|
|
В пятницу Макар не пошёл на службу: свободные дни оставались с неиспользованного отпуска, и решено было к зиме растратить их неторопливой россыпью. Воображал накануне как долго будет валяться в кровати, но проснулся рано, разбуженный неприятным кошмаром: глядя на себя в зеркало, он расчёсывал болезненного облика плешь, криво тянущуюся от правой закраины лба до затылка.
После пробуждения пытался несколько раз заснуть, раздумывал даже, не потеребить ли по старой памяти, но случались лишь вязкие короткие провалы в муть бессознательного: словно валенок в мартовский снег. Ворочался, пытаясь остановить шум мыслей, но всякий раз зацикливался на очередном хитровыкидыше мозга, начиная гнать всерьёз и неистово.
Наконец принял решение встать и выступить навстречу нарождавшемуся дню, ибо иное грозило непозволительно-роскошной тратой времени. Мерзкая экзема всё ещё проступала в сознании после судороги сна, так что самым правильным делом казалось растерзать её остатки бодрыми телодвижениями.
На завтрак поджарил ветчину с сыром, открыл оливки и банку с соленьями. Затем подумал — и разбил на сковороду ещё пару яиц (пока скорлупа их распадалась с нежным хрустом, подцепил на вилку сочную капусту). Зарядил хлебом тостер, открыл банку крабьего мяса, достал из холодильника матовую от инея бутылку брюта. Хлопнула пробка. Макар бросил в микроволновку пару кукурузных початков, откромсал ломоть французского сыра с плесенью, вскрыл каперсы. Подумал — и настругал в яичницу лук, посыпал укропом, взбрызнул табаской. Солидно набив рот, достал из холодильника лимон и налил маленькую рюмку текилы…
Он как раз заваривал чай, когда в дверь позвонили.
— Это я, Макар, открой! — глухое эхо в прихожей.
Голос был определённо знакомым, но в то же время не принадлежал ни к кому из суетливо перебранных в голове приятелей.
Лицо в глазке маячило расплывчато, хотя в контуре искореженной пыльной линзой фигуры читалось знакомое.
Макар пару мгновений раздумывал, а затем потянул замок.
На пороге стоял невысокий гражданин в кожаной кепке.
Увидев Макара, он улыбнулся и протянул руку:
— Савелий Прыткий.
— А… тот самый?
— Тот самый, тот самый.
— Надо же… — впуская парнишку в дом, он ощутил неизвестно откуда взявшееся смущение, — проходи, угощайся… наливай вон, я тут, понимаешь, завтракаю.
Савелий снял плащ, быстро вымыл руки и уселся за стол.
— Снимай пиджак: у меня жарко, — Макар вывалил в тарелку банку маринованной спаржи, отломил французский батон: — держи… хлеб, и колбасу вот порежь, а там, справа от кетчупа — в миске оранжевой — студень… угощайся. И текилы вот себе наливай, или пивка с шампанским.
— Текилá меня не спасёт, наверное, — произнёс Савелий, странно улыбнувшись, — а то, глядишь, — и поможет? А водки у тебя нет?
— Была где-то… сейчас, гляну в морозильник. Вот. «Столичная». Нормально?
— Нормально. Налей мне грамм 200.
— Держи вот стакан и сам наливай, сколько надо. А я шампусика врежу.
— А чай?
— Пусть заварится пока как следует. Вот пирог с курагой, а вот — торт, и шоколад, если хочешь, с орехами.
Савелий ел неохотно и неряшливо: криво поломал шоколадную плитку, глотнул из стакана и залез пальцами в банку с капустой.
— Ну, как ты… рассказывай, — Макар мешал шампанское ложечкой.
— У меня несчастье, Макар: сестра погибла.
— Да ты что… когда же?
— Не стало её позавчера.
— А… что произошло?... Извини мне это любопытство…
— Да всё нормально, — Прыткий махнул рукой, — я за этим и пришёл: рассказать тебе, как по дурости вляпался.
— В каком плане?
— Да с сестрой моей. Она была такая странная. Иногда я боялся её состояний молчаливого окоченения, прерываемых короткими вспышками давящего как кашель смеха. И вот недавно спросил её напрямую, дескать, Лера, ты вообще как, здорова?
— Ну, это зря ты так…
— Не перебивай. Она поинтересовалась, уверен ли, что хочу узнать правду, и что будет, если эта правда мне не понравится. И мне стало нехорошо как-то от этих слов. Я посмотрел ей в глаза и увидел там нежить: словно коснулся босыми ногами склизкого камня в омуте. И она сказала мне: — Хочешь посмотреть в окно на тот свет? Пойдём, я покажу тебе. Я нашла это место, когда меня преследовал Голиков: наткнулась неожиданно. Кроме меня об этом никто не знает. Узнай же и ты: авось душе моей полегчает.
Я согласился.
Сели на автобус. Уже вечерело, и транспорт был полон возвращавшихся со службы людей. Ехали долго: минут 40; затем вышли и пошли вдоль прямых узких улиц, придёрживаясь северо-западного направления. В какой-то момент сестра свернула к гаражам и, миновав заставленный автомобилями двор (прожекторы на столбах уже включили), мы увидели перед собой длинное пятиэтажное здание. Там на углу Лера остановила меня и указала на забранное частой решёткой окно:
— Это здесь.
— Ну, и чего дальше? Ты посмотрел? — открыл банку сливового варенья Макар.
— Посмотрел. И сестра посмотрела. И вот теперь она мертва.
— Извини, не понял…
— Чтобы понять, самому надо увидеть… Ежели пожелаешь — одевайся, выйдем со мной: я отвезу тебя, у меня внизу машина.
— Что ж, изволь… — Макар прополоскал рот и закурил сигариллу, — надеюсь, твоё окно на тот свет меня не разочарует… ты знаешь, я не верю во всевозможную мистическую поебень. Так что мне любопытно, что заставляет здравомыслящего человека вломиться с утра пораньше ко мне домой и грузить подобными историями… фу… — ему вдруг опять вспомнился неприятный сон.
— Здравомыслящего? — переспросил Савелий. — так я, значит, по-твоему, здравомыслящий?
— А ты склонен это отрицать? — Макар иронически приподнял бровь, — тогда к чему весь этот цирк?
— А почему ты считаешь, что окно на тот свет — удел здравомыслящих? — Савелий застёгивал плащ.
Макар не ответил; они покинули квартиру, он запер дверь и проверил, держит ли брелок ключи: последнее время разболталась защёлка.
— А… прости, а что случилось с твоей сестрой? — решился поинтересоваться Макар, когда автомобиль затих на очередном светофоре.
— Отравление. Ртуть. — Савелий нетерпеливо газанул.
— Вот как… а ублюдков этих нашли?
— Каких ублюдков, Макар? Она сама пила ртуть и закачивала её себе в анус, потому что ей представлялся необычайно-красивым вид ртутных экскрементов. Теперь ты понимаешь, какие бывают последствия?
— Последствия чего?
— Последствия взгляда в окно. Если передумал — скажи, я высажу тебя: скоро будем проезжать вокзал.
— А ты абсолютно уверен, что смерть твоей сестры — это последствия взгляда в окно? — Макар ощутил в центре живота липкий ком, который поднялся в грудь, заставив сердце стучать учащённей и громче. Он натянуто улыбнулся и глубоко выдохнул.
— Абсолютно уверен. Потому что я тоже смотрел туда.
— И что?
— Это невозможно описать словами. Но я знаю, что проживу ещё очень недолго.
— Хуйню говоришь. — неприятный холод распространился внутри Макара.
Он посмотрел в окно автомобиля; ему остро захотелось немедленно выйти, и наплевать, если далеко от метро.
— Ты успокаиваешь сам себя. А вместо этого лучше послушал бы меня, если уж решился: я всё же имею… кое-какой практический опыт хехехе.
— Так я тебя слушаю, слушаю…
— Слушаешь, но не слышишь. — Савелий свернул в переулок, — ты собираешься сделать то, что может иметь для тебя катастрофические последствия… мой долг — предупредить тебя об этом.
— Ишь ты, сознательный какой! — Макару удалась усмешка, — а не ты ли сам затянул меня в эту историю?
— Я затянул? Я лишь сказал тебе, что потерял близкого человека. Но тебя интересовали подробности, не так ли? Сестра перед тем, как привести меня к окну, интересовалась, хочу ли я знать правду, и готов ли нести последствия. Я говорил тебе об этом… говорил?
— Да.
— Но ты настаивал на подробностях.
— Но ты предложил мне поехать и посмотреть!
— А разве твоё согласие не было искренним? Видишь — это пример того, как действует это окно ёбаное. У тебя создалось ощущение, что я заманил тебя, хотя на самом деле ты реально хотел этого, — ибо иначе на кой хрен ты согласился ехать со мной?
— Я взял сегодня отгул. Делать было нечего. Настроение было хорошее. Решил, что для начала это неплохое приключение, напишу о нём в жж…
— Вот видишь: обстоятельства сами так складываются… одно к одному. Это окно ёбаное, оно уже на этом этапе тебя взяло, понимаешь? Ты думал, что Прыткий принёс тебе, наконец, обещанный кайф, — и встал уже на дорогу к нему, к окну этому…
— Слушай, Савелий, но… давай, наконец, рассуждать здраво… Как возможно, что окно в каком-то там доме вело на тот свет? Адрес у это места имеется?
— Имеется.
— Ты мне дашь его?
Савелий протянул сложенный вдвое лист:
— Я знал, что ты спросишь.
Макар развернул лист и вчитался в адрес, написанный чёрными крупными ровными буквами на перечёркнутом морщиной сгиба листе бумаги формата А4.
Адрес ничего не говорил ему.
В следующее мгновение Савелий вскрикнул; что-то оглушительно треснуло, и свет померк.
Макар очнулся, когда санитары затаскивали в машину носилки.
Пожарные поливали пеной чёрные куски металла.
Какая-то женщина заботливо стряхивала с его груди похожие на гравий осколки.
Мыслям мешал пульсирующий болью бордовый шар.
Его сильно мутило.
В карете «скорой помощи» царил могильный холод, и немилосердно трясло.
Из больницы Макара выписали через два месяца, в канун Нового Года.
Он уже знал, что это было лобовое столкновение, и что Савелий погиб.
Бумажка с адресом не сохранилась, и название улицы в адресе вылетел у него из головы после контузии; запомнился лишь номер дома: 11.
Его снова госпитализировали через год: Макар бросил работу; слонялся по городу и заглядывал в окна домов № 11.
Он обнищал и подхватил заразу: часть волос на голове, пораженной каким-то лишаём, выпало.
Макар смотрел на своё отражение в стёклах, и тщетно пытался маскировать остатками волос отталкивающие залысины.
Его поставили на учёт.
Родные выхлопотали пенсию по инвалидности.
Спустя ещё год заглядывать в окна он перестал, только сидел сутками напролёт в углу и тихо ощупывал голову.
 |
оглавление | master@pepka.ru |
 |