Г. Злобо "Румбо"

Ожидание

…Какое-то затерявшееся во Вселенной мгновение он осознал, что стоит на твёрдой поверхности.

Над головой проплывали тучи.

Он ожидал освободиться на кладбище, но это произошло посреди города.

Ярко светило Солнце. Ощутимо воняло тухлой рыбой и еще какой-то химией. По видневшейся в щели между домами эстакаде проехала бетономешалка.

Перед ним, одетая как подмосковная шлюха, стояла 3оя, а он топтался голый — возле открытого канализационного люка.

3оя.

30Я 30Я 30Я

30 раз Я?..

А может, это она, а вовсе не брат Гаврила крутил меня до сих пор в Адской Мясорубке?

Не есть ли она — сама госпожа Смерть, в которую я влюбился, не отдавая себе в этом отчета?…

— Ах, Румбо, — прервала его мысли девушка, — ну почему ты начинаешь ныть теперь, когда самое страшное уже позади? Испытание могилой Гаврилы мало кто выдерживал, а повидали мы тут многих…

— Охотно верю, — улыбнулся Румбо, — ну, а где следующая остановка? Какой еще адтракцион вы для меня приготовили? Может, поделишься парой секретов, коли я для тебя — не просто хуй прохожий, а чем-то Мужчина, Для Которого Ты… Хотя бы знать, пусть приблизительно…

— Давай для начала приведем тебя в порядок, — 3оя деловито осмотрелась, — тебе надо помыться, подлечиться, одеться… и, кроме того, утолить жажду и набить брюхо…

— Я б еще тебя отблагодарил по-мужски, но вряд ли у меня осталась на это сперма… — вяло улыбнулся Румбо, рушась без сил на горячий асфальт.

Изображение в глазах временами двоилось, проплывали сложные тени, тускнело.

Подъехал автомобиль.

3оя распахнула дверцу, перекинулась парой слов с шофёром, высоколобым карликом неопределенного возраста.

Со второй попытки вдвоем они втащили его на заднее сиденье.

Карлик отвез Румбо на побережье. По дороге снова начались позывы к рвоте, но тошнить было нечем. Кололо в печени.

Был не сезон, и пляж пустовал.

Он очнулся на скамье в пляжной раздевалке. Что было с ним: сон или потеря сознания — утверждать с достаточной уверенностью не приходится. Румбо встал и пошел. Потом присел.

Сидел долго.

Стал разминать конечности, массировать ступни, ноги, руки.

Попрыгал на месте.

Потряс головой.

Пощупал мошонку.

Помылся в душевой кабинке. Тщательно выбрился оставленным 3оей станком. Постриг ногти на руках и ногах, почистил зубы. На выходе облачился в чистую дезодорированную одежду: трусы, носки, фуфайку, клетчатую рубашку, каску, сапоги и комбинезон дорожного рабочего.

Снаружи у барной стойки нашел её записку с адресом и пояснением.

Вышел на улицу, огляделся.

Перешел дорогу.

Она примостились на практически пустой веранде прибрежного ресторана.

— Привет.

— Привет. Рада, что пришел в себя. Присядь, закажи себе что-нибудь.

Он взял меню, осторожно перевернул страницу.

Подошел официант:

— Вы готовы?

3оя заказала себе мидии, ассорти из свежих устриц, ризотто с каракатицей, воду без газа и бокал фетяски. Румбо ограничился салатом «Цезарь», после которого попросил подать печеную на углях треску с жареными овощами в виде гарнира. Он также заказал еще устриц и бутылку брюта.

Первые же куски пищи вызвали мучительные спазмы. Неописуемая резь рвала крюками нутро, заставляя выть и приплясывать.

3оя безучастно наблюдала его корчи, цедя фетяску.

— У вас здесь что, клуб садо-мазо? — усмехнулся Румбо, в коротком промежутке меж спазмами.

— Вот, только теперь к тебе возвращается правильное состояние духа. Состояние Завоевателя. Простого и несгибаемого, как лом. — Она потянулась, показав подмышки.

Примерно через полчаса Румбо заново научился глотать. Он медленно посасывал воду, и выпил уже полтора литра.

Сладкая нега насыщения медленно расползалась по телу.

Он попросил вдруг салат из квашеной капусты и 100 гр. «Столичной».

— Ты не пил бы водку… ослаб же черте как… не сдюжишь! — 3оя вытерла чёрные от каракатицы губы, — К тому же ведь уже размялся шампанским!

— Что, и выпить нельзя после могилы Гавриловой? Нет, извини… слаб, не слаб, а после такого не выпить… Я когда из шахты этой выскочил, трижды мать небесную проклял! И трижды Сатану благословил…

— Ну, тогда и я, пожалуй, махну! — 3оя попросила текилы.

Выпили.

Румбо сразу сильно захмелел. Его неудержимо потянуло в сон. Голова валилась прямо на стол, и мечталось проспать на этом столе многие сутки, и долго-долго не просыпаться.

— Э, нет, Румбон, рубиться не смей! — 3оя дала ему две таблетки: чёрную и белую.

Он проглотил, запив фетяской.

Примерно через пять минут таблетки вступили.

Прояснилась голова, чётче стали звуки моря, шире грудь, сильнее дыхание.

Румбо заказал телячий стейк средней прожарки, салат из маринованных грибов, и вареный кукурузный початок.

А затем еще 100 гр. «Столичной».

— А я узнаю этот городишко! — высморкался в салфетку Румбо, — побывал здесь однажды: сошел с поезда. Скажи, хотя бы, как он называется, и что мы здесь делаем?

— Не мы, а ты. Ты прибыл сюда, чтобы сесть на поезд: на поезде приехал — на нём и уедешь. А городишко называется Paradise.

— Paradise??

— Paradise.

— Новая засада… А что за поезд? И как мне на него сесть?

— Это поезд домой: к себе, обратно. Этот город — своего рода отстойник, фильтрующий всех, кто выдержал испытание. Они живут здесь. Многие — уже очень долго. Каждую полночь на вокзал приходит поезд. Чёрный поезд с кондукторами во фраках. И кондуктор из головного вагона берет рупор мегафона и читает список с номерами. Тот, чей номер он называет, садится на поезд и уезжает навсегда. Но чтобы не пропустить свой поезд нужно каждую ночь приходить на вокзал, занимать место на платформе и слушать.

— О как…

— Да. Должна сказать тебе, что такая поебень многим вскоре надоедает. Они остаются жить в городе, нанимаются разнорабочими, шоферами, помощниками реаниматоров, зомби. На вокзал ходят всё реже и реже. Рассуждают так: пока еще можно неплохо пожить и здесь, а поезд обязательно вернется, и не один раз. Еще неизвестно, что ждет нас там, куда он увезет нас (говорят, что ровным счетом ничего хорошего). Не попадешь ли из огня в полымя? Так не лучше ли пожить здесь гарантированно и безопасно, но уж когда припрёт, тогда, конечно, да: придём на вокзал и каждую ночь как на часах, тут как тут. Вот. — она улыбнулась и посмотрела на Румбо, — Но это, понятное дело, всё — самообман… А климат здесь мягкий. В сезон — стада туристов, на которых только идиот не наживётся. Вечерний закат на берегу моря. Стакан чилийского мерло с самосадным сканком. Постепенно это затягивает. Для местных жилье здесь дешевое, зарплаты вполне достойные, к тому же дотации… если не буянишь — через пять лет можешь подавать на гражданство. Но, это, правда, надо в очередях стоять. И на взятки много уходит. Но оформляют. Уж лучше здесь, чем там: в случае чего, можно будет смыться. Открыть здесь ресторан или магазинчик. И провести спокойную старость за чтением местных «Ведомостей» и просмотром вечерних телешоу.

— Ясно… Paradise, короче… так мне что, здесь жить предстоит? — понюхал пальцы Румбо.

— Квартиру снять будет не лишним: не на вокзале же ты будешь ночевать в ожидании поезда? Бомжи здесь не водятся.

— Чего ж так?

— Вымерли. Держи вот, кстати — на пару дней скромной жизни. — 3оя протянула ему бумажник.

Румбо не удивился, когда обнаружил в нем три тысячи рублей, кредитную карточку с намалёванным пин-кодом и водительские права на имя Анатолия Жмерина.

— Хм… мерси. Отдам, когда смогу. — он сунул бумажник в карман, а сам подумал: только бы не опять всё с начала!

— Не утруждайся… это из представительских, — во взгляде 3ои ясно читалось, что она знает о его опасениях.

— Ну, как скажешь. Кстати, а есть какие-то ориентиры насчет того, когда придет мой поезд?

3оя покачала головой:

— Он может приходить раз в неделю, может — раз в год, а может — раз в столетие. И этот единственный раз может случиться когда угодно: через век, спустя 5 лет, сегодня вечером. Но он обязательно есть — твой поезд — и он приезжает за тобой ночью. У всех, кто попадает в этот город, есть этот шанс. И единственный способ им воспользоваться — каждую ночь приходить на вокзал, занимать место и ждать.

— А трансляцию какую-нибудь этого дела по местному ТВ никак нельзя организовать?

— Организовали. В 5-ти вариантах. Многие смотрят как сериал. Но если ты услышишь свою фамилию в телевизоре, тебе же надо еще добежать до вокзала, а за это время поезд уйдёт: он стоит-то всего минут 15… поэтому всякий раз такая давка… были даже несчастные случаи. Квартиры во всех прилежащих к вокзалу зданиях давным-давно в руках мафии. Рента там — бешеная, не всякий миллионер себе позволит, ну а мэр у них давно на довольствии.

— С ума сойти, в городе Paradise есть мафия… А что за мафия? Триада?

— Мафией здесь называют правительство, Румбо. А сами они зовут себя Ангелами. Кстати, это один из их слуг всадил тебе пулю в затылок. Припоминаешь?

— Да, морду эту запомнил. Встречу — поквитаюсь. А мэр города, стало быть, Бог?

— Бог — это выборная должность. Хотя последний уже давно засиделся, и соперничающие кланы теснят его. А выборы, кстати, уже не за горами.

— А кто ходит на выборы?

— Те, кто имеет гражданство, посещает церковь… Это здесь контролируется… Да, учти, кстати: ночевать на прилежащих к вокзалу территориях законом запрещено. На Яремной площади (это в самом центре у Храма) и в других публичных местах — можно, а вокруг вокзала — нет. Могут забрать в участок.

— А в участке Ангелы отхерачат мне почки своими крыльями? — хмыкнул Румбо.

— Не самая плохая перспектива. Учитывая то, что с тобой может случиться, если ты всё же сядешь на поезд.

— То есть?!.. Ты же сказала, поезд идёт домой!

— Всё верно. Но дом неприветлив к райским изгнанникам — ты это, должно быть, слышал. Те, что возвращаются с Неба — возвращаются с определенной целью.

— Ну да, знаем… «Молния приближается — возвещают они — и гибнут как провозвестники». Что ж, стало быть, я — провозвестник молнии?

— Ты будешь ославлен и презираем, Румбо. Ты прослывешь отмороженным маньяком. Твоим именем будут пугать детей.

— Неужели. Жена изменит, друзья продадут?

Она допила фетяску, вытерла губы салфеткой:

— Ты знаешь, зачем идёшь?

— Знаю.

— Тогда, родной, ты должен быть готов ко всему. Подумай хорошенько, что там тебя ждёт, и не говори потом, что я не предупреждала… Может, лучше всё-таки в Красную Комнату? А? — 3оя сняла босоножку, вытянула над столом ногу и поманила пальцами.

— Не самая плохая перспектива! — понюхал её подошву Румбо, — Куда лучше могилы. Давай, сестра, еще по 50 грамм — и пора отваливать: посмотрим, что там у нас насчет дешевой хаты.

— Угу… ну, дерзай, удачи тебе… звони, если что! — 3оя раскрыла косметичку, достала зеркальце, поправила волосы.

Затем встала, толкнула стеклянную дверь — и исчезла за углом.

Какое-то время Румбо разглядывал оставленную на столе визитку из человеческой кожи. Потом попросил счёт, расплатился и неспешно двинулся по улице вниз.

 

Не без труда он нашел квартиру в районе новостроек. Цены кусались, но не жить же в хлеву.

Здесь было тихо и относительно безлюдно.

Это вообще был тихий город.

Прошедшие испытание были осторожны, молчаливы, независимы. И придерживались непонятных распорядков.

Каждую ночь Румбо являлся на вокзал и ждал поезда.

Для этого надо было выйти заранее: иначе потом будет толпа — не успеешь протолкаться. Суетно. Номера произносились невнятно. И, хотя их дублировало световое табло, последнее не со всех сторон было видно.

Румбо вначале очень волновался.

В самую первую ночь на поезд село 15 человек. Они передвигались как роботы и смеялись как одержимые.

В следующую ночь ушел всего один. Румбо запомнил номер: 2443342.

Так, ночь за ночью, приблизилось открытие туристического сезона. Местные все как-то засуетились, заквакали, словно растревоженные в болоте лягушки. Это был своего рода дерижируемый хор. Город наводнили полицейские. Румбо понял: на туристов будет охота. Город был населен людоедами.

Вскоре ночное посещение вокзала вошло в привычку. Появились знакомые, связи. Сдружился с парнем по кличке Тарантул.

Тарантул не спускался в могилу Гаврилы: он катался на Адском бронепоезде. Сел на него, после того, как долго плутал среди полузаброшенных садовых участков, атакуем омерзительного вида гибридами жука-сосальщика. Необычайно крупные клещи приводили в панику. Однажды, продираясь сквозь бурьян меж заборами, вышел к куцему полустанку. Принялся тщательно очищать себя от паразитов.

А вскоре подошел состав.

Это была сцепка двух платформ, надстроенных бронещитами с огневыми гнездами, плюс мощный локомотив. Собственно вооружение отсутствовало: очевидно, его либо сняли, либо никогда и не устанавливали.

— О чем я думал, когда садился в это чудо? — сокрушался потом Тарантул, — на этом поезде не было людей, и управлялся он невидимой силой. Сразу же меня унесло глубоко под землю. Это был тоннель, ведущий прямо к Сердцу Ада. Мрак, зловонье, завораживающий ужас падения. У меня начались судороги. Поезд то мчался с бешеной скоростью, то вдруг притормаживал и ехал медленно, словно во сне вращая тяжелые диски колес… с ужасом понял, что локомотив не управляется имеющимися на панели рычагами, но несется по собственной прихоти, время от времени истошно гудя. Мы мчались по кривой трубе — меня бросало на стены, как мячик — а тоннель вдруг начинал разогреваться, создавая ощущение, что путь заканчивается в огромной печи. О стоп-краны я содрал себе кожу с ладоней, ногти на них оставил. Угорая, терял сознание. Приходил в себя — мы медленно ехали среди каких-то чудовищных подземных цехов заброшенного завода. Стоял жуткий, за пищевод хватающий холод… я видел огромные станки, чьи валы вращались с неизвестной мне целью… видел работу подземного пресса, слышал вой заточенных лопастей.

— Что за лопасти?

— Лопасти?… Это были вентиляторы. Огромные, стальные: они гудели так, что у меня сердце из груди выпрыгивало. Потом вдруг поезд стал разгоняться, тоннель снова сузился, скорость переросла все мыслимые пределы: казалось, стальные рессоры вот-вот лопнут, ужасный грохот оглушал как обухом. Поезд стало бросать как на «американских» горках. Я вцепился руками в рычаг стоп-крана и блевал, зажмурившись. Так продолжалось немыслимое количество времени — сознание моё померкло. Потом, словно из ваты, понял, что мы почти стоим. Ход был таким медленным, что, решись я спрыгнуть, то сделал бы это без всякого риска. Но я не решился. Неописуемый ужас колотил меня; вжавшись в угол, я слабовольно зажмурился, но продолжал видеть сквозь веки. Передо мной как в замедленной съемке поплыла территория какого-то подземного склада. Нутром ощущал я невыносимое давление глубин Преисподней: под дном океана шёл этот поезд. Меня выворачивало и плющило, плющило и выворачивало. Склад был тускло освещен и внушал необъяснимый страх. Там были огромные белёсые тюки, при взгляде на которые меня рвало желчью, были странные стальные обрубки, заявлявшие о себе нестерпимой головной болью; и были стеклянные колонны, от которых судорогой сводило всё тело. С потолка свисал кабель. Еще я видел трупы. Трупохранилище — огромное, как стадион. Запах невыносимый: я дурел от него просто. Кто и зачем их туда складывал? Кого они ждали? Откуда пришли? Потом долго еще шел тоннель, и я рассматривал его стены в потеках битума, тянущиеся удавами трубы… иногда мы проезжали ответвления с этими чудовищными лопастями, и всякий раз я думал, что умру от их мерзостного гудения. Иногда поезд догонял по воздуху летящий механизм из прозрачного металла. Видимо, это были какие-то мобильные лазутчики. Благодаря им я, кажется, познал муку эпилептика: они провоцировали приступ разрядом электричества в голову. Знаешь, почему я шепелявлю… а раньше-то говорил как Левитан?… во время приступов я разжевал свой язык.

— Да ты нормально говоришь, парень, — Румбо хлопнул его по плечу, — Не раскисай! Я тоже говна наглотался будь здоров сколько… Главное, что всё это теперь позади, а теперь мы в раю! Осталось только протолкаться на поезд…

— А тебе не приходило в голову, что история с поездом — это наёбка? — сомневался Тарантул, — что если те, кого вызывает кондуктор — подставные роботы или зомби? Или же они отвозят пассажиров прямиком к Адскому кратеру? Никто еще не вернулся, уехав на поезде. И мы не вернемся.

— Не любишь ты поезда, я погляжу.

— Не люблю. Есть за что. А самолеты тут не летают.

— Самолеты не летают, зато корабли плавают.

— Это ты про наш порт, что ли? Не будь идиотом: не так это место задумано…

— Так что, уплыть отсюда можно?

— Пытались. Не вышло. Корабль, полный раздутых трупов, всякий раз приносило течением обратно. Некоторые еще стонали, и санитары усыпляли их инъекцией героина. Говорят, что в нескольких милях от берега проходит полоса смертельного излучения. Всё живое спекается изнутри.

— А поезд?

— Поезд идёт через защищенный специальным экраном тоннель…

 

Румбо продолжал еженощное бдение, был спокоен, присматривался. Разум был чист, и никакая мелочь не тревожила чуткий локатор сознания. Ему нужны были люди: бойцы, соратники. Нет смысла ждать у моря погоды: если знаешь путь, надо действовать — эту банальную истину успел уяснить он.

Тарантул познакомил его с Борисом и Злотником. Затем с ними сблизились Седой и Робокоп. Встречались обычно в «Барсуке» у вокзала (там же в подвале был тир).

С первых же дней Румбо стал вынашивать планы побега. Коль скоро поезд являлся единственным средством передвижения, способным вывезти за пределы курорта-тюрьмы, следовало обдумать идею его захвата. В уме постоянно выстраивались сумбурные планы дерзких операций.

Диверсии. Подкуп. Захват заложников.

— Каждый из нас прошел страшное, так неужели теперь позволим себе разложиться на пляжном песочке? — заводил он товарищей, — Мы выжили: осознайте это. Выжили там, где от других не осталось и праха…

— Самое ужасное в этих блядских кознях — неизвестность, — заключил как-то раз сухощавый Робокоп, обкусывая ноготь большого пальца, — кабы знать, что тебя ждет за поворотом — никакой Рай не страшен…

Румбо записывал рассказы друзей на диктофон.

По вечерам слушал.

Сначала хотел завести подружку, но затем решил, что после Красной Комнаты раскиснуть на бабе было бы исходом малодостойным.

Жил бобылём. Изредка мастурбировал.
Постепенно тщета начала засасывать. Планы побега казались идиотством, паранойей. С трудом заставлял себя регулярно ходить в тир и спортзал. Оглушающая безысходность давила океанской толщей.

Очередной визит на вокзал. Без результата. Душ, лёгкий ужин, бокал каберне на лоджии. В малогабаритной квартире темно: можно подумать, что она пуста, если бы не голоса из динамика. Румбо сидит на подоконнике, слушает. Записывает. Анализирует. Курит. Вчитывается в сделанные записи, делает пометки, исправляет, зачеркивает, переписывает:

  1. Смерть — мучительна и неотвратима
  2. Со стола пат/анатома — вскрытый, без внутреннего содержания. Потеря имени, нумерация.
    1. Все поначалу попадают в морг, и их тем вскрывают. Всегда есть дев 3оя женщина, как проводник…Или помощник? Это уже зависит от твоих тараканов в голове. Седой сказал, что у него эта женщина была не медсестрой, а школьной училкой, била его указкой и требовала называть «Валентиной Васильевной».
    2. При вскрытии имеется врач — существо неясной этимологии, перетекающий образ, который «лечит», т.е. пытается научить жизни при помощи всякой белиберды… > «заклятие ментовской ноги», Москва, Киев, и тд. У Бориса, например, врач вживил ему в мозг специального паразита, через которого транслировал набор бессмысленных звуков, который сводил с ума. У Злотника врач одновременно являлся мастером в заводском цеху, где Злотник хуячил после армии, и они бухали со Злотником водяру после смены, и он капитально засирал Зл. мозги всякой хуйней… про социализм там, про энерговитализм, йогу, Антона ЛаВея, и прочая херь, о которой Зл. думать совершенно не хотелось, но врач давил, иногда избивал, а затем укладывал на каталку и катил на вскрытие.
    3. Прежнее имя навсегда забыто, но теперь есть лишь некая пронумерованная оболочка. Это напомн своего рода полуфабрикат, заготовка… "кузов". Пустой Сосуд, в который можно положить, насыпать, налить всё, что угодно. Главное — не вестись на бредовые заморочки врача.
    4. Всегда настает момент Выбора между врачом и «3оей». Всегда сексуальное чувство оказывается сильнее. Первобытный инстинкт. Нечто из глубины веков. Поэтому интеллекту представляется дикой нелепым мужчина, возбуждающийся от запаха женских ног; мужчина, вставляющий себе в анус предметы (вполне уважаемый член общества, между прочим)… мужчина, оргазмирующий от щекотания залупы головки ресницами… мужчина, кончающий от порнофильма с участием собственной жены. Андрюха Чикатило. Филипп Киркоров (пидоры). Отцы, ебущие своих маленьких детей. — Сынок, иди сюда… ИДИ СЮДА, Я СКАЗАЛ! (с приходом эрекции он уже ничего не соображает). Это со стороны, наверное, одновременно мерзко и смешно. А кто-то возбуждается и дрочит.
  3. Обретение новых ощущений, «нового тела», нового имени, второе рождение
    1. Ощущение происходит опять-таки через женщину: или вот оно, женское в каждом. Женщина ощущает, она не думает, в том смысле, в каком это понимаем мы. И она пытается разговаривать с на мужчинами языком ощущений. И мужчина отвечает ей не головой, в которой уже ничего нет, а хуем, который стоит или не стоит. То есть, с женщиной невозможно говорить головой. А язык ощущений тоньше, но мощнее и мощнее он именно за счет своей тонкости, ибо это как игла: чем меньше площадь, тем сильнее давление
    2. Пат/анатом вытряхивает потроха, лишает тела. Это мерзостная процедура, и все удивлялись, что я так спокойно её перенёс. Видимо, здесь сказалось, что я в целом не боюсь врачей. Нормально переношу мысль о том, что вот сейчас некто незнакомый дев чужой ковыряется в твоем организме. (врачей уважают за бесстрашие, с которым они берут на себя эту ответственность. Отсюда и призвание. И признание). Когда потрошили Робокопа, врач использовал какого-то робота. Робот-потрошитель. Ходит по темным улицам, выслеживает жертву. А кого он выслеживает? Да кого попадется. Мало ли кто по темным улицам бегает. Загулявший подросток. Возвращающийся от любовницы домой супруг. «бомж». Мент. Студент решил сходить за водкой. Ночной рабочий. Сотрудница бухгалтерии итд.
    3. Ко 2-му рождению подводит кого-то врач-палач (меня и Робокопа), кого-то тренер (Борис, Злотник). Кого-то — др. (Тарантула поставил на путь отец, а Седой встретился с интересным другом.)
    4. Обретение нового имени связано опять-таки с женщиной. Случайно ли это? Напрашивается аналогия с матерью. А кто тогда отец? Пат/анатом? Убил мясорубкой отца и выебал мать: эдипов комплекс. А Седой не убивал своего "друга": тот «сам исчез, нырнув в кислоту». Борис победил своего "тренера" в схватке на саперных лопатках. Злотник случайно застрелил из подводного ружья.
    5. Многие отмечают также встречу с образом собственной Старости: мерзким стариком, которому при одном виде хочется отстрелить голову. Все совершают эту ошибку, пытаясь напасть на него и порой слишком поздно понимая, что если врага нельзя уничтожить, его нужно взять в союзники.
    6. Для того, чтобы воскреснуть, надо уметь любить жизнь — это ужас банальная истина, которую многие так и не могут осознать. И верно: не всем это должно быть дано.
  4. Голый, все голые, без одежды, без имени, под номерами = все равны + ничего лишнего
    1. Все иллюзии современного мира, вся шелуха цивилизации. Также происходит в тюрьме. Снимается социальный статус. И тот, для кого он много значил, очень сильно страдают
    2. Но так же «предстают перед богом», или — если правильнее — перед смертью. (значит Бог — это Смерть? А кого еще можно так бояться. Мы выбираем, кого бояться в этой жизни. Кто-то боится Смерти, а кто-то боится Бога. Это кто как привык. «Ирочка любит быть сверху») кто не боится смерти, того боятся другие
    3. Ничего лишнего — это ничего лишнего. Никакого пирсинга, привязанностей и привычек. Только инвентарный №. Ничего такого, с чем не мог бы расстаться в течении 6 глубоких вдохов. (Или 8?) Или девяти секунд.
  5. Главное в пытке — страх, страх неизвестности, сломить волю при помощи страха
    Мои «приключения» были лишь скромным дополнением к разнообразным местным «адтракционам».
    У всех выживших остаются шрамы-метки, рубцы на память
    1. Борис сначала «попал на высоту», т.е. находился на металлических конструкциях, расположенных на огромной высоте — холодных, скользких, узких — по которым приходилось передвигаться, ибо всякий раз имелась призрачная цель — обычно, в виде ласкового домашнего окна. Затем он попал в «дом», но это был не совсем то, о чем он мечтал. Огромное пустующее здание с извилистыми каменными коридорами (плутал по ним, казалось, вечность), закрытыми наглухо комнатами, из-за дверей которых доносятся жуткие вопли, неясным количеством этажей и обгорелыми полуразвалившимися лифтами, на 1-ом из которых Борис однажды выехал на крышу и опять «завис на ужасной высоте», и обосрался от страха. Затем он угодил в подвал, где, спасаясь от крыс, залез в узкий проход в стене, типа вентиляционной трубы… и потом ползал по лабиринту этих труб, потому что заблудился в трубах — удушающая теснота, непроницаемая тьма, омерзительные запахи и нечистоты, зубы крыс на пятках и гениталиях, неясный свет, оказавшийся пламенем мусоросжигательной печи. Он попал в огромный разветвленный мусоропровод. Он был в дикой панике. Всё его тело покрывают продолговатые шрамы; крысы отгрызли уши.
    2. Тарантул ездил на поезде. А потом попал к «врачам-палачам» на пыточную фабрику. Каждый день его подвергали невыносимому. Дробили кости. Рвали прямую кишку. Сверлили зубы без наркоза. Капали в нос кислоту. Прокалывали кости и суставы. Прожигали кожу «радио-ножом». Кололи препараты, от которых Тарантул сходил с ума. И всякий раз, когда он терял сознание, он затем приходил в себя живым-здоровым, а затем — всё по новой! Врачи оставили ему на память замысловатую татуировку, идущую ото лба по лицу вниз до левой щиколотки.
    3. Робокоп сначала был рабочим на конвейере. Это была какая-то фабрика, где работали чудовищные мутанты. Люди со сросшимися конечностями; люди с мозгом в груди и вообще без мозгов (от рождения). Больные раком, прокаженные, сифилитики. Они развлекались, выжигая друг у друга на коже непонятные лозунги. У Робокопа на груди ожог в виде надписи: «Да здравствует ботиночный фломастер!»; на правом предплечье: «Ласкайте невидаль, бурея»; на пояснице: «За Русь молодую зелёного вдую»; на правом бедре с внешней стороны: «Рукописи гниют, а не горят». С раннего утра до позднего вечера Робокоп стоял у конвейера и клеил картонные коробки для писчей бумаги. С коротким перерывами на принятие пищи в виде пригорелых пирожков с «китайским» мясом. Затем — зловонная раздевалка, мат и драки «коллег», обитое жестью окно продовольственной лавки — и мрачный сон алкоголика. Страх не давал ему покинуть «конвейер». Алкоголь отуплял, лишал способности воспринимать видеть. Когда бежал с конвейера, бежал через какие-то склады — и очутился в жутком лифте… это было что-то типа смеси моей центрифуги с подобием подъемников, на которых пришлось покататься Борису. Лифт имел странный, но в то же время простой пульт управления. Там было всего 5 кнопок, но все они всякий раз срабатывали по-разному, причем однажды Робокопа чуть не распилили полотна выдвинувшихся из стены «циркулярок», другой раз кабину лифта пробурило насквозь сверло толщиною с какашку… открывалась крыша и засасывало во тьму; кабина падала, с треском обрывая тросы; он горел, задыхался, замерзал насмерть и тонул в колодце протухшей крови, куда лифт погрузил его однажды после того, как с карусельной скоростью поднялся наверх, бешено вращаясь во всех плоскостях — и выехал из шахты в огромную бетонную залу, промываемую время от времени кипящим маслом и продуваемую химическим ветром, выжигающим легкие
    4. Седой, как и я, «сидел в тюрьме». Затем попал на корабль, который несся в океане сквозь нескончаемую безумную бурю — без экипажа, без связи, без управления. Затем побывал в месте, напоминающем «бродилку» Doom. Там ему наростили на голове «рога» и срезали губы. Затем «перевоплотился» в пресмыкающееся, жил в каком-то подвале в узком бетонном бассейне, из которого не мог вылезти; питался дохлыми змеями и конопляным кустом. После этого «пережил» авиакатастрофу, землетрясение и «несчастный случай на производстве».
    5. Злотника бесконечно хоронили заживо. Очнется в гробу — начинает задыхаться, ворочаться, биться… (побейтесь в гробу, ага). И умирал в страшных муках. А затем опять воскресал в том же месте. И всё по новой. После такого — любой Ад покажется Раем. И ему вначале так и казалось, покуда однажды он очнулся не в гробу, а в камере смертников, в полосатой робе смертника, вытатуированной на теле. И казнь всякий раз совершалась в разное время. Первый раз он ждал 15 дней (время фиксировал по тусклому свету из-за почти слепой решетки). Второй раз — потерял счет времени, но утверждает, что больше года. Третий раз — уже не понимает. Иногда кажется — всю жизнь, иногда — буквально мгновение. И всякий раз он ощущал предшествующую смерти боль. Агонию. Виселица. Гильотина. Газовая камера. Электрический стул. Сжигание на костре. Закапывание заживо. Самой ужасной процедурой был кол. Впрочем, крест — тоже не сахар. А еще его ели пираньи.
    6. Все выжившие встречали на пути устройство из 2х кнопок, особым образом переключающее слои реальности (изменяющее реальность). Также это устройство можно использовать для своеобразной «перезагрузки» сознания — на свой собственный страх и риск…
  6. Прошедшие пытку стали как бы воплощением воли в скромном незаметном обличии, к которому нет привязанности и которое может меняться сообразно обстоятельствам (сюда же — временное жилище, временная профессия, отсутствие семьи и т.д.)
    1. Известно, что были те такие, кто не прошел пытку. Мы все встречали их разной свежести останки. Некоторых даже кормили ими. А у других — они мучительно гибли на глазах. Возможно, всё это были лишь глюки. Но в таком случае: а не глюк ли — вся наша жизнь? Для многих этот вопрос — чисто риторический.
    2. Кто в ожидании, тот ни к чему не привязан: Он знает, что скоро уедет навсегда, только не знает, когда именно. Поезда приходят каждую ночь. Но не все имеют волю, чтобы ждать. Чтобы ходить на вокзал — каждую ночь. И они умирают в ожидании. Что лучше? Неужели Рай — это ожидание поезда? Для кого-то, но не для меня. Потому что я сознаю, что это — ложь, притворяющаяся ожиданием поезда, а не истинное честное и правдивое Ожидание.
    3. Уж коль вы верите, что поезд приедет, оставайтесь верными вере своей. Приходите на вокзал по-честному: каждую ночь. Это единственный способ сохранить в Paradise достоинство.
    4. Ожидание поезда — это высшая цель. Все знают: цели могут меняться в цене. Как на фондовой бирже: что-то растёт, что-то падает. Но не меняется в цене высшая цель, поскольку не продаётся. А тот, кто изменил ей — никогда не имел её высшей. Он имел своей целью что-то другое. Например, лёгкую и беззаботную жизнь. Почему бы и нет? Как говорится, Edem Das Seine…

    И вот ты уже не хочешь ждать поезд. Ты приосанился, остепенился, работаешь в местном муниципалитете Ответственным Регистратором (О.Р.), но в одну прекрасную ночь…

    в одну прекрасную ночь тебя охватывает странное чувство. Ему нет названия, но ни с чем другим его не спутаешь.

    Это то самое Состояние, когда собственный бред начинает казаться преисполнен глубинного смысла.

    И тогда ты понимаешь: час настал.

    Ты откладываешь газету «Ведомости», пишешь любимой прощальное письмо по емейлу, выключаешь компьютер, достаешь из ящика стола мясорубку… что дальше? Правильно: идёшь на вокзал. Потому что знаешь: та самая ночь настала.

 

<<- prev оглавление | master@pepka.ru next -->