|
|
Он не сразу сообразил, что к чему.
"Понимание приходит с опытом": Ctrl-Alt-Del
Всё оказалось просто: нажать две кнопки сразу — чтобы Адскую машину переклинило. Как он только раньше не додумался??..
<Мир померк, пошла перезагрузка>
27 26 25 24 23 22 21 20 19 18 17 16 15 14 13 12 11 10 9 8 6 5 4 3 2 1… хоп!
…и Румбо вынесло обратно к моменту, когда они с 3оей остались вдвоем в Красной Комнате.
— Но… — девушка испуганно побледнела, — я никогда не выходила из Красной Комнаты… я не знаю, что там, в том мире за дверью.
— Брось! Ты же сама вытащила меня из проруби! Разве забыла? Это ведь было у озера в лесу, а не здесь (— deja-vu! — подумал 6659671, — вовремя сохранился?..)
— Ты не понимаешь… — 3оя вытерла промежность халатом, — Красная Комната не кончается за порогом. Она всегда с тобой. Ты хочешь выйти из неё, и забрать меня с собой? А готов ли ты к тому, встретишь за дверью? Что если нам придется расстаться? Может, лучше останемся здесь, вдвоем, — и будем жить в любви и согласии? Возможно, у нас будут дети… — с нежной улыбкой она повертела ручкой мясорубки.
— Возможно… — задумался 6659671, — но ты не беспокойся: дети нам не помешают. Мы не по-детски взбодрим их смешными упражнениями с гантелями и скакалкой.
— Мда… детей тебе доверять нельзя… уморишь! — констатировала 3оя, швыряя мясорубкой в люстру.
Та лопнула, словно ёлочный шар.
Сыпануло осколками.
Вязкая темень упала как занавес.
— Ёкарный бабай… — 6659671 осторожно провел ладонью по темени и вынул два продолговатых стёклышка.
Тишина.
Слышно стук своего сердца.
бам… бам… бам… бам…
Нервы… нервы… совсем расшатались — скоро превратишься в дряхлого гипертоника…
Нет, не сдаваться: действовать! Во что бы то ни стало, без смысла, без надежд, без веры: стоять и сражаться, пока есть под ногами опора.
На ощупь он двинулся вдоль стены…
Он узнавал свою камеру. Ну да: вот угол, где он стоял, а вот эти кнопки, которые…
…3оя?..
— 6659671, ты где? Я тебя не вижу!
— Я здесь, 3оя! Мы в темнице… в тюрьме! В заточении!!
— Ты чего гонишь? Попустись… — щеколда лязгнула, дверь отворилась, свет хлынул.
— Айда лучше на воздух… погуляем по кладбищу. Покажу тебе, где похоронен мой дедушка, а если вдохновение позволит — и бабушка… — девушка накинула халат, вставила в остроносые сабо босые подошвы и вышла, словно на подиум.
Спотыкаясь, 6659671 последовал.
Пейзаж вокруг напоминал мрачную пустыню: столбы ядовитого дыма в небе; то там, то сям разбросаны ржавые обломки механизмов.
— 3ой, а мы где? — оторопело оглядывался 6659671, — Это что, тоже Красная Комната?
— Нет… разве не видишь? Это Забвение. Помойка истории. Огромное кладбище всего, что вымерло за миллионы лет… осколки их жизнедеятельности… А у моей семьи на этом кладбище отдельный сектор: мы возле него как раз находимся… видишь этот лес на склоне холма? Пойдем, не бойся…
6659671 позволил увлечь себя в хлипкую рощицу хилых дерев: склизким хоботами извивались и пятились стволики.
— 3ой, а что с врачом этим… ну, с паталогом в мундире? И с помощниками его… Что, если нагрянут?
— Ссышь? Зря ссышь. Они теперь тебе не страшны.
Рощица сменилась настоящим лесом: тенистым, разлапистым, хмурым.
— А что случилось? Ты мне не расскажешь?
— Расскажу, конечно… Они все превратились в тараканов и залезли в твою голову. Ну а тараканы в твоей голове могут жить до самой смерти: главное, чтобы это её не приблизило. В головах людских вообще тараканов много… твоя — в этом смысле еще вполне приличная. Так, выползет иногда… откуда-нибудь из уха… на щеке погреться. Кулаком по нему бахнешь, да всё мимо: таракан уполз, а у тебя фингал. Вот так и живём: сосуществуем, одним словом. Симбиоз, ебёна-ть!
— Слушай, 3ой… а нельзя ли паразитов этих насовсем из головы вытравить?
— В принципе, можно… есть у меня старший братец Гаврило — большой спец тараканов морить: всех зараз вытравить может… но это всю твою голову зачищать придётся. Всё равно как диск форматировать. Отформатировать мозги. Готов ты к такому?
— Готов! Хватит с меня этой мути, этих кошмаров глюкавых… Я домой хочу. Где этот твой Гаврила? Устрой мне с ним встречу! Или скажи, что делать надо…
— Подожди, куда торопиться… посмотри, как здесь красиво и тихо…
Остановились.
— Теперь ты можешь назвать свое тело заново, — улыбнулась 3оя, — Только особо не выдумывай… бери простое какое-нибудь, легко запоминающееся… иначе: потом заморочишься. Уж поверь мне, старой партизанке.
— Жбан! — Предложил 6659671, — Как тебе такое имя?
— Да ну… гопник какой-то…
— Ну, хорошо… Ербило.
— Это получше, но чересчур агрессивно: неприятности будет притягивать. Ербило. Поспокойней что-то…
— Гострягус. — Предложил 6659671.
— Латыш, что ли? Или голландец. В принципе ничего, но лучше еще попробуй.
— Мончефрокс.
— Это вообще мутант какой-то…
— Глушбат.
— Ну, это позвучней, пожалуй.
— Дристоглот.
— Еще лучше.
— Рангомягль.
— Совсем хорошо. Но чересчур насыщенно, мне кажется. Будет тянуть, тормозить. Рангомягль — тормоз…
— Кузьмарь?
— Нормально. Даже очень хорошо…
— Румбо.
— О! То, что надо! На этом и остановимся. Румбо. Теперь ты — Румбо. Это как бы «Анти-Рэмбо». Морской волк, к тому же, судя по всему… Как раз про тебя. Теперь ты не просто 6659671. Теперь ты Румбо, номер кузова 6659671.
Румбо вдохнул воздух всей грудью. В брюхе протяжно забулькало. Стараясь не задевать могильных камней, он прошел в заросли волчьей ягоды. Оросил их мочой. Затем присел и обдал жирную от человечьей золы почву струей зеленоватого кала.
— Извини, что при тебе приходится… — он с кривой улыбкой подтерся висевшим на могильной ограде бюстгальтером, — но просто терпеть больше уже не мог.
— Ничего, бывает… — улыбнулась 3оя, — дай-ка я тоже… — она опустилась на корточки, и, подобрав халат, обильно помочилась, выпустив газ. — Сама недавно каку уронила: дала анал одному хмырю с толстым членом… и самое обидное — не понял он моей жертвы. Без внимания отнесся. Он знал, что любовь — это игра, и знал, что я это знаю. Но почему б не сыграть? Или мы — плохие игроки? Зачем бояться? На этой сцене места хватит всем. Есть любовь и у статиста. Она и есть: среднестатистическая. Но нам-то, натурам тонким, такая любовь, естественно, не нужна. Нам нужно — с резью, с кровью, с бубенцами… А как же, если душа просит? Душе ж не откажешь, родимой… вот так и повелось на Руси: не верь, не бойся, не проси… хе-хе-хе…
Румбо никак не мог взять в толк, искренне она говорит, или стебётся, но уточнить постеснялся. 3оя продолжала оставаться энигмой, решение которой лежало вне языковых форм и матриц.
Он задержался у могилы, изголовье которой венчал вращающийся шар тёмно-рубинового стекла; невольно залюбовался.
— Чего вылупился? — в голосе 3ои неожиданно плеснуло презренье, — Пойдем… покажу кое-что…
Они прошли мимо белоснежной мраморной статуи.
— 3ой, это кто?
— Галина Буйко. Певица. Overdosed.
— Стильно…
— У неё отец был в авторитете… А вот гляди, нравится? — она показала овальное фото молодой женщины на массивной гранитной плите.
Женщина смотрела как бы искоса, с растормаживающей улыбкой. Румбо невольно вздрогнул. Где… где он видел её? Ёбаный боже, да это ж Марина… его Маринка! Как она попала сюда?!
— Ей размозжили голову.
— Кто? Когда? С какой стати?!..
— Здесь нет времени, Румбо… — 3оя колупнула ногтем ограду, — мы с тобой на Помойке Истории. Время здесь — не работает. Случилось ли это еще завтра — или только будет вчера, кто знает? Кто, когда и с какой стати — всё это станет тебе известно — но не ранее, чем придёт срок. У нас сейчас другая задача: вытравить тараканов из твоей головы. Желательно, всех до единого. Пойдем, покажу тебе могилу моего мужа.
— Ты, стало быть, вдова? Мои соболе…
— Не хами.
— А можно поинтересоваться, что с ним стало? — спросил после паузы Румбо, разглядывая плаксивое лицо молодого брюнета в очках… — Постой, это твой муж?!
— Да, а что?
— Я его знаю! Он наш клуб перекупил… под бизнес свой приспособил тихой сапой. И к тому же — инфицированный…
— Сам-то ты часом не инфицированный?
— Я? Я вообще уже мёртвый.
— Мёртвые не разгуливают по кладбищам. Не гадят, и не кормят мозгом насекомых.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты слышал. Мёртвые не разгуливают по кладбищам: они лежат в могилах. А если кто-то гуляет по кладбищу, его могила еще пуста. Наши с тобой могилы пусты, Румбо, и, если ты не против, я постараюсь максимально оттянуть срок возвращения.
— Я-то не против, я — за… но что надо делать?
— Что делать… я же тебе сказала: тараканов морить. Они питаются тобой, понимаешь? Отнимают твою силу, разрушают мозг, иссушают жизнь. День ото дня — потому это почти не заметно. Но когда заметишь, уже будет поздно.
— Да я согласен, но как это сделать? — кусал губы Румбо.
— Как сделать… ладно, не суетись… давай присядем на лавочку: здесь вроде чисто… На вот, пожуй, — она протянула ему газетный кулек.
— Семечки?! Надо же… благодарю, — опустил глаза Румбо. — Слушай, 3ой… мне бы одежду раздобыть какую: надоело голым шляться… к тому же холодно…
3оя пропустила эту жалобу мимо ушей.
Повисла длинная пауза.
— Странный вкус у этих семечек, — вымолвил, наконец, без особого энтузиазма Румбо, словно обязан был поддерживать беседу.
На самом деле, вкус у семечек был самый обычный. Но при раздавливании их зубами вспоминался почему-то Адлер еще советских времен. Портвейн в спорт-общаге. Драка с абхазами. Горячие початки с кислым пивом. Аэропорт под горой, весь в огнях — такой красивый вечерами.
И еще вспомнился разговор о гермафродитах. Мокрое шоссе на въезде в город. Автомобили на обочине. И они с Митей идут вдоль леса. В магазин, возможно? И Митя рассказывает ему об этом: что есть такие люди, которые рождаются с хуем и пиздой одновременно. А Румбо не верит ему, потому что слыхал о трансвеститах. О людях, которые операционным путем пришивают себе чужие гениталии.
Нет, трансвеститы — это другое, пояснил Митя, и вдруг стал паясничать, точно больной: рыча, сложил на груди руки; запрыгал тушканчиком. Совершенно белое лицо его при этом лоснилось от пота; глаза остекленели, и вздулась вена на лбу.
Подурив так, он застыл на какое-то время, вытянувшись по стойке смирно и бормоча невнятное, а затем вдруг с воплем: — Бортупле-е-ес!!! — бросился бежать с места, ударился головой о фонарный столб — и упал без сознания.
Митя потом сам не любил вспоминать об этом случае. Иначе Румбо давно бы расспросил его подробнее, насчет того, что он принял до этого.
Сам Митя, утверждал, что был трезв, и даже пива не пил. Но лузгал семечки… да, семечки. А потом крыша встала дыбом. Вставило незаметно, зато безвозвратно. И он уже был не Митя. Он уже был Харитоном. Харитоном С Сорванным Скафандром — ХССС, сокращенно.
Был еще ХБРИЖ — Харитон Без Рук И Жопы — и ХБГ: Харитон Без Глаза.
Эти три персонажа, будучи вместе, образовывали новую, на ступень выше стоящую фигуру — ХДВР, т.е. Харитона, Дающего В Рот. ХДВР при желании мог раздваиваться на Зинку-пелепёлку и Махмуда-молочника. Эти двое образовывали Тайный Плотский Союз (ТПС), который предполагал беззаветное служение трём божествам: Сабле, Кидабле, и Похоти. В пантеоне подземных богов им соответствовала так называемая Бешеная Троица: Водка, Молодка и Фистула. Считалось, что искренне поклоняющийся всем шестерым божествам послушник приобретает волевой импульс, который заставляет его преображать всё вокруг.
Но пришел Мессия и рек, что трем подземным и трем надземным божествам противостоит в смертельной схватке Кижма, Хозяин Равнин, и Бесстуломагнит — неподвижное зловонное существо с намагниченным анусом, страшное в своем неистовстве. Для борьбы с этими демонами Фистула соорудила мельницу, на которой Похоть смолола в муку Зинку-пелепёлку и Махмуда-молочника, а из муки этой испечено было тесто, а из теста — спечен пирог с человеческим мозгом. И верили люди, что сперма мужчины, съевшего такой пирог, обладает силой исцелять даже недавно умерших: надо только кончить им в рот…
…— Кончишь мне в рот? — подняла голову 3оя.
— Да… да… — судорожно кивнул Румбо (он смекнул теперь, что семечки были непростые, но поздно: уже подступало).
Хитрая сука высасывает из меня жизнь, подумалось ему.
Да… Да… ДА!!!
И глотает.
…
— Ну вот, — 3оя улыбнулась, вытерла рот и села на скамейку, — одним паразитом меньше!
— То есть? — шевельнулся Румбо.
— Одного таракана я из тебя высосала. Высосала — и съела.
— Съела?
— Ага. Я ими питаюсь, сечешь? Питаюсь тараканами из голов воздыхателей: выедаю их вместе с мозгами, помогая избавляться от паразитов… — она захихикала.
— Ээ… слушай… зачем так говоришь? — подражая грузину, сощурился Румбо, — Боюсь тебя, женщина… ты как змея крадешься к моему сердцу. Сладкою отравой подпаиваешь, жидкою дрёмой заговариваешь, сытым орехом закармливаешь. И доишь, как доят коз.
— А ты козу когда-нибудь ебал? — прервала его 3оя, сплевывая шелуху через плечо.
— При чем тут это? — осекся тот.
— Ни при чем. Просто скажи: да или нет.
— Нет… Объясни теперь, в чем дело?!
— Всё нормально. Успокойся. Всё будет гут…
— Но… 3оя, я прошу тебя… Давай… слушай — давай поговорим… нам просто надо понять друг друга, и всё стразу встанет на место!
— Всё и так на месте…
— Я имею ввиду наши отношения!
— А какие у нас с тобой отношения? У нас с тобой нет отношений… ну, подумаешь, минет, да пара палок… и разошлись как в море корабли. Думаю, лучше тебе побыть одному: пораскинешь мозгами, покуришь придорожной травы: корни её цедят из могил мудрость мёртвых… глядишь — всех тараканов и выкуришь…
Она резко встала, отряхнула халат и исчезла в зарослях болиголова.
Румбо обалдело посмотрел ей вслед.
Сначала он испугался: какое-то мгновение захотелось даже броситься следом, просить прощения, умолять… но за что? Он-то в чем виноват? В том, что он — такой, какой есть? Или в том, что она такая? Пусть идет. Пусть ранит каблуками твердь земную в вечном поиске бабьего счастья.
Всё живое невинно, да и что есть вина, как не химера? Ибо ни у кого нет сил сойти с пути. Ибо не отменишь Закон Неизбежности, иначе именуемый Смертью.
Но Румбо отменил — ненадолго: на ничтожные 9 секунд. Он жил — эти 9 секунд, а Смерть — отступила. Он сокрушал её все 9 секунд, полные боли. Шмяк! — правой по черепу — и ноги её подкосились.
Правая на этот раз не подкачала. А то она последнее время словно забыла свой прямой и выстреливала куда-то не в те места и не вовремя.
Румбо тряхнул кистью, повёл плечом. Выгнул грудь, вздохнул, потянулся. В этих движениях было что-то кошачье. Или змеиное.
— Я — котозмей! — улыбнулся Румбо, представляя себе, как могло бы выглядеть такое животное.
Как кот, покрытый чешуёй и с раздвоенным языком.
Или как поросшая шерстью змея, которая перед тем, как ужалить, мяукает?
— У кошек и змей есть общая черта: они шипят! — произнес стоящий перед Румбо приземистый старичок в замшевой шляпе.
— А? — Румбо словно очнулся.
Некоторое время назад, отогнав мысли о 3ое, он встал со скамьи, выбросил остатки семечек и пошел вдоль могил, выдергивая перезревшие травяные стебли — и тут едва не сшиб с ног неизвестно откуда появившегося деда.
Тот мог бы упасть, удариться затылком о кусок гранита. Черепок бы старый лопнул: ведь он неэластичен. Мозг бы вытек (возможно, частично).
— Вы, молодой человек, отчего так задумчивы? Переживаете недавнюю утрату? — поспешил осведомиться дед, поправляя пенсне.
— Надо же, настоящее пенсне… — улыбнулся Румбо, вглядываясь в сморщенное лицо, — я думал, таких уже не бывает.
— Знаю, что ты думал… то есть, я думал! — хлопнул его по плечу старик, и вдруг закаркал визгливым смехом астматика.
— Отец, тебе, вообще чего надо? Если конкретно… — Румбо свернул травяной букет комом и примотал стеблем к мошонке.
Он начал ощущать раздражение: глаза уже дважды смерили расстояние до сморщенного подбородка.
— Что, уже достал я тебя? Так быстро? — дед отошел, склонив голову.
— Если ты меня решил достать, то рискуешь своего добиться… — сдержанно пообещал Румбо, вставая чуть боком.
— Рискую… а чего, сунь мне, Румбон, по чану. Да только гляди, не промахнись!
— Ой, а вы, наверное, мастер ушу, раз говорите с азиатскими намеками? — осведомился Румбо, едва сдерживаясь.
Стараясь расслабиться, он выравнивал дыхание.
— Это ты о себе такого мнения? — ощерился старик, тряся челюстью.
Румбо резко качнул вес и бросил кулак.
В то же мгновенье жестокий встречный живо напомнил его голове недавние переживания, связанные с Лёхой и Нерестом.
На автопилоте Румбо вскочил. Перед глазами поплыло, предательски не подчинялись ноги.
Старик поднял с земли пенсне и снова закудахтал:
— Я — это ты, Румбо. Через много-много лет… которых на самом деле, оказывается так мало. Время летит так быстро… всего 9 секунд. Разве забыл?
— Что? Ты чего гонишь, дедуля?!
— Гонишь — ты. А я рулю.
— А, рулишь… ну и рули отсюда на хуй, пока не поиздержался! — Румбо выразительно качнул прихваченной из Красной Комнаты мясорубкой.
— Ты еще микроскопом меня по башке прихлопни, — разорвал дистанцию старикашка, смещаясь вдоль могильной ограды, — как ты это сделал когда вы с Валерой оттягивались летом на биобазе… Помнишь бухого солдатика, которому ты засадил по башке микроскопом?
— Ишь ты… всё тебе известно… — Румбо ощутил, как потяжелел пульс и напряг промежность. — Это всё заморочки ваши! Колдовство, блядь… ментовская ступня, и города эти блядские. Не выйдет, дедуля. Не взять меня твоим дырявым изменкам!
— Молоток… правильно: сопротивляйся. Руки не опускай, — кивнул старик, сделав движение навстречу, и как раз в этот миг Румбо, изловчившись, рубанул ему по шляпе мясорубкой, крутанув ею из-за спины и прикрыв второй рукой голову.
«Лёха и Нерест!» — успела мелькнуть мысль, а в следующее мгновение он лежал в глубоком нокауте.
Запах нашатыря. И еще чего-то, зовущего и сладко-знакомого. Море?
— Ну что… а я тебя предупреждала… — 3оя наклонилась к нему, поправляя ледяной компресс. — Молчи уж, не дергайся… Как видишь, тараканы в голове не чуть не лучше ублюдков вокруг. И те, и другие портят нам жизнь. И те, и другие вырубают жестким ударом в дыню.
— Но теперь мне больно! — забыв о достоинстве, пожаловался ей Румбо, едва двигая челюстью.
— Жалеешь себя? Конечно, будет больно… больнее всего — от ударов, которые наносишь себе сам. Часто смерть — медленная или быстрая — следует за такими ударами. Ты до сих пор привык защищаться снаружи. Пора учиться защищать и внутри. Чтобы не было доступа к сердцу твоему сладким обещаниям и лести. Чтоб не проникли в твою голову чумные тараканы ненависти. Чтоб не сжимал желудок тисками экзистенциальный страх, присущий последышам. Но расслабься: тебе еще долго тренироваться, прежде чем научишься убивать с одного удара. Так что вперед: в этой жизни есть место для поиска. Для искренних жертв и чудесных приобретений. Для дрожи открытий и звёздного хмеля. Для золотых рукопожатий и для французских засосов — всему в этой жизни есть место, милый!
— Значит, и для нас там место найдется? — улыбнулся ей Румбо.
Он лежал; она сидела рядом — на столе в Красной Комнате. Люстра была разбита, но подземное тление алых светодиодов на микрофонах, кривящее рожицы на стекле бутылок «боржоми», окутывало стол едва уловимой светлячковой дымкой, в которой Румбо видел как змеекот.
Она склонилась над его членом, изучая языком контуры головки.
Он подал вперед таз.
Она убрала голову.
Улыбнулась, глядя в глаза:
— Чего ты хочешь?
— Тебя! Тебя хочу!
— Что это у вас за желания такие странные, молодой человек? — девушка присела над ним, направляя головку в свои нижние губы, но не вставляя, а лаская ей клитор и у самого входа.
Румбо рванулся навстречу, ухватив за булки — она охнула и зажмурилась — он прижался теснее, упёрся в матку.
Она приоткрыла рот и задвигалась, задавая ритм.
«Хорошая ебля как танец!» — подумал Румбо, который танцевать не умел, зато был не дурак потрахаться.
Сначала плавные покачивания с остановками на поцелуи.
Потом шлепки и соударения с небольшой амплитудой, амортизированные тренированными мускулами.
Затем жестче: глубже и чаще.
…3оино окаменевшее, налитое кровью лицо содрогалось перед ним, глаза обдувал горячий воздух бабьей утробы; раскачивалась черная челка.
Он понял, что она сейчас кончит, и обрадовался, что дотерпел, хотя у самого уже подступало.
Она скакала на нем, надрывно поскуливая, впиваясь в лицо тонкими нервными пальцами. Он ощутил, как 3оина судорога сдавила распертый струною член его…
И, словно волна, неотвратимо заливающая прибрежные скалы, хлынуло…
…Она лежала на нем, всхлипывала и подёргивалась.
Со стороны могло показаться, что она плачет.
Но Румбо знал: от счастья не плачут.
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |