|
|
У причала растопырился народ. Здесь было несколько шахтёров, говномер и 3 плотника.
— Вон он, магазинчик этот, где нечистый живёт, — кивнул на витрину бритый под ноль шахтёр Саша. Среди друзей славился он нечувствительностью к ударам тока, так что на спор мог зажигать электрическую лампочку, замкнув провода руками.
— А на витрине, видишь — Филиппка Шалашов, собственной персоной, — указал на мумию Степан Щорс.
В этот момент двери открылись, и на пороге показались Отец, Наталья, Кузьма и Пантелеймон, в руке которого таяла порция сливочного.
— Эй, молодой человек, вы уже закрываетесь? — спросил кто-то из плотников.
— Да, — Пантелеймон вышел на середину мостовой и обвёл глазами окружающих, — мы закрываемся навсегда. Мы уезжаем. Ваш затхлый городишко достал нас изрядно. К тому же многие из вас с головой не дружат. А мы и сами с ней не всегда в ладах, так чего ж усугублять?..
— С этого и начинай! — усмехнулся Степан, — у нас, как говорится, у каждого своя гордость. И наглые наезды — это прерогатива тупых зомби-ублюдков.
— Что там за статуя у вас на витрине? Сдаётся нам, что это братуха наш Филиппка, — потряс лопатой говномер. — И не считайте что вы тут самые крутые, и все вас боятся. Вас никто не боится. Перед тем, как вы уедите, мы хотим, чтобы вы отдали нам деревянного человека. Это будет платой за мумию, в которую вы превратили нашего славного бригадира. Мы дружили с ним, ходили вместе на концерты «Раскалённого сопла». А теперь вы отняли его у нас, засушив и выставив на продажу.
— Так заберите лучше вашего Филиппа, а деревянного человека оставьте нам! — попросила Наталья, — а то мы обещали свозить его на зимние каникулы в Бирму, и последний год он буквально жил этой идеей.
— И ещё он мечтал о хорошей машине, — вздохнул Пантелеймон.
— А что мы будем делать с Филиппом? — зашумели плотники, — он и живой-то — не особо нам нравился, а мумией, так и подавно! А деревянный человек, говорят, умеет пердеть наркотиком…
— Дураки вы все, — крикнул Отец, — мумия бригадира — гораздо более ценная вещь, чем этот злобный хуесос, выструганный, кстати, из подгнившего гроба.
— А как нам послужит мумия? — поинтересовался Щорс.
— Надо оторвать мумии яйца, растолочь их в мелкую пудру, растворить эту пудру в кипящей воде и поставиться этим в вену.
— Хотите сказать, что тело мумии растворимо в воде? — недоверчиво искривился говномер.
— Не тело, а только яйца. Они сделаны из героина.
— Тогда оставьте нам его яйца, а всё остальное забирайте с собой: Филиппка нас и при жизни заебал. Но обещайте нам, что будете беречь деревянного человека, и ухаживать за ним, как того требует инструкция! — решил за всех говномер, пристукнув черенком по асфальту.
— Этого мы вам обещать не можем, — покачал головой Отец, — деревянный человек живёт сам по себе и не пердит по заказу. Он, как и любой культурный мужчина, стесняется своего пердежа, и принимает соответствующие меры.
— А откуда вы взяли героин? Уж не срёт ли им ваш деревянный человек, а вы тут пытаетесь подменить нам его одной лишь порцией этого кала? — прищёлкнул пальцами Стёпа.
— Вы обкурились все тут, что ли? — зло спросила Наталья.
— Кстати, хуй этой мумии вы можете выкурить, — вспомнил Кузьма.
— Ты пробовал? — поинтересовались плотники.
— Я пробовала, — подняла палец Наталья, — это даёт необычайное ощущение парения, когда стихия тебе подвластна, и ты мчишь как во сне, словно Бэтман.
— Ты нам голову-то гомоэротикой своей не дури! — прикрикнул на неё Саша, соскабливая с ногтя клей. — Ишь ещё… ширяться спермой бригадира Филиппа Шалашова мы будем, и хуй ему еще сосать…
— Не вы, а другие! — пояснил Отец, — вы сможете продать эти гениталии за выгодную цену. Слыхали вы когда-нибудь о золотом ключике?
— Родной, дилеры к нам не захаживают, так что, возможно, вы их у нас и купите? — спросил отца Стёпа.
— Ну уж нет. Забирайте тогда деревянного человека. Деньги нам и самим нужны, и не спорь со мной! — Наталья погрозила отцу, вынув из туфли ногу и поковыряв в пальцах.
— Вам, уважаемая, поосторожней бы с алкоголем. Пьянство омерзительно вдвойне, когда оно в женском обличье! — с искренним возмущением крикнул кто-то.
— Ладно, мы оставим его причиндалы себе! — говномер хлопнул Степана по прессу, — а вы побыстрей проваливайте! И если мы узнаем, что деревянному человеку из-за вас худо, берегитесь: расправа будет лютой.
— Ага, мы поняли… ладно, друзья, давайте собирать вещи… вы позволите? — Кузьма отстранил стоявшего у крыльца плотника и вынес бензопилу и длинный баул.
— Ты подогнал машину? — спросила отца Наталья.
Вместо ответа Отец кивнул в сторону пристани.
Там в кабине МАЗа курил Баттерфляй.
— На выходных у соседей юбилей там отмечали… — кивнула Тимертасовна, шинкуя огурец у раковины.
— И чё? — Сульто поднял глаза от газеты.
— Да ничё. Машину он себе купил. «Форд мандео». И еще там тачка какая-то крутая была, спортивная, они её долго рассматривали. И «Нива» ещё, и корейская эта… «Хундай». Шашлык жрали, бухали. Потом вышли, стали палить по сараю из пистолета. Грохот стоял — жуть. А потом опять бухать сели, и так до утра. А утром тот на спортивной тачке уехал.
— А ты чего, не спала что ли?
Но Тимертасовна не ответила, ибо в этот момент диктор по телевидению приступил к прогнозу погоды.
Прочь, негодные! Светлый дух рок-н-ролла снизошёл на меня. И стал вспоминать я ушедшее, и бояться стал дня грядущего.
И возомнил я себя пророком, а людей вокруг возжелал подчинить воле своей. А кто не хотел подчиняться, того я пиздил жестоко кувалдой по голове.
Но возмездье пришло: гнилая пика угодила мне в брюхо. Склизкая, измазанная ослиным говном пика из заточенного куска арматуры.
Они пронзили меня, как пронзают бетонный раствор.
И жизнь вытекала из меня липким горячим ручьём, и я не мог построить плотину.
А вокруг стояли люди с раздробленными головами — и причёсывались, причёсывались, причёсывались…
А причесавшись, стали пританцовывать:
— Хуй-лю-лю, хуй-лю-лю, хуй-лю-лю…
Мерцающим сожалением, где-то там, во безумных глубинах души своей, Кузьма любил покойного сына. Но едва ли вялые отголоски эти могли быть услышаны многоковарной судьбой-хозяйкой, крепко удерживающей роковые вожжи.
Кузьма называл это: память о горячей залупе.
Этот намёк носил в себе смутный привкус сексуальности, но всегда приводил в стыд, узнай о нём посторонний.
Кузьму разрывало на части.
Это были одинокие, несчастные части пластов осознания.
Они стремились заставить Кузьму думать, что всё кончено. Что ему больше нельзя, нельзя, нельзя…
Игра на пианино, говорите?
Идеально расслабляет?
Но Кузьма не хотел расслабляться. Кузьма хотел держаться стойко, до самого конца.
А сына… сына жаль, конечно… но да и хуй бы с ним, с сыном…
Гнилой горн представляет собой разновидность медузы, но это, как бы сказать… медуза сухопутная. То есть, сухопутный аналог медузы, вот.
Ядовитый гриб, который тихо растёт в прелом ельнике.
Медузы оплетают собой, а грибы подзывают усрачными обещаниями.
Сделать то, сделать это… а ты чего-то другого ждёшь. Ты хочешь из каждой неудавшейся жизни энергию аккумулировать.
И Гнилой Горн помогает тебе в этом.
Хит с таким названием исполняло на балу у полковника Ермоленко «Раскалённое сопло», известная метал-банда из посёлка шахтеров.
Однажды у отца запершило в горле: покурил, видать, чего-то не того.
Он сидел у окна в деревянном шезлонге, созерцая колыхавшуюся листву, когда до восприятия его дошло наличие противного жжения, намекающего, что не стоило ходить босиком по росе после поднятия тяжестей.
По хорошему надо было отыскать микстуру «Хуй-лю-лю» и незамедлительно ею воспользоваться. Но где искать её теперь?
Дети знали. Но где теперь дети?…
Юля тоже, вот, знала. Но и Юля ушла и уже не вернётся…
О.
А ведь теперь у него есть Наталья.
Наталья, такая сладкая, с узкими пахучими ступнями, с задницей как пара спелых дынь… и губы. Губы её как змеи. Как горячие змеи, смазанные липкой девичьей течкой.
Наталья должна знать, где микстура…
— Наталья!
— Чего тебе? — голос Натальи из разделочного цеха.
— Где у нас микстура «Хуй-лю-лю»?
— Хуй-лю-лю?
— Хуй-лю-лю, хуй-лю-лю.
— Хуй-лю-лю.
— Хуй-лю-лю.
— Хуй-лю-лю.
— Хуй-лю-лю.
— Хуй-лю-лю.
Человек, посвистывая во мраке, отправляется в своё последнее путешествие: толпами бредут люди в огне прожекторов.
Эти толпы пронзают как песочные клинки онемевшую тьму, и просачиваются в толщу времени как смола в асфальт.
Вернуться в прошлое, вон чего захотел.
Это не сойдёт тебе с рук.
В прошлом ты был беззащитен — теперь защищён, — а отказываться от защиты, ой как трудно.
Вернуться в прошлое —это всё равно, что сходить под себя, упившись вусмерть.
Вернуться в прошлое — это потерять в весе и в имени.
Потерять всё, чем дорожишь.
А если собой больше всего дорожишь — и с собою расстаться.
…
(из дневника деревянного человека)
Кузьма упорно занимался йогой. Но не из-за веры в азиатское чудо, а чтобы самому пососать себе хуй. Он видел однажды такое в порнушке. Охуительный мужик: то бабе даст в рот, то сам причмокнет, по очереди. Всей семьёй тогда смотрели. И всей семьёй стали пробовать. И у сына получилось, у рогатого.
Дьявол щёлкает зубами;
Дьявол видит, Дьявол знает.
Смерть и радость, смех и горе
Возит Дьявол за собою.
Мимо, мимо… стынут скалы
Взгляд туманен, щёки впалы,
Был он с детства очень злым,
А теперь — глотает дым.
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |