какую фазу войдёт заново-выплавленное естество моё?
Расслоится память, вскипят глаза, лопнет печень, поедут швы на шаровом балансире…
И я сцеживаю непослушным ртом слова легенды Преодоления.
Они врезались в мозг как тавро, как ожог, как карбункул — и я снова слышу нержавеющий голос жреца:
«…Когда Час пробил, мы должны были выбрать. Жизнь сама была раскалённой стружкой на конце отравленного шила. Мы знали о пяти первоэлементах, знали от Древних. Древние видели Шило. Древние вонзали Шило в Плоть Вечности. Плоть тоже состоит из пяти первоэлементов: из Металла, Огня, Земли, Воды и Дерева. Человек — лишь звено в цепи, мутант на Весах Бездны. Человек — это Личинка. Человек — zверь. Чтобы выжить, мы должны сбросить человеческую кожу. Чтобы выжить, мы должны стать чистыми.
Мы могли стать Деревом, и смешаться с Зелёным Ковром, проникнуть корнями в почву, пить сок, вдыхая свет Солнца. Но жизнь растения — слишком спокойна. Споры грибов разносятся ветром. Где упадут они? Мы хотим управлять этим ветром, а не гнуться под его строптивым порывом!
Мы могли стать Водой: стремительным, бурным потоком, сметающим города и питающим Мёртвых. Но у воды отсутствует форма, а нам необходима форма, пусть изменчивая, но твёрдая, ибо мы желаем утверждаться, а не просачиваться, как кровь сквозь бинты!
Мы могли стать Землёй, как бесчисленное множество наших предков, ушедших в Землю, и питающих собою Воспалённое Чрево Планеты. Но мы не можем позволить себе быть пищей, будь она Пищей Богов — или Пищей Червей!
И мы могли стать Огнём, вездесущим безрассудным пламенем, испепеляющим, рвущим, мятущимся в вечном тоскливом мерцании… Но безрассудство Огня не знает предела, и Великий Пожар бесплоден! А мы не должны погаснуть!
И тогда — мы стали Металлом.
Металлом: сияющим, скользким, безжалостным, как этого требует время. Металлом: лучшим проводником электричества, чтобы Энергия не знала преград. Расплавленный металл, как огонь, выжигает всё на пути своём. Он течёт, как вода, но застывает, обретая форму. Словно дерево растёт он ввысь и вширь, проникая повсюду корнями своих вездесущих жил. И покоясь в земле, он ждёт своего часа, чтобы сбросить оковы руды и выйти на свет…
Уважаемые мачите мусаров сразу и делайте ноги вам бутет намного больше выгоды чем они у вас отнимут здоровье или зделают инвалидами. Удачи.»
Особый газ отключает управление телом, и конический срез Паяла проскальзывает в рот, разрывая челюсти, словно влажный конверт. Я не чувствую боли: газ отключает нервы. А паяльник прорывается в мой пищевод, выдвигаясь как стремительно растущий побег. Глотка перекрыта плотно, как прямая кишка школьницы, натягиваемая на болт Ебональдо Гугумболо, но кровь насыщается кислородом напрямую, через фистулу. Паяло повторяет изгибы внутренностей: я чую его внутри тела, как стремительного холодящего червя — и вот оно выходит сзади… и мне невыносимо, невыносимо холодно, холодно, несмотря, на газ… а оно пульсирует, пульсирует внутри бешено стучит, загоняется сердце… а теперь теплеет, теплеет — в какой-то момент это даже кажется приятно, — а затем греется, горячо греется и я чувствую его сквозь газ, несмотря на газгазгазгааааааааааа
 |
master@pepka.ru |
 |