| "Вся алхимия - это не что иное, как аллегорическое описание человеческой фабрики и ее работы по преобразованию низших металлов (т.е. грубых субстанций) в металлы благородные (т.е. в тонкие субстанции)."
Пётр Успенский
"В поисках чудесного. |
Часов, наверное, около семи (конец ноября, темно как ночью), он, ёжась от холода, взбежал по бледневшим в свете окон бетонным ступеням и, небрежно кивнув вахтёрше, устремился к лифту. Надавив кнопку, стал стягивать плащ. Прошедший мимо поздоровался; он отвечал, не глядя. Волнения не было. Внутри он был твёрд, как металлический поручень.
Уже в кабинете, облачившись в халат и тщательно вымыв руки, он вдруг застыл как бы в раздумьях, или как если бы некий посторонний звук насторожил его. За дверью дежурная сестра. Тихо подошла, постучала. Медленно, как остывшая рептилия, он развернулся и двинулся к выходу.
- Ну что, без изменений? - на ходу просматривая карту.
- Нет, Валерий Дрисович, ни-че-го... Да, в общем, и так ясно...
- Ясно, ясно... Анатолий, а Куликов вчера вышел?
- Нет, но он звонил, и Зав. Отделением в курсе: А потом Погосяна из триста восемнадцатой перевели в гнойное...
- Да? А... этот... Соков? Что с ним решили?
- Сочный? Сегодня вскрытие. Я Геннадию Петровичу звонил уже, но его нет на месте пока, но я еще перезвоню, там нормально всё будет...
...Вместе с дежурной сестрой и двумя ассистентами он зашёл в небольшую палату в конце коридора. На улице стало светлее, он прошёл к окну и раздвинул жалюзи. Анатолий щёлкнул выключателем.
Возникла спонтанная пауза, словно все ждали, что скажет больной. Последний неподвижно лежал на высокой больничной кровати в центре помещения, раскинув в стороны руки с вставленными внутривенными катетерами. Тихо гудел вентилятор на подоконнике. Можно было подумать, что с приглушённым шуршанием, он нагнетает сюда тяжёлый гнилостный запах.
- Да нет, без изменений, чего тут? - Второй ассистент, юркий, как швейная игла Остап Клюев, засуетился, присев у койки.
- Что там? - кивнув в сторону банок.
- Допамин, адреналин, калий, плазма...
- Мокроту отсасывали?
- А как же...
Дежурная сестра, вздохнув, отошла к окну:
- Ты смотри... Снег, что ли?..
- Так, ладно, давайте пойдём, а я щас догоню вас: - он отвернулся к стене, извлекая из кармана продолговатый пузырёк с ртутно поблёскивавшей субстанцией.
На выходе Анатолий машинально выключил свет, но затем, невнятно извинившись, вернул выключатель в прежнее положение.
- Что? - он встрепенулся, как бы вырванный из путин размышлений, - А... Свет можете это... Светло ж уже...
Смущенно улыбнувшись, Анатолий снова выключил лампы и вышел, тихо притворив дверь.
Поставив пузырёк на подоконник и выключив вентилятор, он извлёк из внутреннего кармана несессер, принялся выбирать серебристую жидкость в десятикубовый шприц. Голоса медсестер доносились из коридора, оконное стекло глухо гудело под порывами ветра. Он отложил наполненный шприц на марлю, быстрым шагом подошёл к двери и повернул ключ. Дёрнул ручку, удостоверившись. Приблизился к койке, отсоединил дыхательный аппарат от трахеостомы, выдернул из сети розетку. Затем удалил мочевой и все, кроме одного, внутривенные катетеры, отсоединил клеммы приборов. Отошёл, взял с марли шприц, приблизился снова.
- Ну что, Пепел... - его голос прозвучал тихо, но отчётливо, прорезая ватный гул больницы тонким металлическим полотном, - Пора.
- Здравствуйте. Проходите, присаживайтесь... Я сейчас включу свет... Вот так. Как вы себя чувствуете?
- Да вроде сейчас всё в порядке. По ощущениям.
- Ага. Прекрасно. Так. А до этого... что вас беспокоило?
- Беспокоило... Ну, толком как сказать, беспокоило... Я думаю, это сложно будет объяснить на словах, в смысле, коротко, я хочу сказать... Вы слушаете?
- Да, да, продолжайте, прошу вас.
- Странная статуэтка у вас там... Купили где-нибудь?
- Нет, это пациент один сделал. Он уже умер.
- А, ясно. Так вот, в чем проблема моя? Постараюсь объяснить. В общем, я... как бы это сказать, впал в кому. Но фигурально выражаясь, то есть это внутренняя кома. И даже и не кома, а своеобразная спячка, как у некоторых животных, когда условия неблагоприятные: Все процессы в организме затормаживаются, и животное замирает где-нибудь глубоко в норе - до лучших времен. Я ясно изъясняюсь?
- Да, да, продолжайте.
- Я думал, вы будете записывать, в смысле, пометки там делать...
- Да, а у меня диктофон вот тут, видите? Я не хотел показывать вам, потому что это вносит иногда определенный дискомфорт... Пациент смущается, становится скованным... Но раз вы сами эту тему затронули...
- Нет, мне всё равно, меня не смущает нисколько. Абсолютно.
- Ну... тогда продолжим?
- Да, конечно... Так на чем я остановился?
- Вы впали в кому. Или в спячку.
- Да. Но это неточное описание. У вас есть термин: катотоническое состояние. Это, в общем не совсем то. Это именно внутреннее: окукливание. С целью максимально исключить негативное влияние окружающей среды...
- А в чём выражается это влияние, вы можете объяснить?
- А-а, вот здесь трудно... В смысле, долго. Но я попытаюсь. У вас есть время?
- Разумеется. Это ведь моя работа. Я обязан вас подробнейшим образом выслушать... исследовать всё... Чтобы быть способным помочь вам.
- Я о помощи вас не просил, заметьте.
- Да, но обстоятельствам было угодно...
- Ладно, ладно... Я не хочу сейчас... Просто прошу отметить, что всё, что я говорю, я говорю добровольно. Именно по своей воле говорю. Могу не говорить. Согласны?
- Да, да, конечно. То есть, я подтверждаю. Вы это хотите услышать?
- Я ничего не хочу.
- Ну хорошо. Вы будете говорить?
- Буду. Попробую.
- Пожалуйста.
Я создал сферу из обломков света, что подобно почтовым голубям порхали вокруг моей наэлектризованной головы. Этот свет был рожден электричеством: то были вспышки, тихий треск и ласковое шлёпанье статических разрядов. Но когда я собрал их, непослушных, суетливых, дурашливых, в свои ладони... Когда я собрал их, шевеля пальцами, нежно, словно по девичьей коже: Когда я заставил их соединиться, сцепиться, склеиться - они стали сферой - шаровой молнией, да будет вам известно. И у нас с ней вышла такая беседа:
Я: - Славно, славно! Похоже, я, наконец, разведал путь обуздания электричества. Заинтересованные лица, конечно, проявят себя незамедлительно... Возможны угрозы, покушения... Моё здоровье может резко пошатнуться. Дабы избежать столь неблагоприятных последствий, я, пожалуй, воздержусь от публикаций и иных официальных заявлений. Буду хранить сей секрет: ни с кем и словечком не обмолвлюсь...
ОНА: - Стоп, стоп, дружище, ты, как видно, решил поиметь весь мир в одиночку! Такая самонадеянность как раз свойственна различного рода изобретателям, творцам всех мастей и рангов: всевозможным постройщикам, архитекторам, долборазъёбщикам, пиздолитейщикам, сталеварам и тому прочее... ха! Наивный юноша! Электричество обуздать невозможно. И лучшим доказательством сему будет являться тот факт, что тайна шаровой молнии в ближайшее же время будет раскрыта!
Я: - Вот как! Весьма забавно... Впрочем сей удивительный голос, скорее всего, возник в моей голове от переутомления. Как бы там ни было, в природе мышления лежит электричество, следовательно, молния вполне может беседовать со мною прямо из головы моей: В сущности, она и я - мы оба суть феномены единопородные. Мы - одно целое, фигурально выражаясь. Стало быть, по итогам переговоров, я вошёл с самим собой в острое противоречие, из коего выход...
ОНА: - Сдаться на милость победителя, мой мальчик! В противном случае ты погибнешь - разве можно в этом усомниться? Короткая вспышка, разряд, сверкание - и ты полностью расщеплен, растворён в изумрудном водовороте пространства! Ты должен смириться...
Я: - Смириться с чем, позвольте? С тем, что человечество постигнет природу электричества? Это им не поможет. Мёртвому припарки. Поздно пить "боржоми", как говорится...
ОНА: - Никто и не собирается помешать тебе в этом плутовстве во имя Вращения! Действуй... ты узнаешь мои знаки...
Я: - Твои знаки? Я знаю их. Зеленоватые узоры на коже убитых тобою. Ожоги. Вплавленные в плоть детали туалета: украшения, пуговицы, содержимое карманов..
ОНА: - Ты искал меня по этим следам?
Я: - Зачем мне искать тебя?
ОНА: - Но ты же нашёл меня! Значит, искал.
Я: - Я нашёл тебя, правда, но находка эта была случайна, непредумышленна, во всяком случае, я не отдавал себе отчета, что ищу именно тебя... Я понимаю это лишь теперь, когда ты тихо вращаешься у меня в ладонях... Но что с того? Я не собираюсь цепляться за всё, что попадается на пути моём: в этом случае я очень быстро отяжелею, нагрузив себя всевозможной рухлядью: Будь даже среди всего этого шаровая молния, или иная кристаллизация природной духовности - для меня важнее собственная мобильность. Так что прощай. Можешь идти и говорить, что захочешь. И кому захочешь.
Сказав это, я демонстративно сунул руки в карманы, развернулся и направился прочь.
Тунтул проникся идеей книгопечатания в целомудренном, порядка десяти лет, возрасте. Его тяга, однако, носила характер несколько разрозненный и абстрактный. Тунтул не собирался печатать книги. Его абсолютно не интересовала техническая сторона типографского ремесла. Сама идея фиксирования определенной информации на плоских целлюлозных чешуях с помощью оттисков особого рода краски проявилась в его сознании чем-то с одной стороны священным, а, с другой стороны, оскорбительным. Книга как артефакт человеческой жизнедеятельности, как форма овеществления мысли стала для него поводом для глобального переосмысления. Он выделял для неё особое место, и это место постепенно отождествилось с богом, которого необходимо свергнуть.
Откуда начинается слово? Где искать истоки письма?.. Тунтул был одновременно возмущен и покорён создавшейся ситуацией. Но жизнь не позволяла бездействовать. Приблизительно в возрасте четырнадцати лет он выпустил первый альтернативный продукт - стихотворение М.Ю. Лермонтова "Парус" - в виде четырех катушек медной проволоки толщиной в полмиллиметра. Информация была нанесена на проволоку с помощью лезвия безопасной бритвы в виде особым образом расположенных насечек. Для прочтения следовало поместить катушку в рот и, захватив щипцами кончик проволоки, медленно вытягивать её через щель между расслабленно сомкнутыми передними зубами. В местах насечек происходила кратковременная задержка протяжки проволоки, сопровождающаяся характерным пощелкиванием. Именно зубы служили считывающим механизмом, передающим в мозг структуру и расположение насечек. Основные недостатки этого метода сводились, во-первых, к невозможности чтения вслух, и, во-вторых, к частым обрывам проволоки.
Очень скоро Тунтул усовершенствовал свое изобретение, заменив проволоку на шелковую ленту, маркированную резиновым клеем. Практически одновременно он "переписал" рассказ А.П. Чехова "Каштанка" на моток рыболовной лески, размеченной узелками.
Таким образом недостаток номер два "частые обрывы" был практически устранен. Но недостаток номер один "невозможность чтения вслух" по-прежнему наличествовал. Тогда был предложен способ протягивания носителя информации через прокол в ноздре. К сожалению, несовершенство человеческого телоустройства не позволяло использовать отверстие для продолжительного чтения: постепенное измочаливание краев прокола вызывало кровотечение и потерю чувствительности.
В возрасте тридцати лет Тунтул стал жертвой несчастного случая, угодив ногой во вращающийся шкиф снегоуборочного комбайна. Жестоко покалеченный, он продолжал исследования в стационаре, где и сконструировал устройство, в последствии названное "читальной шкатулкой": по аналогии с известной шкатулкой музыкальной. Изобретение состояло из двух штырей с надетыми на них катушками и являло собой аналог лентопротяжного механизма магнитофона: стальная проволока перематывалась с одной катушки на другую. Информация была нанесена на проволоку в виде особых крючков, которые, по мере перемотки носителя, цепляли за специальное кольцо капроновый тяж, закреплённый скользящей петлею на мошонке чтеца. Последний воспринимал содержимое книги как аритмичное сдавливание-подёргивание собственных тестикул: подобное осознание информации отличалось удивительной остротой и плавной сосредоточенностью.
Вполне удовлетворённый найденным решением, изобретатель приступил к переводу на проволочный носитель басен Крылова, когда жизнь его трагически оборвала неудачная инъекция новокаина: непредвиденная аллергическая реакция повлекла за собой судороги и скорую смерть.
Неторопливый бунтарь Сомтыпалов, ты зачёсываешь редкие волосы назад, любуясь отражением своего бледного сального лица в автомобильном зеркале. Ты молчишь. Давай помолчим вместе: уж очень нервный день у нас сегодня. Дай мне пузырёк с огуречным маслом. Я разжую его: он совсем маленький. Не беспокойся, я достаточно нажевался на своём веку, уж как-нибудь сумею, изловчусь как-нибудь... Не огорчайся, если придётся содрать бинты: боль не будет продолжительной.
Такой красивый сон приснился мне сегодня: будто бы я отгрыз часть от мужского трупа - квадратный кусок белого мяса весом около трех килограммов. Опрометью выбежал из бабушкиного подъезда, что было сил подкинул мёртвую ткань кверху и, не дожидаясь её очевидного падения, скрылся за дверью. Но хитрые соседи всё равно меня вычислили. Как им это удалось, ума не приложу. Наверное, они всё-таки заметили меня в тот короткий миг, когда я показался наружи. Эх-ма-а-а, вот незадача...
Ну, теперь-то не молчи, неторопливый бунтарь Сомтыпалов, теперь-то ты можешь сказать мне пароль. Иначе я не стану жевать пузырёк с огуречным маслом. Не буду я и отрывать бинты, и растение тоже не посажу. Боишься? Тогда говори. И поскорее, прошу тебя: мне к одиннадцати часам на автосервис.
Карп Гнойный и Василий Йо-Йо решили совершить с утра прогулку верхом. Предполагалось выехать рано, часов около семи, сразу после завтрака. Маршрут предложил Василий: сначала по Чесучей аллее, шагом, мимо усадьбы Подрезчикова, вниз - и сразу направо, в сторону бойни - резко уйти в галоп. Промчаться с криками и свистом по железнодорожной платформе, скакануть с налёту на крышу газетного киоска, а оттудова - прямо на клумбу. Перейти там на рысь и совершить вокруг клумбы той, а, стало быть, и вокруг памятника, что по центру ея возвышается, пять кругов, замедляясь постепенно, и шагом уже проследовать через сад к воротам стадиона "Трудовые резервы". На стадион не заезжать, но рысью направиться к речке, у моста до галопа ускориться, прорваться с гиканьем к шлюзам, спешиться, коней стреножить, побродить в похотливых раздумьях по-над бетонной кромкой, поплевать в шумливую протопь. Наконец, вернуться в седла - и напрямки в ТОЗ, объехать склады, вдоль гаражей промчаться - и шагом, неспешно, с задов вернуться в имение, в усы посмеиваясь, да покуривая степенно. Вот такой план.
Но утром Василий Йо-Йо был зарублен в предбаннике объевшимся винного гриба водопроводчиком, а Карп Гнойный скончался секунду спустя от удара в висок лошадиным копытом.
Как-то в семь часов вечера скромная девушка гуляла со своими подругами. Моя героиня Изобела в этот вечер выгуливала свою собаку, по имени Дресня. Дара-Ли, Ингрет и Изобела шли по дороге, которая вела к подъезду, у которого девушки сидели каждый вечер и о чем-то мирно разговаривали. Этот весенний вечер, как никогда был теплый и ласковый. На душе у девушке было спокойно. Неожиданно их разговор перервал громкий смех юношей, сидящих у дороги, по которой шли девушки, на сломанной лестнице. Изобела опустила взгляд в сторону юношей-друзей. С одним из них героиня встретилась взглядом и застенчиво отвернулась. Разглядевши его лучше, она вспомнила, что училась с ним в первом классе, и что его имя Артуро, а его друга Пэди, кстати, тоже учившегося с ней в каком-то из классов. Юноши обратили внимание на собаку и спросили у Изобелы собачье имя.
Между хозяйкой собаки и Артуро прозвучал небольшой диалог:
- Как зовут твою собаку?
- Дресня.
- Сколько ей лет?
- Год и три, но это не точно, так как я нашла ее.
- Ты не поверишь, но я тоже нашел собаку.
- Да? И какой же породы?
- Ротвейлер. Ему два года.
- Как его зовут?
- Кокунцыль. Я пойду завтра.
- Но тогда мы увидемся завтра.
Она закончила диалог, т. к. Дара-Ли и Ингрет не хотели больше общаться с Пэди.
Во время диалога Артуро вспомнил об учебе с Изобелой в первом классе, но не подал вида.
Девушки продолжали гулять и веселиться, а в душе у Изобелы было уже неспокойно и слишком сильно стучало еще никем не разбитое сердечко.
Беспощадность нередко может означать лишь полную невовлеченность. Созерцая отражение событий в прохладном зеркале сознания, не заботишься об изобилии причинно-следственных спрутов: они умирают, так и не родившись. Они умирают, не будучи даже зачаты. Половой акт сознания был канселирован, сделка не состоялась. Намеченное (где? кем?) оплодотворение осталось в проекте.
Но был ли этот проект? Ведь он мог бы существовать только при наличии определенных условий. У мозга существуют определенные режимы работы. Их всего три:
1) Силовой. Предполагает волновые колебания энергии вдоль лобных долей. Чем выше амплитуда, тем чище выходной продукт. Но, ввиду ограниченных резервов прочности, всегда существует опасность неконтролируемого перераспределения данных, которое может привести к необратимым изменениям коры.
2) Обратно-поступательный. Характеризуется вращательным движением энергетических потоков в горизонтальной плоскости. Сосредоточенность зависит от скорости вращения. Вместе со скоростью растет внутречерепное давление, чрезмерно высокий уровень которого может привести к потере зрения, а, в особо тяжелых ситуациях, к смерти.
3) Прямой расширенный. Имеет один единственный цикл, выражающийся в практически мгновенном распространении энергетического импульса из центра к периферии. Такая "разрядка" может быть сравнима со взрывом, она зачастую влечет за собой обширные кровоизлияния и даже разрывы и трещины в костной структуре черепа. Замедление прямого расширенного режима работы мозга при помощи специальной дыхательной гимнастики благоприятно сказывается на мышечном тонусе и выражается в переживании своеобразной эйфории, вплоть до извержения семени у мужчин и конвульсивных сокращений матки у женщин.
- Можно?
- Да, да, заходите, прошу вас. Присаживайтесь.
- Благодарю.
- Как ваши дела сегодня?
- Без каких-либо существенных изменений.
- Вот так. Ну что ж. Вы желаете продолжить?
- Да, я хотел бы: Еще рассказать кое-что. Но прежде скажите, вы изучали предыдущие материалы?
- Да, изучал. Но выводы делать пока рано. И, кстати, вопрос, который я задал вам на предварительном осмотре, остается открытым.
- То есть?
- То есть я вас спросил, в чём выражается негативное влияние окружающей среды, которое стало причиной вашей, как вы изволили выразиться, внутренней комы?
- А, это. Да, я понимаю. Если коротко, выражается это в манипулировании. Я с рождения окружен манипуляторами, каждый день... да и ночью тоже... В общем, на протяжении всей жизни подвергаюсь воздействию манипуляторов. Это известно. Манипулятор - это организм, который использует вас в своих целях, осознанно или неосознанно. Сопротивляться воздействию тоже можно осознанно и неосознанно, хотя лично я не делаю различия.
- Почему?
- Потому что решающую роль здесь играет само сопротивление как действие. Либо вы сопротивляетесь, либо нет. Осознанно или неосознанно, это уже вопрос второстепенный, вы ведь можете совершить сначала какое-либо действие, а потом уже осознать мотивы: осознать действие... гм, мне вообще кажется, что граница между осознанным и неосознанным очень условна. Как и любое биполярное восприятие. Это упрощение.
- Хорошо, ну а вот эти манипуляторы, о которых вы упомянули... Вы всех окружающих к ним причисляете?
- Нет. Нет. Людей, по большей части. По силе воздействия, люди, безусловно, на первом месте. И, в первую очередь, близкие люди. Родители, семья вообще. Это они втягивают в так называемое общество, в его субкультуру определенную, встраивают в разум эти структуры, которые фиксируют вас... Затем уже вы оказываетесь втянутыми в эту паутину. Многоуровневую паутину, я бы сказал. Вы оказываетесь вплетены внутрь огромной сети. Вы уже не можете сдвинуться с места: вы превратились в клетку единого организма. Вас сосут соседние клетки, вы сосете их тоже. Другого выхода нет, потому что если клетка должным образом не функционирует, её уничтожают, заменяют новой.
- А вы, стало быть, считаете, что нашли путь освобождения из этой... паутины?
- Я? Нет. Я просто впал в кому. Меня больше не могут высасывать другие... Вы, например... Я перекрыл все эти шланги и трубочки. Я приостановил обмен с окружающей средой. Но я по-прежнему вклеен в схему, в эту паутину. Поэтому я жду, выжидаю. Когда появится шанс.
Январь в этом году выдался на редкость суровым: с мелким колючим снегом, непрерывной стужей и ветрами. В избе Николая Бодрищева промёрзла стена под лестницей. Оконные стекла были забраны бугристым ледяным панцирем.
- Что, скажешь, Праскевья... - Николай в задумчивости ковыряет липкую черную щель в сосновой столешнице, - Картошка-то попримерзла, а? Туго теперь придётся...
- Так и огурчики вон смёрзли все, и бурак тоже: Спустился бы в погреб, глянул... Банки твои все вон полопалися...
- Как полопались, да что ты! - Николай порывисто вскочил, шумно задышал, хлюпая скопившейся в глотке мокротой, - Да ты что говоришь-то, блядь ты старая, а?
- Сам пошёл на хуй... - Прасковья инстинктивно отмахнулась от заслонившего скупой свет мясистого тулова, - Спустись вон, сам глянь-ка... Чё разорался, ишь...
...Николай уже бежал, прихрамывая, в сени. Подхватив на ходу топор, он подцепил верёвочную петлю люка, крякнув, резко потянул кверху. Почти сразу длинный охотничий нож, закрепленный на зубьях выскочивших из тёмного проёма граблей, впился ему под ремень, ручейки крови побежали по черенку...
- Ай, ай, падла... - Николай ухватился за грабли, махнул топором, да неловко, так что выронил его, и сам чуть не сверзился в люк. Из темноты показалась перебинтованная голова Митяя, воспаленные глаза светились торжеством; он подхватил Николая за ворот рубахи, опрокинул на пол, матерясь, с размаху пнул сапогом в лицо. Прасковья подоспела сзади, опрокинула Митяю на плечи кастрюлю... резкий запах бензина хлынул в избу.
- Ты еще... - Митяй достал её ухватистой затрещиной справа. Прасковья, охнув, брякнулась на дремавшего у порога Козлычара. Козлычар взвизгнул, вскочил, впился зубами Митяю в голень, рванул. Митяй потерял равновесие, ухватился было за висевший тут же Николаев полушубок, да вместе с ним повалился, рыча в бессильной злобе. Козлычар мигом наскочил сверху, голова скользнула под полушубок, клыки сомкнулись на кадыке мёртвой хваткой...
Как Митяй ни брыкался, а челюсти ни на волос не раздвинулись. Ящик с инструментами разбил, перила своротил, кулейман латунный покорёжил... Упал, наконец, забился на холодном полу как рыба; Прасковья встала, охает, на месте топчется, кровь с руки о подол утирает, глядь - а все сени в крови аж до потолка. Ну дела... Митяй затих, наконец, испустил дух. Много кровищи из него вышло. Вытащила кое-как Прасковья Николая с Митяем за дверь... Ух... Стужа... И свалилась без сил.
Утром Козлычар разбудил её: головой в брюхо тычет, а потом зубами подол-то прихватил, и тянет... пойдём, мол. Поплелась за ним Прасковья, глаза-то ото сна еще продрать не успела как следует. Полушубок на плечи накинула, дверь отворила...
Мать честная! Кровь-то, что со вчера натекла, за ночь замёрзла - ребятня соседская каток у крыльца устроила! Ледяная дорожка - до оврага до самого. Разбежался - и покатил...
Тут и солнышко выглянуло. Прислонилась Прасковья к деревянному брусу, что крыльцо подпирает, смотрит на детвору, улыбается:
- Что, Праскевья, - говорит ей Козлычар, - Морозец-то, кажись, еще крепчает... Вон и овощ в погребе помёрз весь... Туго теперь нам придется...
- Не пизди, Козлычарушка, - смеётся Прасковья, - Авось сдюжим!
- А то! Знамо дело, сдюжим! - пар клубится изо рта Козлычара, белые комочки замерзшей слюны дрожат на щетине усов, - Балачгыргудолопесман!!!
Круглую комнату освещает конусообразная люстра прямо по центру потолка. Круглый ореховый стол, три офисных кресла на роликах. Ровные стены покрыты светлой эмалью. Голые стены, только справа от входа - маленькая литография в черной рамке: цыганка стоит спиной к зрителю, держа руку с раскрытым веером параллельно земле. Маленькая белая собачонка прыгает на задних лапах под веером, вытянув морду кверху.
- Итак, болгарские друзья приедут поездом. Меня это радует. - Бомыкель смыкает кончики пальцев, улыбается каким-то своим особенным мыслям.
- Я бы воздержалась от комментариев, пока они не приехали. - произносит Юдра, вращаясь на своем кресле. - На поезде может приехать кто угодно. Когда я начинаю петь?
- Прямо с понедельника. Афиши уже по всему району расклеены.
- Ну, до понедельника еще два дня: мы успеем встретиться с болгарами и всё детально обсудить, к тому же...
Неожиданно Юдру начинает тошнить, она склоняется над столом, и струя светло-жёлтой рвоты с силой выбрызгивает из её приоткрытого рта. Тлоптач и Бомыкель резко отъезжают на своих креслах в стороны, но тщетно: рвотные массы попадают на голубую в светлую клетку сорочку Бомыкеля и на бежевый пуловер Тлоптача.
- А-а, лярва... Я так и знал! - Тлоптач достаёт носовой платок и пытается вытереть рвоту. Время от времени он подносит платок к лицу, слюнявит его и принюхивается. Бомыкель беззвучно смеётся, загибая пальцы на руках:
- Гарантии по вкладам - раз, свистульки - два, взаимозачёты - три, векселя - четыре. Вот тебе твоя финансовая политика во всей своей красе неписаной...
Юдру выворачивает новый приступ. Еще одна небольшая порция рвоты выплёскивается на стол. Со стола рвота стекает на пол, на колени Юдры. Обессилев, она тяжело дышит, откинувшись в кресле, с подбородка её гирляндой свисает липкая слюна. Тлоптач убирает платок, встает, подходит к Юдре, встает на колени, снимает с нее туфли, подхватывает за пятки её ноги, шумно нюхает обтянутые чулками ступни:
- У-ух, хороша... Лапочка. Аромат-то какой: Хочешь? - он поворачивается к Бомыкелю, но тот отрицательно качает головой.
- Зря. - он снова прислоняет ступни Юдры к лицу и продолжает с наслаждением вдыхать. Неожиданно люстра начинает мигать в режиме стробоскопа. Дверь резко распахивается, и в комнату с саблями в руках врываются болгары. С громкими воплями они принимаются рубить Юдру, Бомыкеля и Тлоптача, те почти не сопротивляются. Юдре практически отсекают голову: она свешивается на лоскуте кожи со спинки кресла. Бомыкелю перерубают руки и ноги в нескольких местах, еле живой, он медленно пытается ползти, но вскоре замирает в огромной луже крови. Тлоптача искромсали так, что узнать его уже невозможно.
В суматохе болгары нанесли ранения друг другу: один из них лежит у стены с раскроенным черепом, еще трое стонут, катаясь по полу в промокшей кровью одежде. У остальных также видны мелкие порезы, но они не обращают на это внимания: двое, побросав на пол сабли, стягивают с себя штаны и, разложив на заблеванном столе обезглавленный труп Юдры, с иступленным рычанием начинают ебать его в раны. Остальные болгары хватают неподвижные тела Тлоптача и Бомыкеля и с вожделенным повизгиванием рвут их зубами. Только один болгарин по прозвищу "Тапочки" не принимает во всём этом участие. Сначала он на некоторое время застывает в дверном проеме, затем подходит к стене, снимает с гвоздя литографию и долго смотрит на неё как близорукий, поднеся близко к глазам.
- Ох и здоровая у тебя задница... - тихо говорит "Тапочки", аккуратно кладет литографию на пол и не спеша выходит вон.
На рынке мне показали испещренный узорами шарик, искусно выточенный ребенком из обломка коралла. Мне захотелось купить его, но как назло я позабыл взять с собой порт-монэ, а мелочи, что наскреб я в своих необъятных карманах, оказалось недостаточно. Вот незадача. Идти домой за деньгами, а потом снова тащиться на рынок пешком? Машина-то у меня в покраске... Можно, конечно, взять такси, но сегодня такие пробки - я пешком доберусь быстрее. Пожалуй, пойду всё ж пешком: А что, если ребёнка взять с собой? Приведу его домой, дам денег - он мне отдаст безделушку. Накормлю его - в качестве оплаты за дорогу...
Предложение моё с воодушевлением принято. Идём с ним вдоль набережной. Молчим.
Это - мальчик лет семи. Курчавые белые волосы, джинсовые шорты. Вид вполне приличный: никогда не скажешь, что зарабатывает на жизнь вот так, приторговывая на рынке.
Заходим под мост. Здесь темно и сыро.
- А чем ты вырезаешь? - Оборачиваюсь я к нему на ходу.
Он молча достает из заднего кармана опасную бритву с отломанной ручкой.
- Ого... - сильно бью его по рукам тяжелым ботинком: бритва подлетает кверху, сверкнув, исчезает за бордюром. Сразу с размаху даю ему оплеуху, он падает, делает попытку укусить меня за ногу, но неудачно. Я нагибаюсь, хватаю его за волосы, бью головой об асфальт. Так... Ну что, где шарик? Ага, нашел... Кладу шарик себе в жилетный карман, расстегиваю ширинку, поворачиваю мальчика, стаскиваю с него шорты. Он хнычет, что-то бормочет: Что? А, я понял. Он не хочет в попу: больно. Предлагает пососать. Боязно как-то: вдруг укусит? Да нет, видно, не первый раз уже: ему нравится: Сосёт хорошо, глубоко заглатывает, надо же... Ах, как хорошо, сам попискивает от удовольствия... Ну, давай, чуток еще, еще маленечко... Всё, всё, спускаю... О-охх...
Метод проб и ошибок, прекрасно зарекомендовавший себя во многих областях исследовательской деятельности, показал свою полную непригодность в деле наращивания стационарного потенциала ядовитого коня: в случае неадекватной реакции животное просто погибало - это напоминало игру в "русскую рулетку" с пятью патронами в барабане шестизарядного револьвера.
Ядовитый конь сам по себе не мог накапливать заряд; эксперименты с мутантами плодов не принесли. Отказаться от проекта не представлялось возможным ввиду затраченных средств и чрезвычайно заманчивых перспектив в случае благоприятного исхода затеи.
Семьям пятнадцати испытуемых, погибших в ходе исследований, была выплачена компенсация из расчета одна тысяча у.е. на каждого члена семьи. Когда об этом стало известно широкой общественности, многие начали добровольно предлагать в качестве испытуемых своих детей и престарелых родственников, но после досадной гибели директора лаборатории Михаила Потогрызова в вытяжном шкафу по вине одного из таких "добровольцев", от набора со стороны решено было воздержаться.
Наконец, подстёгиваемые, с одной стороны, представителями оборонных ведомств и, с другой стороны, проектами конкурентов (из последних наиболее удачными считаются "Ядовитый зяблик" и "Кожаный картон"), учёные пошли по единственному возможному в сложившихся обстоятельствах пути: увеличение размера.
Представленный в качестве пробного образца на весенней ярмарке ядовитый конь имел длину 12,5 метров от хвоста до кончика морды, высоту 3 метра 48 см от подошвы переднего копыта до закраин ушей. Вес его составил 3 863 кг без сбруи и подков.
Выкрасив ногти на ногах перламутровым лаком, Галочка отложила пузырёк на журнальный столик и принялась плавно помахивать ступнями со вставленными между пальцев прокладками белого пластика. Зазвонил телефон. Стараясь не испортить педикюр, Галочка потянулась за трубкой:
- Аллё?.. Да, да, я слушаю... Привет...
...Это звонил Суворов. В понедельник Суворов обещал изо всех сил защемить ей соски специальными клещами, которые Галочка приобрела накануне за 939 франков по каталогу "Trois Suisses". Клещи были сделаны из медицинской стали. В упаковке Галочка нашла руководство по эксплуатации, но её скудный английский не позволял как следует вникнуть в смысл изложенного там. Суворов знал, что к чему. Или утверждал, что знает. Во всяком случае, подруги в один голос рекомендовали его как лучшего ущемителя сосков такого уровня оплаты. Дальше шли уже V.I.P., а на них Галочка пока не тянула.
Пока. Через месяц Федор обещал наладить рогопидон и расчленить четырёх узбеков. Если она к тому времени договорится с Витей, и Константин Ефремович не продинамит, можно будет позволить себе V.I.P. Хотя бы раз в две недели.
"Я залупляю купидона по материю." - твёрдо пообещал Суворов. И добавил: "Камча видит, а бинокулет бычит. На юге выстрелишь, и это сразу всем образуется: я и не фаршированный, и не благообрез. Там сохраняется тонюсенькая прослойка из кала, поэтому, Галина Мансуровна, я категорически запрещаю вам цукатный клей, и в следующий раз - просто не стану ебаться в Жуковке, а запердолю молот горбитульнику на отошмулатке."
Частенько досужая болтовня двух отяжелевших от пива работяг даёт неизбывную пищу для размышлений. Как-то вечерком я подсел к Толстому Андрюше, сборщику мебели, грузному патлатому парню лет двадцати пяти с усыпанным малиновыми шишками широким улыбчивым лицом. К нам присоединился Саша Пистон, сухощавый грузчик неопределенного возраста с землистого оттенка губами, скособоченный, вероятно, вследствие какой-то травмы позвоночника.
Мы выпили по паре кружек. Вначале беседа не клеилась, но затем Андрюша вспомнил вдруг про свою годовалую дочь, и про то, как днём раньше она подожгла найденные под столом на кухне носки его, что чуть не привело к пожару.
- Надо же, - воскликнул я, желая развязать языки собутыльникам, - Ребенок, ведь, казалось бы, совсем несмышленый, а уже проявил своеобразную тягу к порядку! Очевидно, носки чем-то помешали ей... И она решила устранить их, так сказать. Избрала такой вот неординарный метод.
- Не думаю, что мешали. - нахмурился Андрей, пригубляя, - Если вы намекаете на неприятный запах, то просчитались: девочка обожает нюхать мои носки, я специально оставляю их для неё после трёхдневного, а то и более длительного ношения. Жена ругается, но я скручиваю ей запястья и щиколотки стальной проволокой и запираю в чулане.
- Ого, у тебя и чулан есть! Ну ты су-ука... - пробормотал Саша сквозь клубы табачного дыма.
- Есть, есть! - радостно закивал Андрей, рыгая, - И чулан, и мясорубка, и рубанок, и залупка, и колбасный пластилин, и бензин, и гуталин, и свистулька, и банкетка, и пиздюлька, и котлетка, хочешь - съешь, а хочешь - высри: вот такие мои мысли!
- Ну, Андрей, вы просто... Просто я не знаю... Обаятельнейшее в своём роде млекопитающее!.. Ох... Всю душу истомил, озорник... - я никак не мог отдышаться.
- Гадина он. И пидор. - веско заявил Саша, допивая, - Я твою жену ёб, поал?
- Хуя ж... - вроде как удивился Андрюша, дуя на пену, - И чё? Понравилось?
- Хуявилось. - мрачно отвечал Александр, - Она мне яйца лизала, поал? О.
При этих словах Андрей, стараясь не привлекать к себе внимания окружающих, достал под столом из расстёгнутой ширинки свой фаллос и принялся мастурбировать лёгкими движениями кончиков пальцев. С минуту стояла тишина, затем Саша заговорил снова:
- Ага, слышь... Она у тебя эта... Ничего так, в натуре... Ебётся, как: как: как кошка, нах...
- Интересно было бы посмотреть, - вмешался я, разливая, - как вы, в отсутствие законного супруга, совершаете, с позволенья сказать, прелюбодейство, и при этом не гнушаясь присутствия ребёнка, прошу заметить... И что гнушаться? Ребёнок смотрит на вас, и вы еще больше возбуждаетесь, не правда ли? И уже готовы дитя малое втянуть в своё распутство, и растлить его, изувечить, накормить своими едкими соками... И признайтесь же, что это правда, правда, и вы уже не раз и не два, а постоянно, на регулярной основе, методично и планомерно...
Андрюша неожиданно вскрикивает, жмурится, вздрагивает, вытягивая голову. Он тяжело дышит, потом, вытирая о волосы правую руку, берёт кружку, отпивает и, улыбнувшись, произносит с икотой:
- Да ладно вам... Соками... Пижжу я. Пижжу, как сука. Нет у меня никакой дочки. И жены давно нет: я её еще зимой придушил и зацементировал... Вон, Санёк, скажи... А носки я сам поджёг, так-то! А ты, блядь, поверил... Чурка.
Покой и расслабление. Мысли приходят и уходят, словно сонные туристы, прогуливающиеся по безлюдному кварталу случайного города. Вечереет. Погода способствует прогулке: небо безоблачно, воздух вяло подёргивается, потому что ветер уснул. Вязкие как варенье звуки капают где-то в стороне; оцепенение нарастает.
Это - перекрёсток дорог.
Если пожелаешь, мы можем предаться любви. Прямо здесь, на этих нагретых солнцем плитах. Мы разуемся, снимем одежду, нежно обнимемся. Я буду целовать тебя, легонько касаясь кончиком языка солоноватой кожи, осторожно вдыхать твой аромат, трогать, трогать, трогать: Мы будем розовые от желания, но мы не будем торопиться: я хочу снова пройтись по твоему телу, чтобы ощутить его, как ощущают, вернувшись после долгого путешествия стены родного дома. Перед тем как слиться, мы должны стать безупречными отражениями друг друга. Мы должны стать двумя половинками расколотой вазы, так чтобы если нас соединить, слегка прижать, а затем отпустить - мы уже не распались, и ваза снова была целой, и не различить на её светящихся в тёплых закатных лучах переливчатых выпуклостях извилистой трещины. Трещины.
Да... этой трещины. Этой границы, этого рубежа, этой пропасти. Да, да, именно пропасти: ведь на перекрёстке дороги расходятся. Я, знаешь ли, тоже могу разойтись. Это происходит практически мгновенно, как будто выбивает предохранители. Короткое замыкание. Вспышка. Мои нейроны обращаются в подобие стрекательных клеток. Всё равно, как бить, чем бить, куда бить, это больше похоже на вихрь, на свирепый сметающий шквал. Мощные жестокие удары сыплют одновременно изо всех мест, боль разрывает тело, первые же попадания оглушают, выключают, ты теряешь способность к сопротивлению. Так человеческое тело, попав под металлическую тушу мчащегося поезда, мгновенно размалывается, разрывается, разбрызгивается - а поезд даже не вздрогнул, и твой отчаянный вопль потонул в раздирающем грохоте стали. Ты и понять ничего не успеешь. Я буду рвать твою прыскающую гемоглобином плоть, рвать и топтать, не обращая внимания на хруст костей и хлюпанье тканей. Сок! Сок! Сок!: Что это было? Кто это был? Забудем: Теперь - просто бесформенная груда белковых останков, вывалянная в грязи, осаждаемая птицами, грызунами и насекомыми...
Это - перекрёсток дорог...
Обзорная статья по темпам экономического роста во втором квартале была готова за исключением некоторых мелких деталей. Валентин удовлетворённо встал и прошёлся вокруг рабочего стола. Уф-ф... Ноги затекли. Пространство кабинета не позволяло особенно разгуляться; скинув пиджак, он сделал несколько глубоких приседаний с вытянутыми руками и едва не опрокинул кружку с остывшим кофе. Экран компьютера погас, Валентин всё стоял и смотрел в окно. "Интересно, - подумалось ему вдруг, одновременно со скребущим щелчком зажигалки, - сколько еще лет люди будут умирать от СПИДа? Ведь казалось бы: прогресс науки: разгадали генный код! Проникли в тайну тайн, в сокровеннейшее... А технологии: уже любой школьник у себя за партой способен смоделировать целый искусственный мир! Подумать только! Как простую игрушку, как кубики, ебись они конём!" - он глубоко затянулся, подошёл к столу, брякнул пальцами по клавиатуре. Монитор плавно проснулся, Валентин надавил стрелку, глянул на график инфляции, еще раз проверил результирующие формулы в таблице платежного баланса. Да... Вот так. Всё знаем, все умеем, а вот поди ж ты... Он вспомнил Димку, задыхавшегося на больничной койке, высохшего, сморщенного, покрытого волнистыми какими-то, пахнущими какашками, струпьями... А каков был Димка, что за парень! Статный голубоглазый блондин с прекрасным чуть изогнутым хуем. Где всё это теперь? Где этот упругий пульсирующий жизнью стержень, что раздирал Валентина до самого нутра, так что тот скулил, как собачонка?.. А Антон Кмыч, этот неподражаемый и неукротимый балагур с вживленными под крайнюю плоть шариками, выточенными из зубной щётки?.. Валентин вспомнил, как молодой неопрятно выбритый санитар с воспаленными губами вытолкнул из лифта накрытую простыней каталку. Под простыней был Антон, скорченный, со слипшимися веками и криво зашнурованным разрезом от горла до паха. Вот так, Антошка...
Валентин закусил ноготь, неряшливо раздавил наполовину выкуренную сигарету в крышке из-под маринованных перцев. Сел в кресло, снова посмотрел в экран, подался вперед, опустил подбородок к груди, исторг отрывистый звук: ни то смешок, ни то кашель. "Черт побери, ведь надо же что-то делать! - почти воскликнул он, - Как же так, я вот так здесь сижу, сочиняю эти дурацкие отчеты... анализы... Подумать только, и слово-то какое: анализы..."
Липкая волна страха поднялась из центра кишечника и подкатила к гортани... Он представил себя там. Холодным. Голым. На эмалированном столе. С криво намалёванным номером на окоченевшей ступне. Нет! Нет!.. Он порывисто вскочил, подошёл к висевшему на двери зеркалу. Расстегнул рубаху, штаны, морщась, отклеил непослушными пальцами влажный пластырь.. Вот оно...
Небольшое, с человеческий зрачок величиною, отверстие в центре красноватой припухлости издавало терпкое зловоние. Валентин осторожно надавил пальцами. Крупная капля жемчужно-жёлтого гноя вздулась и заскользила вниз.
- Хорошо, - вслух проговорил Валентин, широко улыбнувшись, - Хорошо, что я не кашалот, и вообще - не земноводное. Лупьян не разрешил бы каяться, а так - пожалуйста... Денег дал - и пожалуйста, кайся, хоть до рвоты... Вот подохну, попаду на небо, уж там наебуся всласть! - он снова улыбнулся, перекрестился, водрузил на место тёмный от грязи пластырь и принялся застёгиваться.
- Доктор, а могу я посмотреть вашу статуэтку?
- Что?.. А, статуэтку.. Да, пожалуйста.. А вы не подвергаетесь манипулированию с моей стороны в этом случае?
- Нет. Какое тут манипулирование? Я держу статуэтку, вы держите статуэтку.. Мы манипулируем статуэткой, это да... Но не друг другом. Не друг другом.
- Хорошо, а статуэтка может нами манипулировать?
- Статуэтка? Вы что, за психа меня держите?
- По вашей логике выходит... Вы говорили о взаимном высасывании клеток, помните?
- По моей логике.. У меня нет никакой логики. Это - одно из условий действия защиты.
- Ну. Возможно, вы пытаетесь убедить себя в этом, да. Пытаетесь разрушить логику, чтобы стать неуязвимым... Это я понимаю, но и в этих действиях есть логика. Логика не может отсутствовать, понимаете?
- Скажите, а того пациента, что подарил вам статуэтку, звали случайно не Фёдор Лобзин?
- Не помню, признаться... А что? Кто такой этот Фёдор? Вы его знали?
- Вот теперь вы пытаетесь манипулировать. По крайней мере, у вас сформировалась воля к манипуляции. Я вам не верю. Вы наверняка отлично помните его. У него еще кличка была такая: Лобзик.
- Возможно, вы правы. Я действительно не помню. Не понимаю, откуда у вас такая уверенность.
- Уверенность? Из отсутствия логики.
- А, вот оно что. Ну, предположим. Ладно. Давайте об этом после. Вы посмотрели статуэтку?
- Да. Держите.
- Давайте продолжим нашу беседу. Если вы помните, мы остановились на ситуации, в которой вы находитесь. Вы говорили, что замерли, затаились, впали в кому и выжидаете удобного момента, чтобы освободиться из паутины.
- Я не совсем так говорил. Я просто сказал, что жду, когда появится шанс.
- Но я вас правильно понял?
- Не знаю... я же не могу оказаться в вашем теле. Возможно, что примерно поняли.
- Хорошо. Тогда могу я спросить: существует ли, по-вашему, способ выпутаться... вырваться из паутины?
- Не знаю. Я потому и впал в кому, что не мог выйти, но и продолжать так больше не мог. Это мой компромисс, это омертвение. Крайняя точка, после которой следует зона невозврата.
- Значит, вы всё-таки считаете, что освобождение возможно?
- Вероятно. Но у меня не хватает сил. Я же от рождения завязан. Как вы думаете?.. Может быть, пока я в спячке, я наберусь сил. Из комы ведь выхода есть два.
- Да, понятно. Ну, а эти истории ваши: как они связаны со всем этим?
- Связаны. Да. Они помогают перекрыть каналы, эти шланги и трубочки. Это магический ключ к вхождению в переходное состояние.
- А, ясно. Ну, а подробнее вы в состоянии пояснить? Вот, к примеру, эта последняя история про этого... Валентина. У него, что, СПИД?
- Откуда мне знать? Вы - врач.
- А, ну конечно. А кстати, вот вопрос сексуальной ориентации, раз он был затронут... Эта ваша кома исключает половое общение?
- Конечно. Ведь это - прекрасные условия для манипуляции.
- Ну да. Значит, вы, так сказать, аскет?
- Вот еще! Общение - это одно, активность - другое. Я активно мастурбирую.
- Ага. А до того, как вы впали в кому, у вас было половое общение?
- Естественно.
- Это было общение с противоположным полом?
- Исключительно с противоположным. Я вообще гетеросексуален.
- Ну, а что это за история про этого Валентина, очевидно, гомосексуалиста? Вы его знали?
- Да, но близко не был знаком. Но я понимаю, отчего он заинтересовал вас.
- В самом деле?
- Да. Я умышленно изменил имя. Его на самом деле звали Фёдор Лобзин. И кличка - Лобзик. Вы тоже его знали: это ведь он сделал статуэтку. Я потому и спрашивал... Вы раньше сказали, что он умер...
- Я вам сказал, что не помню имени пациента:
- Да хорошо, хорошо! Не помните - не надо, ради жопы... Мне-то что?.. Я этого Федю не трахал, и СПИДа у меня нету...
- По-моему, мы отвлеклись от темы.
- Да, пожалуй... Так я продолжу?
- Продолжайте.
Гудок понадобился мне утром, именно тогда всё окончательно стало ясно. Нужен гудок.
На металлических створах ворот дифтеритным налётом проступил иней. Я укутался в шарф, натянул на подбородок длинный ворот штормовки. Свитер колол сквозь майку, кожа зудела. Хорошо, что нет ветра: пойдёт как по маслу, лишь бы не заточился.
Руководствуясь здравым смыслом, я рассуждал вот как: гудок состоит из жестяного раструба и нагнетательного устройства, работающего от переносного аккумулятора. Раструб я могу взять уже сейчас: ключи от склада лежат у Ниночки в правой туфле, как обычно. Если я сейчас зайду в женский сектор, я смогу их взять: дам вахтеру пузырь спирта из спецзаначки - и дело в шляпе. Ниночка спит крепко, особенно после того, как её Мускет отдрючит как следует. А вчера после отбоя я видел, как она с Мускетом спускалась в подсобку, а потом мы с Килоджоулем прислоняли уши к вентиляционному отверстию и слушали, как она стонет: громко, аж захлёбывается; и мы дрочили друг другу хуи под эту музыку. Стало быть, Ниночка спит. Хорошо.
Я подлез под вагон, знакомый с детства запах мазута уютно подсластил нюх мой. Я улыбался в сопревший от дыхания ворот, на корточках сполз по насыпи, перескочил через дренажную канаву, вприпрыжку подбежал к ангарам.
Аккумулятор возьму у Савелия Лукича. Даже спрашивать не буду: просто зайду в котельную, заберу и оставлю записку. Мы с ним так и уговорились в прошлый раз, когда я принёс ему целый чемодан женского кала. Кал был расфасован в плотные кубики, завернутые в тонкий целлофан. Савелий Лукич даже поперхнулся от радости. Когда он разворачивал кал, его толстые плоские пальцы дрожали, как сигарета на ветру.
Остаётся нагнетательное устройство. Но тут я тоже примерно знаю как действовать. Пойду в пятый цех, к Мотожалу. Мотожало, конечно, гад порядочный, но если его разогреть как следует, предварительно продув клапаны, толк от него будет. Но разогревать минут пятнадцать надо будет, градусов до двухсот как минимум. А то прошлый раз Сенька-Очко подступился к нему на холодную, и Мотожало рассёк его надвое: от макушки почти до пупка.
Он зашёл и сел с таким видом, будто мы расстались только вчера. На самом деле прошло десять... нет, погоди... да, двенадцать лет прошло с того дня, когда я последний раз увидел его мельком, с крыши целлюлозной фабрики. Была осень, кинжальный ветер с мокротой... в громе жести под моей резиновой подошвой чудилось что-то загробное. Я ждал около получаса - весь уже трясся на ветру, когда его вывели. Двое по бокам, третий сзади, быстро провели по тюремному двору, затолкнули в железную утробу спецавтомобиля, неслышно хлопнула дверца... Напоследок он огляделся - эдак опрометью, словно в последний раз хотел посмотреть на небо. Небо было хуёвым. Он меня, конечно, не увидел. Но я помню его белое отрешенное лицо, мелькнувшее на миг в дрожащем бельме оптического прицела.
- Ну, что... Как ты вообще?..
Я, честное слово, не знал, что сказать. Он сосредоточенно затянулся, задержал дыхание. Вытянул ноги, блаженно сощурился:
- Фф-ф-у-у-ххх... Блин... Устал. Просто устал, понимаешь? И... как бы сказать... Солнца хочется, тепла, света... Знаешь, махну-ка в Барселону - кости погрею. Надоело всё это.
- В Барселону? - Я затянулся в свою очередь, - Ну-ну.
Да, время меняет нас. Когда-то он жил в так называемых Сучьих Гнёздах - покинутых после радиационного заражения территориях. Там находился центр повстанческого движения.
Анатолий Щур, герой-партизан, убивший ударом кулака в голову старшего налогового инспектора. Серафим Елдибатор, прославленный террорист-одиночка, застреливший Непугая, Воронку, Диму Драного и еще нескольких видных изменников. Константин Хара - тот самый, что взорвал железнодорожный мост через Студёную, и его младший брат Киримляжка, организовавший ликвидацию вице-мэра. Да-а, немало грозных имён, ставших позднее легендами, обреталось тогда в Сучьих Гнёздах: Хоп-хоп-хоп! Паразитов мы не пощадим, раз-два! Хоп-хоп-хоп! На погосте место застолбим, раз-два! Волосы на пизде! Наш закон - закон везде! Волосы на пизде! Наш закон - закон везде! Волосы на пизде!..
- Да ладно тебе!.. - он закашлялся, замахал руками, - Хорош, довольно с меня, понял?.. Хватит. Навоевались. Хватит.
- А-а... - Я безуспешно пытался унять задрожавшие вдруг губы, - А, вот, значится, как... Навоевались. Ну да. Чего ж, я понял...
...Он тоже понял - чутьё не подвело - вскочил было, кинулся к дверям, щелкнув за спиной фиксатором лезвия, но тут мне было проще: тяжелые метательные стрелы лежали у меня под рукой в ящике стола. Раз! Два!.. (Я вскочил.) Три! Четыре! (Блядь, мимо!) Пять! (Ага!) Шесть-семь! Восемь! (В бедро).
Рыча и кровоточа, он кинулся на меня, но я загородился столом, воткнул ему еще одну - в плечо. Он прыгнул прямо через стол; я увернулся и проколол его вооруженную руку, глубоко вонзив острие в кисть. Выбил коленом нож. Он попытался душить. Впился зубами в шею. Я отцепился, промяв пальцами глаз. Боли почти не ощущал. Ударил коленом по рёбрам. Он всё хватал меня за глотку, но своим укусом навредил себе: вся шея моя была в крови, и пальцы его соскальзывали. Он терял силы. Попытался поднять нож. Получил еще коленом. Я, правда, очень неприятно и глубоко поранил ногу о свой же дротик. Штаны сразу намокли. Я придавил его к полу, воткнул острие в ухо на всю длину. В последний момент он проколол мне щиколотку. Затих, наконец. В изнеможении я повалился на пол рядом. В ушах стучало, дырки кровоточили. Вот так встреча. Старых друзей. Через много лет. Да. Блин комом. Не видать ему храма святого семейства.
Ежели кому угодно проверять - милости просим, а в целом аппарат получился славный: колючий и радостный, под стать твоей матери. Новизна сама по себе всегда приятно возбуждает, а тут такое... Рядом с нами. Совсем рядом, почти как гениталии. А ежели всех этих женщин разуть, да заставить улечься рядком, вытянув ноги кверьху... э-э-э... да тут хоть в петлю сразу опосля - и то с радостью.
Ловок был косолапый мешочник, ловок, да хитёр. Запердолил он Ерёме Голосмычному по самые помидоры, ох, запердолил. А и поделом ему, жиду. Всю бумагу растащил, а велосипеды не отгрузил, "Сиплотняк" не разгерметизировал, и, самое главное: обосрался прозрачным как спирт мицелием, чего уж, знамо дело, никто, никто теперь не простит ему, пусть и не мечтает. Баста.
А то правило, что нарисованному верить безоговорочно, так это еще не раз и не два мы опровергнем - и на этой же благодатной платформе свой, самостийный катамаран на воду спустим! Да, да, спустим! С песней спустим, с гоготом развеселым, с присвистом мужичьим и заливистым девичьим повизгиванием. Гадом буду!
А теперь основное: разрежьте плотскую часть растения на девятнадцать равных по весу полос, прополощите их в ванночке с лошадиной слюною, а затем, аккуратно разложив друг подле друга, перевяжите с одного конца липкой лентой. Вот и вышла у вас Лобная Метёлка, магический инструмент для устранения невидимых членов. Вещица смертельная, но покойная, и, опять же, тараканьему ропоту до икоты послушная. И как только вы помашете Метёлкой этою над разъятой грудиной моложавого токаря, как только окропите лошадиной слюною его врастопырку торчащие рёбра - тотчас невидимые члены придут в движение, выстроятся клином и, с молчаливым укором на обнаженных головках, покинут вас навсегда.
Навсегда.
При упоминании имён Ивана Старомытненко, Тимофея Особоважного, Степана Шрягуса и других, имевших в своё время немалый вес в Континентальном Братстве Усохших, никому отчего-то не приходит на ум проследить до конца неожиданную, но отнюдь не невозможную связь судеб ведущих благометов с движением Городских Буквоедов, разорвавшим на лоскутки безразличия всеобщее представление об официальной церемонии человеческих жертвоприношений.
В самом деле, обратимся к фактам. Ведущий биограф Ивана Старомытненко, доктор искусствоведения, к.м.с. А.А. Бейвухо, относит первый зарегистрированный в реестре случай к осени 1961 года по европейскому календарю. Именно тогда в подсобном помещении штамповочного цеха липецкого завода мягкой игрушки в присутствии приглашенного из области моноебучего знахаря по прозвищу "Клачмартак" был совершён ритуал принесения человеческого ануса. Жертва (бисексуальный самец-допризывник) была помещена в продолговатый алюминиевый короб, формой напоминающий напёрсток. Анальное отверстие юноши при помощи специально изготовленного гибкого шланга соединялось с ретортой Усыхания, представлявшей собой миниатюрный перегонный куб, работающий от электросети. После торжественного зачтения "Околоплодного сказа" в короб через специальные треугольные отверстия были запущены деревянные кузнечики с ядовитыми клювами одноразового действия. После того, как интимная жидкость поступила в реторту, началась перегонка, результатом которой явилось получение 58,5 грамм относительно чистого пюса.
Обратите внимание, что приблизительно в то же время тогдашний глава Городских Буквоедов Пётр Рыготин опубликовал официальный квартальный отчёт об итогах присвоения и ассимиляции в части укрупнения нижнего пласта "Жду". В подпункте д) раздела 8 читаем: "Любознательный якорь изменил направление вкуса и цвета, вызвав необратимую мутацию в живородящем бульоне. ("живородящим бульоном" у Буквоедов было принято называть текучу - прим. моё) ...После тридцатикратного вкачивания около 60 граммов продукта было выделено из прямой кишки сорокалетнего мужчины."
Совпадение? Вряд ли. Особенно, если учесть многократные свидетельства местных торговцев калом (см., напр. Л.Н. Семенякин "Из истории глубинного бурения", Изд. Научная Литература 1978) а также записки известного шведского орнитолога Д. Пульса (в переводе Т.М. Ассалтухер, Изд. Прогресс 1989), где прямо сообщается об имевших место кровавых пиршествах на так называемых "Пьяных Курганах" - обычных местах обитания Усохших во второй половине ХХ столетия.
Рыбарей было в нашем поселении всего трое: Гришка Раскатайбалда, Анатолий Ласточкин и, самый старый, Никита Терентьевич Ссуточный. Раз идут они через дальний мост - пасечника Скокова проведать, и видят вдруг: внизу, по-над хрустальным настоем вертлявой Пыжмы, пролетел, оскаля слюнявую пасть, мёртвый мальчик, а, пролетая, крикнул им:
- Князя жду! Князя!..
Пораженные, они выронили сети и, ослабив ремни, сели в ласкаемый ветром ковыль.
- Вот-те на... - протянул Никита Терентьевич, потирая расчёсы, - Мельник-то ожил! Чудо?
- Хуета! - осторожно скривился Гришка, - подшутил над нами ктой-то... Как же мельник мог ожить? Я его сам закапывал. Два зуба золотых из рота выковырял, и печатку с пальцем...
- А ну как агроном накормил его своей электропастой? - вскричал Анатолий Ласточкин, нервно теребя узловатыми пальцами лобковую шерсть.
- Тогда на время. - рассудил Терентьевич, - Помечется чутка - и осядет. Конь ебучий.
- Агронома за такое лиходейство порешить полагается. - сурово молвил Гришка, - Отловить его, пока спит, да в сеть. Да в яму с гадюками, да с кольями.
- Мошонку к конуре приколотить гвоздями. И пса выпустить - штоб грыз! - поддержал Анатолий.
- Подрезать поджилки, да свиньям кинуть... Сперва хуй отрезать только... - закивал Терентьевич.
- А потом на хоздворе на колючке вывесить, чтоб все видели! - хлопнул в ладоши Гришка, - Пусть сгниёт, христос ему в жопу...
...Так сидели они битый час, обсуждая детали предполагаемой расправы над агрономом. Анатолий скурил две трубки самосаду, Гришка насосал тринадцать (несчастливое число!) леденцов "Дюшес", а Никита Терентьевич густо натошнил сглоданной накануне бараньей печенью.
Круланья писток зиполуарч и тумиклыч ар мегаспулдомер. Жолодур увлажнил кремниевую каратольду. Синяфэн вздул остагаленце и коноперцекель. Лудно дримтопусак от митлы всирычма кнюк цвыл бобонарус. Готишпал иримзалач ли оторгаз жидовалдай. А лисмер гнюч висадолорь. Но остагаленце и коноперцекель кикарябали в сысоя, и жолодур яблотан генопистон ебобулякь. Йобаная карамель! Синяфэн отрыгнул кремниевую каратольду в партизанский писток. И готишпал цвыл остагаленце, чир годимдощник ваджатурбало. Кикартан бумаго-хуй. Змиякотлэ.
Жолодур увлажнил ванорибуло к хармэтько бли буасыч грогориптангель. Но лудно иримзалач ли кикарябал в сысоя, амсы полтиник кремниевую каратольду. Ограсл пни за мунтород. Мунтород увлажнил партизанский писток, а синяфэн вздул остагаленце и коноперцекель: чиркобулат гумитаркач и слы. Стийцукерпан до мунтород - зязяпинокуль. Йобаный стул, лисмер гнюч уйдажурцал ваджатурбало гя исимортаз ли обозыч кангарь. Тарантул мил чысажбабло и змиякотлэ. Бумаго-хуй слил чир в грогориптангель. Сяго тыл дримтопусак литрокутипнель. Гнюч соковызак слы тифон за мунтород. Лудно бли буасыч за йобаный цыркуль.
Тли сокомущиротко: бинокль гя потль цвыл бобонарус, кнюк фильмогужон ыгы бободуймач бумаго-хуй. Бзда мунтород ли оторгаз жидовалдай. Риополжакль вы дло менструган чиркобулат: гирч улопистауд гя чир бли буасыч грогориптангель. Кикартан увлажнил цыркуль, гнюч уйдажурцал за партизанский писток. Мунтород вы дло бзда бободуймач, а жидовалдай ыгы генопистон ебобулякь ар мегаспулдомер.
- Бзда мунтород гиргомлинь вы дло? - слил синяфэн гя исимортаз ли обозыч.
- Мунтород уйдажурцал за партизанский писток! Стийцукерпан до кремниевую каратольду! - Круланья звылт ормистуляй кекоцупердо.
- А зямо клин к остагаленце?
- Бзда обозыч кангарь.
Синяфэн отрыгнул остагаленце и коноперцекель, слил фильмогужон ыгы бободуймач. Цармы-фокь соковызак слы тифон за мунтород - змиякотлэ дюгомицгаген. Ыгы воортум димботулбарь ыгопистон. Лудно дримтопусак чир годимдощник ваджатурбало.
Жилы митокура осталопитон гич омантуклет. Физолян кердопулмец, ригодо в зиомултаз агардулбаро. Щи ыгы варолупсёч - тугарец минтак бзда бободуймач! Жидэркасс иль бар оторгаз чир бли буасыч. Лочник сиял валопрагриба. Киюпалтос и вас сроднил, вычисмал тимтогулярищ.
Пуаргодун алда к мижопюяргет. Тугарец жилы: митокура гич омантуклет, а сорцуклей милоздарбал кумяго. Сито-щито. Энцаргол бибилгулгарь пи остарь ыгы стийцукерпан. Бзда бободуймач годыч свил осмотрительно и длипотяжко. Трупенгасс омантуклет ыгы...
- Стоп, стоп, остановитесь... Я что-то за вами не поспеваю... Для коматозника вы слишком... как бы сказать... шустры, что ли.
- Это медицинский термин?
- Нет, разумеется. Но тот факт, что я - врач, еще не означает, что я должен изъясняться исключительно медицинскими терминами. Врач - это не более, чем профессия. Вот вы, какая у вас профессия?
- Профессия?...
- Ну... Я просто хотел узнать, чем вы занимались до того, как это ваше внутреннее оцепенение полностью завладело вами? Чем вы зарабатывали на жизнь?
- Да, собственно, различные процедуры... Самые различные. Для меня это не играло особой роли...
- То есть вам было абсолютно всё равно?
- Абсолютно. Главное - не допустить манипулирования. Мунтород уйдажурцал за партизанский писток!
- Только не начинайте опять.
- Хм: Мне нельзя, а вам - можно? На каком основании?
- Я, как мне кажется, до сих пор изъяснялся вполне понятно...
- Вот именно, "как вам кажется". Мне тоже много чего кажется...
- Например?
- Например, то, что я сказал по поводу ваших половых предпочтений... Насчет "Лобзика".
- Это я уже слышал...
- Ну, что ж, еще послушайте.
- Нет, вы теперь послушайте... Вы, я вижу, хотите обострить... Пойти на конфликт? Я не понимаю. До сих пор все эти дни мы с вами сидели, нормально беседовали... Я с большим интересом вас слушал... Делился своими соображениями... Вам, очевидно, такой расклад надоел, так надо понимать?
- Я не могу вам указывать, как надо понимать. Это зависит от вашей конструкции.
- Конструкции... Словно бы я - робот, что ли?
- Это вас удивляет?
- Удивляет? Нет. Я просто хочу уяснить. Значит, вы считаете меня роботом? То есть, искусственно созданным механизмом?
- Механизмом, организмом, как угодно... А вы себя кем считаете? Хотите сказать, что вы не искусственно созданный? Откуда же вы тогда появились на этот чертов свет? Расскажите.
- Охотно. Я был рожден. Как и все люди. И не только люди. Мужчиной и женщиной. Ну, в смысле, рожден женщиной при помощи мужчины.
- Пользуясь вашей логикой, из ваших слов можно заключить, что от мужчины и женщины могут родиться не только люди.
- Интересное замечание.
- Ну, это я просто так решил вставить... В качестве попутного комментария... Так вы, стало быть, считаете, что тот факт, что вы были рождены женщиной, доказывает, что вас создали не искусственно?
- Допустим, считаю. Искусственно - это значит, преднамеренно, и с использованием неестественных, неприродных методов.
- То есть ваши отец и мать зачали вас непреднамеренно? Они не хотели ребёнка? И затем они вскармливали и воспитывали вас по своему усмотрению - тоже непреднамеренно?... А насчет неприродных методов я вообще не понимаю. Если я беру молоток и гвозди и из досок сколачиваю, к примеру, скворечник - это неестественно? Ненатурально? Это будет отличаться, если я вместо молотка воспользуюсь пенисом и влагалищем?
- Хм... Я понимаю, куда вы клоните, но... Тогда мы с вами ни на шаг не продвинемся. По-вашему выходит, все кругом представляют из себя своего рода машины... биороботы, как говорится. И вы сами, кстати. Но вот возникла парадоксальная ситуация: искусственно созданный организм обретает некую самостоятельность мышления, осознания... Так? Его перестаёт удовлетворять его природа... Искусственная природа. Он не хочет быть функцией, не хочет быть... частью целого... Это похоже на известные произведения писателей-фантастов, где созданный человеком искусственный интеллект объявляет войну своим создателям и стремиться превратить своих бывших хозяев в рабов... Или в сырьевой придаток, в пищу... Вообще уничтожить... Вам приходилось читать подобное? Фильмы тоже, наверное, смотрели?
- Да... Но мне такие параллели не приходили в голову. Я никогда не придавал значения таким сочинениям, поскольку у писателей-фантастов или сценаристов там всяких подход поверхностный, без учёта реальных механизмов... Дело в том, что искусственный мозг как таковой неспособен объявлять войну своим создателям в силу отсутствия у него воли. Начать борьбу за власть, за независимость, за что бы то ни было... может только организм, обладающий соответствующим инстинктом. Искусственный разум в описании фантастов представляет собой всего лишь очень мощный компьютер. И этот компьютер научится самостоятельно мыслить?.. Но как? Ведь он - лицо абсолютно незаинтересованное, его психика по-прежнему представлена фрагментарно, она бедна, примитивна: У него отсутствуют эмоции, отсутствует бессознательное... Это просто счётная машинка, какой бы сложной она не была... А зачем счетной машинке самостоятельное мышление? Оно ей никогда не понадобится. Стремление к обособлению возникнет только с появлением волевого импульса... Именно поэтому люди и стали прибегать к помощи машин - машины не имеют воли и поэтому никогда, ни при каких условиях не могут выйти из повиновения.
- Но вы же не делаете различия между искусственным и естественным. Вы утверждаете, что, к примеру, я, ваш лечащий врач, и так называемая счетная машинка - по сути одно и то же.
- Я не делаю различия между искусственным и естественным - я делаю различие между имеющим и не имеющим волю.
- Хорошо, а к какой категории вы относите окружающих вас манипуляторов?
- К первой, конечно. Их воля - и есть то, что манипулирует. Но дело в том, что для меня воля имеет некую критическую массу. Множество мелких воль группируются в одну структуру: Это как водоворот... Течение: Мелкая воля не может действовать самостоятельно: её притягивают более крупные объекты, образованные слиянием других воль. Все они, однако, взаимно влияют друг на друга. Так и образуется эта великая паутина. Но если некая воля набирает эту самую критическую массу, она выходит из-под притяжения и обретает собственный путь.
- Надо вас так понимать, что вы как раз и набрали эту массу?
- Да, массу-то я, кажется, набрал: Но я столкнулся с неразрешимой ситуацией, которая привела к коме.
- То есть?
- Очень просто. Воля, перешагнувшая порог критической массы, обретает способность подчинять себе другие, более мелкие воли. Она, таким образом, начинает формирование вокруг себя новой энергетической структуры, и становится, таким образом, частью паутины. В конечном итоге эти структуры внутри паутины либо будут ассимилировать друг друга, либо будут жить в относительном симбиозе... Но для меня это - не выход. Это - замкнутый круг. Мне недостаточно освободиться от манипулирования окружающих: я сам не должен никем манипулировать - иначе я опять стану частью паутины. Вот отсюда и кома. Она есть моя реакция на основное требование жизни: сожрать самому - или быть сожранным. Любое ваше движение: ко мне - или от меня - будет лишь попыткой вернуть меня обратно.
- Но где же выход?
- Не знаю. Именно это я и пытаюсь все это время вам объяснить: у меня не хватает сил, чтобы найти его. Пока. А, может быть, никогда не хватит.
- Ну хорошо... Я, кажется, начинаю составлять какое-то представление о том, что творится с вами... Давайте передохнём... Сходим, посмотрим на китов, к примеру.
- А что там с китами?
- Киты атакуют далькенцо. Это недалеко: в соседнем корпусе. Я проведу вас на смотровую площадку, вы понаблюдаете... Просто чтобы расслабиться: Это должно отвлечь вас, успокоить... Если надоест - уйдёте.
- Вы будете со мной?
- Это как пожелаете.
Они прошли по ярко освещенному переходу между зданиями (с любопытством осматриваясь, пациент едва поспевал за уверенными шагами врача); на лифте спустились в подземный сектор, двинулись по прорезиненной дорожке, шедшей слегка под уклон по направлению к сверкавшим вдалеке металлическим поручням. Глухой буравящий шум, доносившийся со стороны поручней, постепенно обнажался, приобретая влажную бугристую фактуру. Воздух слоился, чередуя запахи, то обмякая в спёртом тепле, то проникая студёной испариной.
- Слегка напоминает аэропорт... Вы не находите? - он замедлил шаг, ощупал глянцевый лист торчавшей из кадки пыльной пальмы.
- Натуральная. - улыбнулся врач, - Идёмте же, а то пропустите самое главное.
- Ну это вряд ли. - задумчиво не согласился пациент.
Они приблизились. Влажные рубцы дробящихся всполохов брызг беспорядочно ложились на защитный экран наблюдательного мостика. Молчаливый охранник протянул спасательные жилеты. Врач отрицательно покачал головой, пациент - тоже.
- Здесь так шумно... Нам трудно будет услышать друг друга...
- Побеседуем после! - врач, казалось, получал удовольствие от представившейся возможности размять голосовые связки, - Наблюдайте! Это того стоит, сейчас сами убедитесь!
Пациент приблизился к экрану и застыл, сцепив кисти рук над пахом. Взгляд его был направлен прямо, поверх разворачивавшейся в огромной бетонной чаше ожесточенной схватки. Зрачки застыли в одной точке, никак не реагируя на гигантские тёмные массы, стремительно метавшиеся в воде внизу. Со стороны он казался абсолютно расслабленным, мягким, отвлеченным. Доктор, наоборот, возбужденно перемещался вдоль поручней, порозовевшее лицо его бурлило эмоциями, точно каждая деталь яростного сражения находила своё отражение в его оголённой мимике. Порою он что-то говорил в полголоса, но ничего не было слышно из-за грохота волн и рёва обезумевших тварей.
- Мы находимся почти в двадцати метрах над ними! - прокричал он, толкнув пациента в плечо: словно бы хотел успокоить его, совершенно, казалось, не обращавшего внимания на происходившее и не нуждавшегося по этой причине ни в чьем участии. Пациент лениво повернул голову в его сторону. Внезапно сквозь непрерывно катившийся вязкой бесформенной глыбой грохот прорезался высокий вибрирующий ни то свист, ни то визг. Врач прижался лицом к мокрому пластику. Непонятный звук повторился, и вдруг грязно-серый экран окрасился алым!
- Смотрите! - врач нетерпеливо ухватил пациента за рукав, - Смотрите, что происходит?!... Вы видите?!... Видите?!...
...Тёмный кусок чего-то плотного сочно ударил в экран снаружи сверху, оставив на нём кровавый подтёк. Сразу вслед за этим экран загудел: еще один удар, более мощный, пришёлся прямо в центр. Пациент отступил на шаг, развернулся и зашагал прочь. Через пару секунд врач догнал его:
- Вы это видели, видели?! - он забежал вперед, двигаясь боком, вглядывался пациенту в лицо, - Как они их: Как они развернулись... Далькенцо... Одного кита растерзали! Прямо рассекли, так что внутренности разлетелись во все стороны! Вы видели?!
Пациент замедлил шаг, заслонил глаза ладонью:
- Оставьте... Слышите?.. Я так и знал, что этим кончится... Ненавижу, ненавижу эту ложь. Это лицемерие. Как вы... не понимаете?.. - он остановился, избегая смотреть на суетившегося вокруг врача.
- Но... Где тут ложь? Где? - врач встал прямо перед ним, приблизив лицо почти вплотную.
- Везде ложь. Вы - ложь. - тихо отвечал пациент, полуприкрыв глаза.
Я сижу на четвереньках на вершине усечённого чёрного конуса, взяв за правило постоянное медленное вращение из стороны в сторону, дабы иметь ежесекундную возможность наблюдения, фиксирования и интерпретации всего происходящего вокруг меня. Я сжат, как пружина, но расслаблен, как жидкий стул. Мимо меня пролетают насекомые, и потому я похож на паука без паутины. Я злобно улыбаюсь в своём терпеливом ожидании неизбежного опустошения. Вы, которые не ведаете о моём существовании, уже заглотили наживку. Тот, кому случалось вынимать из собственной плоти случайно засевший туда рыболовный крючок, знают, о чём я.
Вы, доктор, хоть и врач, но, однако, мыслите чересчур уж приземленно. Подобному подходу свойственно стремление к разделению, разложению, отчуждению. Считают, что при разделении появится простота. Это какой-то инфантильный инстинкт: ребёнок также ломает игрушки, дабы посмотреть, что внутри. Любопытство, порожденное стремлением управлять, манипулировать... Анализ. Любопытство как плод жажды власти, жажды контроля.
Но вот ребёнок разобрал игрушку. Любопытство его удовлетворено, но контроля он не обрёл. Тогда он, уступив горькому приливу разочарования, отбрасывает ставшие ненужными обломки. Также принято поступать и у вас - со всем, что вас окружает. И в первую очередь - вы разбираете и выбрасываете сами себя.
Любопытство удовлетворено, но контроль не обретён.
Фрустрация. Злоба. Отчаяние.
Стрелка весов существенно сместилась, но уравновесить их нечем: ведь игрушка сломана. И тогда вы изобретаете противовес. Это и есть первичная ложь - цементирующий материал вашего мира. Восстановить равновесие во что бы то ни стало - любым, даже самым нелепым способом.
Всё, что окружает вас в вашем высосанном из хуя мире - это ложь, изобретенная для восстановления равновесия. И если убрать этот противовес, ваш мир моментально рухнет. Вы живы только благодаря лжи. Ложь - необходимое условие вашего существования. Белково-водного, белково-ложного, отупляюще-плоского, по-своему-неброского, самовлюблённо-отстранённого, нелепо-овеществлённого, абсурдно-логичного, судорожно-неприличного, разлагающе-стройного, гадливо-самодовольного...
Первый блин комом, второй - горой.
Всё-таки настоящий врач обязан быть философом. Иначе возможен парадокс Фрейда. Вы не находите это смешным? Ваше право... Всё зависит от состояния в текущем моменте.
Вы имеете приблизительную схему человеческого организма. Вы имеете условное знание о его функциях и о том, что вы называете болезнью. Болезнь возникает на микроскопическом уровне. В организме в гармонии сосуществуют различные виды микроорганизмов. Но вот злые микробы в своём безотчётном стремлении к размножению заполняют собой всё жизненное пространство, продукты их жизнедеятельности отравляют тело хозяина.
Как такое становится возможным? Разумеется, вследствие нарушения равновесия. Столь очевидные вещи я говорю, не правда ли? Вам не жаль вашего времени? Это всё равно, что я начал бы перечислять, всё, что вижу вокруг нас: вот стул, вот стол, кушетка в липкой клеёнке, паяльник, пыльные горизонтально ориентированные жалюзи, латабасник, кортипуло, пятнистый бледно-зелёный палас... Итак, микробы получили возможность размножаться - и организм вступает в борьбу. Повышается температура, появляются антитела... Но увы! Злые микробы, оказывается, успели уже хорошо закрепиться на захваченной территории. Они отладили организацию, структуру. Кто знает, может быть, у них уже появилась своя культура? Может быть, они даже успели изобрести свою религию?.. Сил организма оказывается недостаточно - и тогда появляетесь вы с вашими порошками, движками, колёсами, электрошоком и клизмой...
В самом деле, это кажется так просто. Это общеизвестно. Это знают даже дети - в детских учебниках вы можете встретить изображения злых микробов в виде зубастых уродливых существ, стремящихся навредить, погубить, изгадить: А добрый светлый образ Доктора Айболита, защитника страдающих зверушек - разве он не знаком вам с детства?..
А теперь посмотрите на тело Земли. Разве наша планета не поражена болезнью? Разве отдельный вид населяющих её тварей не начал бесконтрольно размножаться, отравляя организм продуктами своей жизнедеятельности?..
- Так... - задумчиво трогая раскрасневшиеся от частых покусываний губы, врач прикрыл глаза и глубоко вздохнул, - Так... Ну что же... Хорошо. По крайней мере, картина мне теперь в целом ясна... Да... В целом ясна. Что ж. Давайте разбираться?
- А чего тут разбираться? - пациент вяло усмехнулся, незаметно запуская в штаны правую руку, чтоб успокоить внезапный зуд у основания мошонки, - Если картина для вас ясна, значит, вы должны бы просто отпустить меня с миром... Ну, конечно, хм... Я понимаю. Вы - всего лишь штатный доктор, вы ничего не решаете, я понимаю... Вы меня отпустите, вам потом дадут прикурить, и всё такое... Это паутина. Но просто оставьте меня в покое. Можете? Я согласен терпеть ваши стандартные процедуры, пускай... Эта... групповая терапия... На далькенцо смотреть буду, хуй с ним...
- Стоп, стоп, стоп! - врач замахал руками, - Зачем вы мне это говорите? Я что-то не понимаю: вы же поначалу сами пришли ко мне, вас ведь никто не трогал!
- Ну, положим... - пациент тоскливо глянул в окно, - В больницу к вам я попал не по своей воле. А что согласился на эти ваши словопрения... Ну что ж, бывает... Скучно стало. Посудите сами: каждый день одно и тоже. А тут вы со своей диссертацией...
- Так в том-то и дело! - врач выпрямился в кресле, вперившись в пациента влажными мутно-голубыми глазами, - Вы, дорогой Пётр Сергеевич, нарушаете теперь наш уговор. Вы согласились помогать мне в написании исследовательской части моей работы... Небезвозмездно, заметьте! И я своё слово держу!...
- А, ну да, только не надо меня запугивать, без мазы это, знаете... Сейчас скажете. Что раз я отказываюсь сотрудничать, вы на процедуры меня направите... Глубинное клизмление, электрошок, по шоколадному цеху...
- Прекратите, что вы чушь мелите, тфу... Какой еще электрошок? Электрошок у нас давно не применяют, да будет вам известно...
- Ну, колёсами обкормите...
- Так, слушайте. - врач порывисто встал и, приблизившись к пациенту вплотную, нагнулся над ним, уперев костистые ладони в рукоятки кресла, - Я, Пётр Сергеевич, поначалу принял вас за во всех отношениях неординарную... Глубоко и... В общем, может быть, парадоксально порою мыслящую личность. С пониманием - и я демонстрировать старался это понимание - и подход мой на этом строился: на взаимном уважении и доверии. Только на доверии. Думаете, я так прямо в вас нуждаюсь? Это вы, голубчик, скорее во мне нуждаетесь. И я вас в эту вашу паутину затягивать не собираюсь - наоборот: я всеми силами пытаюсь вытянуть вас из паутины, из этой вашей комы, в которую вы себя завели, в болото это, в тупик безвыходный... Вы же что? Вы же в своей коме просто как живой мертвец. Вы посмотрите за окно, прошу прощения за банальность, посмотрите! - он энергично распрямился, рывком повернул продолговатую ручку на массивной укрепленной раме. С чмокающим звуком окно распахнулось, волна свежего воздуха омыла кабинет. Пётр Сергеевич вскинул голову, закусил нижнюю губу, машинально продолжая скрести давно не стриженными ногтями поросшую жёсткой курчавой шерстью промежность.
- Слушайте, доктор... Как вас... Валерий... - Он запнулся, и вдруг покраснел, как ребёнок.
- Валерий Дрисович.
- А... Ну да. Дрисович. Вы нерусский?
- Отец осетин.
- Ясно. Короче... Кончайте вы комедию ломать. Тоже мне, спаситель. Вас бы, спасителей, всех гвоздями к доскам поприколачивать... Глядишь - и спасать никого б не надо было... Так, я говорю: не гоношитесь, сядьте... Будем сотрудничать, коль такие дела. Только окно прикройте: дует.
- Я примерно понимаю, на чём строится ваша эта теория, хотя и имею на этот счёт возражения, но мы их касаться не будем. Честно говоря, о прошлом моём воспоминания у меня весьма скупые. Без лукавства скажу: мне и самому интересно было бы всё то время, все события, пусть неприятные, даже болезненные - всё равно - просмотреть, как всё равно видеофильм, и всю мою жизнь уже из сегодняшней так сказать наблюдательной позиции оценить.
В то время было мне лет около десяти, может, чуть больше. Уже довольно сознателен был, читал кое-что, имел друзей. Часто мастурбировал. В то время семья наша перебралась на Север, к тёте Ирине, двоюродной сестре отца моей матери. Мать сидела дома с детьми: у меня был старший брат Иван и младшая сестра Ксюша. Еще был старший брат Аркадий, но он к тому времени умер от чумки, и Сашенька - вторая сестрёнка - тоже погибла, а гермафродит Чилдо-Пидло пропал без вести.
Отец никак не мог найти работу. Пить он бросил, но иногда делал себе инъекции героина: не чаще двух раз в месяц. Помню Оксану - студентку, которая за символическую плату присматривала за нами, когда никого не было дома, и делала влажную уборку по воскресеньям. Однажды я их с Иваном застукал. В туалете. Забыли задвижку закрыть. Иван сидел на полу весь голый, запрокинув голову, а Оксана высирала ему в рот презерватив со спермой отца, который частенько трахал её тайком от мамы... Что? Да, нашего отца. Иван дрочил, он как раз собирался спускать, когда я нечаянно зашёл к ним туда.
Вечером были разборки. Мне, словно маленькому, вдалбливали, что нельзя входить в туалет, не постучавшись. Обидно было до слёз. Отец отхлестал меня по щекам резиновым пенисом, а брат раздавил у меня на макушке крысиное яйцо. Само собой, речь зашла о финансовых затруднениях и том тягостном положении, в котором наша семья оказалась после переезда. А что я мог сделать? Мать корила меня: мол, уже взрослый, а денег в дом не приносишь. Паразитируешь. Я расплакался и выбежал вон... Просидел до утра на чердаке. Не спал почти, всё думал: отчего всё так? Конечно, в те времена я не мог интеллектуально осознать, что мной манипулируют, но на инстинктивном уровне чуял гнильцу какую-то, подлянку интерактивную чуял...
Так, решил: докажу полезность свою семье, буду как взрослый. Вернулся. Все спали еще. Только тётя Ирина тарахтела чего-то на кухне. Я подошёл, помню, к ней, пощупал кожу, проверил уровень масла... Всё вроде в порядке. Тогда я взял из буфета молоток для отбивания мяса, проглотил на ходу булку с патокой, кипячонкой запил из чайника - и снова на улицу. Подкараулил у школы соседского мальчонку. Как звали не помню... Косолапенький такой, с залысинами, он в во втором классе заразил лишаём учителя химии. Я накинул ему на голову ранец - и молотком раз-раз-раз... Положил в садовую тележку, укатил во двор, в местечко укромное. Вечером принёс его уже расфасованного в пакеты. Мать сварила щи с мозгом, сделала печень в сметане, много мяса еще затушили и закатали в банки, хотя отец был против, говорил, что нечего, мол, запасы делать, словно мы блокадники какие-нибудь, а наоборот, надо пригласить соседей и устроить званый ужин, так чтобы вино лилось рекой, и чтоб никто себе ни в чём не отказывал, а потом неряшливо обглоданные кости с кусками сочного мяса отдать собакам или крысам. Или клей сварить из них. Спорили долго. Много банок уже закатали, но мясо еще оставалось, но всё равно его не хватило бы, чтобы устроить угощение соседям. К тому же не было вина, а стояла уже ночь, и все магазины были закрыты. Я устал и пошёл спать, но под утро вся семья накинулась на меня, проклиная за то, что я расчленил труп, не посоветовавшись с ними, а между тем отец хотел сделать из него чучело и использовать для торговли марихуаной. И вот тогда во мне впервые что-то перемкнуло. Я ощутил полную беспомощность перед лицом каких-то внешних сил, давления. Я сам собой не управлял, был как марионетка, или даже как предмет какой-то, инструмент, который все используют по своему усмотрению... Типа зубной щётки что-то... Зубы почистил, положил в стакан, и вся история. Или как дешевая проститутка, которая делает минеты прямо в автомобиле, и у неё изо рта постоянно запах спермы и немытых мужских гениталиев. И её просто берут за волосы и вгоняют головку члена ей в самую глотку, так что она задыхается, давится, борется с рефлекторными позывами на рвоту, а тем временем горячие фонтанчики спермы прыскают её в пищевод, попадают в носоглотку, она каркает, щёлкает зобом, быстро сглатывает, еще, еще, семя вытекает у неё из ноздрей, хлюпая клейкими пузырями...
- Постойте, постойте... Вы говорили, вам в то время было около десяти лет. Откуда вы могли знать о сосущих на трассах? Все эти подробности: сексуального плана... Ваш отец, он склонял вас к половым актам? - Валерий Дрисович взволнованно теребил рукоятку хлыста. Казалось, некое назойливое желание овладело им, и лишь с огромным трудом удаётся ему держать себя в руках. Впрочем, постепенно он успокоился, вроде бы придя к какому-то решению:
- Отец? Нет... Брат... - после долгого молчание проговорил пациент, - Брат предлагал мне. Но ненавязчиво, так, абсолютно... Однажды я дрочил ему член, но никак не мог довести его до оргазма, и закончил он сам: А потом, когда я стал постарше, мы занимались групповым сексом: я, Иван и Ксюша.
- Это... Студентка?
- Нет, Ксюша, сестра. Студентка к тому времени умерла от заражения крови. Она не соблюдала гигиену при инъекциях... А Ксюша была как ребёнок: Хотя, почему "как"? Ведь она и была ребёнком в то время: Ей всё было интересно: Иван слепил для неё фигурки зверушек из моего кала, перемешанного с сахарной пудрой. Это мне говорили, что это была пудра: На самом деле, я подозреваю, что это могло быть нечто иное...
- А почему Иван использовал именно ваш кал?
- Он больше всего подходил. Он был тёмный и вязкий, как густая смола. А когда засыхал, становился твёрдым, как камень.
- Зачем тогда пудра? Можно было лепить фигурки просто из кала...
- Я же вам говорю, это была не пудра: А между прочим, вот эта статуэтка у вас на столе...
- Да что она вам всё покоя не даёт? - доктор деланно рассмеялся, взял статуэтку в руки и повертел, словно в первый раз увидел, - Вы говорили, её ваш знакомый сделал... Фёдор там какой-то... Хотите, подарю её вам?
- Вряд ли. Оставьте пока себе.
- Вы думаете, она сделана из кала?
- Едва ли: Не пахнет совсем.
- Да... - Валерий Дрисович рассеянно поднёс фигурку к носу и вдохнул, - Тогда, может быть, продолжим? Перейдём к следующему эпизоду, который зафиксировала ваша память?
- Ну... Добре.
- Я... Как бы сказать... Поломался, что ли, вскоре после того происшествия. Это трудно, трудно донести до вас, тем более для вашей диссертации... Но, впрочем, дело ваше.
То были зыбкие времена. Тёмные, удушливые какие-то... Отец начал зарабатывать: зарегистрировал две фирмы, занимался левой обналичкой. Потом они с партнёрами на заработанные деньги открыли ресторан с дискотекой на выезде из города. Со временем это место стало основной точкой сбыта наркотиков в городе. Мы переехали в новую квартиру, смогли, наконец, отремонтировать тётю Ирину: заменили ходовую, все губы, почистили кровь.
Наняли Ксюше хороших репетиторов по французскому и живописи. Мать купила себе Volvo. Отец всё время пропадал на работе, видели мы его редко, и между нами росло отчуждение. Казалось бы, теперь, когда наши финансовые проблемы стали рассасываться, отец должен был бы размягчиться, потеплеть и окутать нас своим маслянистым биополем, но нет: он увеличил потребление героина, стал нелюдим, уплотнился и высох. Он был похож на камень, который летит по инерции, выпущенный из неизвестного метательного орудия, не в силах изменить траекторию.
Что-то странное происходило с Иваном: обычно романтичный, настроенный на трепетно-высокие, не воспринимаемые обывателем волны бытийности, он стал вдруг подвержен приступам нервного веселия, сочетавшегося с припадками клептомании и меркантильного новаторства. Именно к этому периоду относится эпизод, о котором я хочу рассказать, поскольку в туманной и неясной цепи мелькавших нечленораздельностей его отпечаток сохранился наиболее отчётливо. И я сделал с него слепок. Как у стоматолога.
Иван одно время занялся сферой сексуальных услуг. Он хотел иметь имидж делового человека, как отец. Он не понимал, что отец фактически уже мёртв, и шевелится только благодаря влиянию окружающих его потоков чужеродной энергии. Так происходит со многими, но я тогда не мог объяснить это брату, поскольку сам не до конца понимал: я тогда как раз заканчивал школу. И, кстати, брат привлёк меня к своему бизнесу: он организовал дом терпимости в подвальном помещении общественного туалета, а я поставлял ему персонал. В нашей школе учились дети в основном из бедных семей, каждый был рад заработать лишний рубль. Я просто предлагал учащимся старших классов принять участие в предприятии, чисто добровольно... И многие очень соглашались, и девочки, и мальчики. Но понимаете, я сам не ходил туда. А потом, уже когда много времени прошло, решил посмотреть. Брат повёл меня. Мы спустились в подвальное помещение, по дороге брат объяснял мне, что его публичный дом - особый, "пикантный", как он говорил. Очень скоро я стал понимать. В общем, это было очень негигиенично. Длинный извилистый коридор, кое-где перекрытый дешёвыми вращающимися дверями. Коридор этот представлял собой помещение общественного туалета, часть подвала и котельной. Высокая влажность и тепло, поскольку коллектор рядом и котельная в соседнем помещении. И вот вдоль стены коридора стоят туалетные кабинки. Сначала брат хотел убрать их, но потом, наоборот, рассудил, что так даже еще лучше будет, и установил дополнительно туда, где их не было. Обслуживающий персонал сидел в ожидании клиентов прямо на унитазах, и половые контакты там и происходили, причём такие условия позволяли одновременно заниматься различными эротическими играми с применением испражнений. И поэтому понятно, что там было очень сыро, везде были лужи мочи, следы кала на стенах, и целые куски иногда прямо под ногами. Там-то, очевидно, привыкли к этому. Я видел девчонку в углу у зеркала, она смазывала волосы говном, как гелем, чтобы сформировать причёску. Но я не был подготовлен ко всему этому... Я был подавлен, это производило тягостное впечатление: В какой-то момент брат оставил меня, он остался в одной из кабинок для выяснения финансовых вопросов. Я продолжал неторопливый обход. Заглядывал в некоторые из кабинок, где происходили совокупления, минеты, иная половая активность. Вступить в контакт самому у меня желания не появлялось, наоборот: чем дальше я углублялся по коридору, тем сильнее становилось отвращение. Воздух здесь был еще более спёрт, нечистоты и испражнения покрывали липким слоем пол и стены, освещение было тусклым, кабинки были либо без дверей, либо вообще отсутствовали... Кроме всего, в глубине подвала размещались проститутки мужского пола, почти обнажённые из-за невыносимой духоты и влажности, с руками, покрытыми нарывами от грязных игл. Задумчиво разглядывал я Андрюшу Котипетного из седьмого "Б", победителя районной олимпиады по истории, который с протяжным всхлипом ритмично заглатывал длинный выгнутый член молодого цыгана. Рядом я увидел совсем юного подростка, в позе тушканчика пересчитывавшего мятые банкноты. По ноге его стекала струйка коричневатой спермы. Не в силах превозмочь отвращение, я извлёк из рукава заточенный надфиль, прикреплённый капроновым шнуром к моему запястью; зажав пареньку рот, я углубил сверкающее жало ему под основание черепа. Когда мальчик перестал дёргаться и обмяк, я прислонил его к унитазу. Неожиданный позыв к мочеиспусканию заставил меня обнажить гениталии... Уступив соблазну, я направил струю в лицо умершего, член стал разбухать толчками, не прекращая ссать, я принялся мастурбировать, вскоре уретра была закупорена раздувшимся пещеристым телом, я увеличил скорость и, присев на корточки, спустил на лицо трупа... И снова, снова полоснуло меня зыбкое лезвие никчёмности и беспомощности, снова ощутил я высасывающую силу реальности... Словно рассеченный штыком лопаты дождевой червь, я извивался у стены с воплем отчаяния, застрявшим где-то на уровне бронхов...
В тот же вечер я попросил у матери немного денег и купил на близлежащем строительном рынке самосвал щебня. По моей просьбе машину подогнали ко входу в подвал. Я спустился. Пребывавший в наркотическом трансе охранник проводил меня бессмысленным взглядом. Я завернул за угол и открыл торчавший из стены пожарный гидрант. Упругий поток хлынул. Бегом, бегом, и вот я снова во дворе... Через минуту весь щебень из кузова самосвала был высыпан на узкую лестницу...
- А брат? Брат ваш где был? - выкрикнул вдруг Валерий Дрисович, впившись зубами в ноготь большого пальца.
- Что? Брат?.. Брат был дома. Вернее, рядом с домом, в машине...
- А если бы он находился в подвале? Ведь после того, как дверь была засыпана щебнем: уже никто не смог бы... То есть, все, кто был в подвале, утонули!
- Ну да, я ведь этого и добивался. Шофёра самосвала пришлось убрать как свидетеля: я подарил ему бутылку водки, в которую был подмешан ацетон, и той же ночью он умер... А про брата вы вспомнили к месту: после того случая наши с ним отношения стали портиться буквально не по дням, а по часам, словно лежащий на солнцепёке труп сбитой машиной собаки... Но это, наверное, уже следующая история...
- И вы мне её расскажете.
- Откуда такая уверенность? - улыбнулся Пётр Сергеевич.
- Уверенность?... Оттуда. Позже объясню. Хорошо?
- Ну... Хорошо.
- Вы, доктор, удивительно мне кого-то напоминаете, когда сидите вот так, сцепив под подбородком руки... В глазах ваших есть необъяснимые щупальца, которые клещатся, скрежещат, шевелят усиками, хотят ухватить меня где-то внутренне, словно бы знают где, вот что странно: Вы, доктор, образцовый манипулятор. Колдун, ебись исусом: Ну да ладно. Я, в принципе, ничего не имею против. Это совсем не то, что вы думаете. Совсем не то.
Я помню, лето начиналось прохладно, с дождями. Мне не хотелось оставаться в городе, но обстоятельства всякий раз стреножили меня своей неумолимой петлёй. Я, конечно же, мог бы уехать, но если б уехал - это было бы равносильно полному, тотальному самоумерщвлению, духовному обызвествлению, это был бы не я, если б уехал.
С отцом тогда совсем началось не то. Подшипник застучал: того гляди разлетится, а обороты всё крепче, и радуга стальная перед глазами... Отец дома почти не появлялся: у него внутри из умершего от воспаления крайностей духа завёлся винтовой гад, который ни на секунду не давал отцу покоя. И отец не мог уже ничего с этим поделать: недаром я говорил вам про летящий камень, который пока не въебошится, не упадёт. И вот отец день и ночь гонял по городу на своём черном "Альфа-Ромео", как бешеный, он гнал и гнал по улицам: вдоль, поперёк, по кругу, и останавливался только чтобы заправиться. Менты несколько раз находили сбитых им людей, но никак не могли изловить его: он стал как всё равно заколдованный. Конечно, со временем либо они, либо злые конкуренты, всё равно поймали бы отца, я уж не знаю, о чём он там думал, но только он их опередил. Однажды рано утром он въехал на железнодорожные пути и помчался прямо по рельсам на восток, надрывно сигналя и светя фарами. И на выезде из города он лоб в лоб сшибся с товарным составом. Там от него почти ничего не осталось, такой сильный был удар, а за ним взрыв... Он просто расслоился, распался на запчасти... Там у него в бардачке лежал искусственный член из слоновьего бивня (один таджик подарил ему на память об удачной сделке, он этим членом потом разрывал провинившимся анальные сфинктеры)... так вот, член этот при столкновении машины с поездом залетел в окно пельменной и пробил висок сидевшему за столом подростку. А пельменная эта за квартал от того места стояла: во как рвануло...
После смерти отца начался хищный передел его бизнеса, и мы с братом и сестрой в это дело поневоле отказались затянуты. Опять-таки - обратите внимание - ситуация эта от начала до конца была предопределена, и никто ничего не смог бы изменить.
Поэтому я встретил боль в безмятежности, скользил по жизни медленно и ровно, как только что сошедший с заводского конвейера бульдозер. Так же, по большей части бессознательно, поступил и мой брат, с той только разницей, что он скорее напоминал раскалённый тепловоз, который мечет по прямой, пока есть рельсы, снопами искр из-под колёс, а машинист давно усох, и скелет его как кровавая сопля приклеился к приборной панели, и не отдерёшь.
Но кольцы вокруг нас давили, теснили нас, окаянные... Мать убили в баре. Тогда у молодых, да и у серьёзных, мода была такая: лица собирать. До ваших краев не доходило? Ага. У убитого острым лезвием срезались ткани лица, обычно вместе со скальпом, и потом лицо это как маска наклеивалось на что-нибудь с целью демонстрации. Плоское, но натуральное. Кто-то пришивал к одежде, кто-то в рамке на стену вешал. На следующий день после того, как мать пропала, менты принесли нам её лицо, прикрученное тонкой проволокой к велосипедному седлу. Они вдвоём пришли: опер и участковый, дядя Фурункул. Мы с братом сидели на кухне, красили тёте Ирине ногти на ногах, сестра спала. И вот менты приходят, дядя Фурункул выложил на стол седло с маминым лицом и говорит: "Ну что, подонки, знаете, кто это сделал?" Мы с братом переглянулись, он говорит: "Не знаем, гражданин начальник. Даже мыслей никаких нет." А менты сразу заулыбались, а опер достал ствол, отключил тётю Ирину и приказал нам встать на колени, руки завести за спину и упереться лбом в стену. А мы с братом сразу поняли, что это менты убили нашу мать, потому что отец давно говорил, что дядя Фурункул работает на Женю Отрыго, а этот Женя был папин самый злейший друг. Менты надели нам с братом наручники, а потом разрезали штаны и достали масло. Я сразу понял, что нас сейчас изнасилуют, а потом убьют и срежут лица. "Ты какого будешь ебать: костлявого или волосатого?" - Спросил опер дядю Фурункула. "Волосатого." - мяукнул Фурунул, и выдрал мне клок шерсти из правой ягодицы. И тут вдруг из коридора как пизданёт! Джа!! А потом еще раз - джа, на хуй!! Менты как взревут, а мы с Иваном перекатились к мойке, вскочили, глядим: а это Ксюшка проснулась, встала неслышно и разрядила в ментов двустволку. Нам повезло, что расстояние было близким, и дробь не задела нас. Оперу заряд угодил прямо в рыло, он был жив, но лежал неподвижно. Дядя Фурункул, которому разворотило живот, умудрился еще подняться, но мы с братом сшибли его на пол ногами. Потом мы сцепили им щупала их же наручниками, а ноги скрутили телеантенной. "Кто убил матку?" - спрашивал опера Ваня и сыпал ему на мясо негашеную известь, но тот оказался уже слаб и быстро сдох. Тогда мы взяли электролобзик и отпилили дяде Фурункулу пальцы на руках и на ногах, но он только плакал и матерился. Он знал, что всё равно умрёт, и решил запереться в себе, и даже когда Ксюша раздавила ему пяткой мошонку, он потерял сознание, но не протёк. Тогда мы распилили ему лобзиком брюхо и грудину, вырезали сердце и лёгкие и съели сырыми, запив "Зубровкой". Мы передавали друг другу сердце Фурункула и откусывали по очереди, потому что это была Клятвенная Трапеза (К.Т.), а потом мы разделись догола и хором произнесли Клятву Мести, и Ксюша смазала свой задний проход жиром Фурункула, и мы с братом вошли в неё: он спереди, а я сзади, и мы стали ебаться и петь Песню Ненависти, и когда мы стали кончать, Ксюша обмочилась и отрыгнула ментовским сердцем, а мы с Иваном взялись за руки и закричали, как научил нас Козлычар: "БАЛАЧГЫРГУДОЛОПЕСМАН!!!"
...- Валерий Дрисович, вы меня слушаете?... А то мне показалось, что вы о чём-то своём задумались, так чего ж я тут как шарманка полоумная языком вибрирую, слюни впустую расходую... А чего глаза прячете? Потом? Ну, как знаете, воля ваша, а то ведь сами себя перехитрите - и ша...
Вот, поглядите-ка сюда, видите? Это мы тогда с братом в знак Вечной Взаимной Верности (В.В.В.) проткнули себе раскалённым шилом мошонки и вставили туда стальные болты, и завинтили гайками. Эту гайку можно отвинтить только тогда, когда Дело будет закончено. Но я теперь боюсь это делать, хотя, всё теперь минуло, и где теперь мой брат?... Но нам было так больно, мошонки распухли и гноились, но мы на кресте вертели на эту боль. Это теперь я беспокоюсь, что мог тогда повредить себе яички или какие-нибудь там трубочки, а тогда я христом гнилым срал на эти трубочки... Так-то вот. А теперь вот думаю: отвинчу гайку, разворошу старую рану - тут-то мне и нагель...
Первым делом мы похитили детей Жени Отрыго: пятилетнего Крысика и семилетнего Клеща. Но обставлено всё было так, как будто это сделали болгары, и Женя объявил болгарам войну. По его приказу был убит один из самых авторитетных болгар - жестокий бригадир "Тапочки". Когда он с двумя телохранителями выходил из пельменной, шторки на окнах припаркованного напротив автобуса резко распахнулись, и все трое были разодраны в клочья очередью из авиационного пулемёта. На следующий день у дверей офиса Отрыго нашли полиэтиленовый пакет с дыней, на которую были наклеены лица Клеща и Крысика. Одновременно болгары взорвали ближайшего соратника Жени, Игоря Балду и просверлили голову одной из его жён, Тамаре Бойбурбет. В ту же ночь мы с братом изловили любовника болгарского атамана Бурило и, срезав ему кожу с лица, изнасиловали в проделанное отвёрткой отверстие в шее. Под утро выступавший на стороне Отрыго Аркадий Сучийглаз со своими людьми проник в сауну, где отдыхали семеро авторитетных болгар, и в том числе так называемый "Кулак-в-жопе", и сожгли всех заживо из огнемёта. Практически одновременно болгары расстреляли двоюродного брата Жени, Михаила Трухлявого, а также отрезали голову ментовскому полковнику Славе Мыльному, который опекал Отрыго. Помимо полковника погиб младший лейтенант Чулый и старшина Оганесян. Всё разворачивалось так быстро, я даже не успевал как следует понять, осознать, что происходит... Но я впервые совершенно ясно понял, что Кукловод завладел мной. Не в том смысле, что мой брат или кто-то еще влиял на меня, нет: все мы находились в одном мешке. И это было предопределено еще с рождения. Мы появились на свет с совершенно определённой целью, если это можно так назвать... То есть "цель" как обозначение совершенно твёрдо детерминированных этапов развития, и завершение этого развития, - всё это располагалось теперь в моей голове в виде ажурной конструкции, отдалённо напоминающей мост, или сегмент телебашни, только немного вытянутый, и обрезанный сверху и снизу...
...- Подожди... Подожди... те... - Валерий Дрисович замотал головой, словно борясь с навалившимся приступом дрёмы, клацнул зубами, яростно почесался, - Вы... сбиваетесь, по-моему... Эта история, про борьбу кланов... Чем она закончилась?
- Точно не скажу. Не помню. - сухо пробормотал пациент. Он, казалось, был чем-то раздражен, порядком расстроен, губы его непроизвольно кривились, как у обиженного ребёнка, готового расплакаться. - Меня подстрелили, когда я вечером вышел на балкон раскуриться. Спасла случайность. И деньги, естественно. Врачам хорошо заплатили, а то б я давным-давно сдох. Ну и вообще... Вы меня сбили как раз.
- Но вы помните какие-то подробности? Что предшествовало тому... роковому выстрелу?
Пётр Сергеевич потёр лицо, задумался. Оба, как сговорившись, застыли, увязнув в неожиданном трансе. Было слышно как за стеной в смотровом кабинете тикают часы, а в коридоре дежурная сестра говорит с кем-то по телефону.
- А что это меняет? - робко проговорил, наконец, пациент, хлюпнув застывшей слюною.
- Не знаю. Просто хочу быть последовательным. Может быть, вскроются какие-то подробности. На первый взгляд незначительные, а на самом деле, кто знает...
- Подробности... - Пётр Сергеевич вяло улыбнулся, - Не помню я подробности. Снайпер мне башку продырявил, а вы хотите подробностей...
- Но вы же рассказывали только что весьма детально про болгар, про этого... Отрыго... Помните даже фамилии каких-то мёртвых милиционеров...
- Это всё дерьмо, я и не помню толком, что там... Если хотите знать, у нас с братом в гараже уже стоял целый контейнер, заваленный доверху человеческими головами. Мы вынимали мозг, потом оставляли голову на трое суток в специальном растворе, а затем высушивали в духовке. Получались такие твёрдые тёмные кожистые тыквы, внутри пустые. Веки мы обычно зашивали, иногда вместо глаз вставляли пробки от пивных бутылок... Когда меня подстрелил снайпер, я как раз собирался раскурить кальян, сделанный из костей и сосудов одного... Не могу вспомнить имя, да впрочем, не суть... Я вам говорил о кукловодческой конструкции, вернее, о станке. Станок Кукловода, напоминающий ткацкий: там тоже есть рама, и автоматическое веретено, которое ткёт пряжу судьбы. Я подчёркиваю: автоматическое, то есть сам Кукловод - это не личность, это Силовое Поле. Оно воздействует на поршни станка, но не потому что обладает волей, а потому что это заложено в его природе, всё равно как вращение заложено в природу планет. И вот все мы находимся внутри этой машины, которая автоматически ткёт из нас пряжу, превращая в своего рода ковёр или гобелен. И нить, связанная с каждым из нас, она ложится в строго определённое место, понимаете?
- Не совсем...
- Ну вот смотрите... Видите вот... Носовой платок? - Пётр Сергеевич вынул из кармана скомканный платок и расправил его на столе. Ткань была сильно измята и покрыта жёлтыми разводами.
- Это что? - Валерий Дрисович пощупал платок, - Вы дрочите в него, что ли?
- Я... Да, но это не имеет отношения... Опять вы сбиваете. На узор смотрите, на узор ткани, видите, к примеру, эту загогулину?
- Ну, допустим.
- Она состоит из переплетения разноцветных нитей, так? Этот узор получен вследствие того, что нити сцеплены определённым образом, и оттого они образуют рисунок.
- Очевидно. Что ж с того?
- Как что с того, дорогой вы мой доктор? - хлопнул по столу ладонью Пётр Сергеевич. Он возбуждённо ерзал по сиденью кресла, глаза его маслянисто блестели, шныряя по сторонам, словно крысы в стеклянном ящике, - Так с нами тоже самое происходит! Ведь Станок Кукловода, он ткёт нити нашей судьбы, и они образуют определённый узор, когда он их сцепляет, переплетает по-своему... Вот мы с вами переплелись, сидим тут, беседуем, а если б вы могли посмотреть на всё на это со стороны, вы бы увидели, что эта наша с вами беседа - маленькая часть сложного рисунка, растянутого во времени...
- Ну... Это занятно... Но что вы так волнуетесь?
- Так я же сказал вам, что после того, как я очнулся в больнице, - ну, после того, как меня снайпер ранил, - я уже умел видеть узоры судеб! Эта ажурная конструкция, которую я ощутил, так же явственно, как вы ощущаете своим членом чужие губы!
- Но...
- Вот вам и "но"! Это нутряное ощущение. Это просветление Мировой Ткани. А по-простому говоря, это дополнительное чувство, которое только мне ведомо, и благодаря которому я, с одной стороны, легко парю над зловонной плёнкой сплетённых в бессмысленном бурлении организмов, а, с другой стороны, вынужден быть повергнутым в вакуум устранённости, в созерцательную точку Вечной Пустоты, в кому...
- Но что вы говорили про конструкцию... Можете вы подробнее описать её?
- Ха! Вы меня это... - Пётр Сергеевич улыбнулся, умолк, потом неуверенно протянул руку, выдрал листок из настольного календаря, взял лежавший рядом карандаш и стал что-то чертить, сильно наклонив лицо и заслоняя рисунок ковшиком руки, как ребёнок...
- Сука! Блядь!... - вдруг выкрикнул он... Сломанный грифель блошкой скакнул на пол, Пётр Сергеевич на мгновенье застыл, а потом с силой вонзил зажатый в кулаке карандаш в голову стоявшей на столе статуэтки:
- Балачгыргудолопесман!
...Неуловимая волна обволакивающего звона накатилась из ниоткуда, заполнив помещение всепоглощающей вибрацией. Словно невидимые крючья зацепили вдруг кожные покровы действительности и потянули в стороны, цвета окружающих предметов задрожали, слоясь и пульсируя радужными протуберанцами. Обнаружив себя сидящим на полу, Пётр Сергеевич судорожно вздёрнул голову и оскалился, издавая тихий утробный скрежет:
- Иииииииии...
Постепенно мелькание в его глазах замедлилось, предметы окружающей обстановки стали восстанавливать свои прежние очертания. Доктор стоял над ним абсолютно голый, лицо его было бледным, словно пластмассовым, правой рукой он оттягивал тщательно выбритую и напоминающую куриную кожу мошонку, демонстрируя толстую складку, в основании которой тускло блестела головка стального болта. Его ротовое отверстие ритмично расширялось, беззвучно всасывая воздух, пальцы ног были напряжены, словно пытались вцепиться в выцветший ворс ковролина.
- Иван?... Ваня?!... Ты?!... - прерывисто вытолкнул воздух Пётр Сергеевич. Доктор коротко подпрыгнул, вздрогнув всем телом, и, издав хриплый лающий хохот, упал на колени, вцепившись пациенту в плечи:
- Петя, Пепел, Петон, Петуня... Ну, что ты теперь скажешь? Ты проснулся, Пепел? Очнулся? Завёлся, брательник?..
Губы Петра Сергеевича задрожали, вытаращив глаза, он рывком вскочил и, обжигающе взвизгнув, с мощным раскатом выпустил газы.
...- Мы теперь враз со всем этим покончим, Петь. - Доктор вышел из смотровой, щелкая затворами двух ТТ, - А то я всё ждал-ждал, ждал-ждал... Я уж думал, вечно буду ждать, как целка принца, блядь, у моря погоды, пока не сдохну... Но ты очнулся. Теперь всё. Понеслось говно по трубам...
Пётр Сергеевич, покусывая пальцы рук, челноком перемещался вдоль правой стены, издавая монотонное утробное гудение.
- Пойдём со мной, Петь, надо к зав. отделением заглянуть, - Иван нетерпеливо потянул брата за рукав. Быстро и бесшумно они вышли в коридор и направились к оранжевому квадрату торцевого окна. Доктор шёпотом напевал Infected Voice.
Проходя мимо зевавшей за столиком дежурной сестры, он ударил её в висок рукоятью пистолета, подскочив к упавшей, резко опустился коленом на шею.
- Её Леной звали. - вежливым голосом автоответчика сообщил Пётр, - Я бы хотел ей всунуть. У неё тут шлёпанцы были. Я часто их нюхал и дрочил.
- Знаю, знаю... Не сейчас, ладно? - Иван потеребил его плечо. Дверь напротив распахнулась, в проёме обозначился тучный корпус Антонины Львовны, старшей сестры. Не глядя на женщину, из-под руки Ивана, Пётр Сергеевич молниеносно выбросил кулак ей в переносицу. Старшая сестра запрокинулась. Иван подбежал и надломил её шею внешним краем стопы. Вдвоём подошли к кабинету с табличкой "Заведующий отделением".
Рывком распахнув дверь, Иван в два прыжка подскочил к сидевшему за столом и, приставив оба ствола к его глазницам, спустил курки. Оглушительно треснуло, запах бездымного пороха прянул в ноздри. Со стеллажей за спиной заведующего посыпались папки, тёмный мозг окропил ленты жалюзей. Пётр Сергеевич сморгнул и сделал губы трубочкой.
- Мы тут с тобой в полчаса управимся, не мохай, - Иван отпихнул ногой мелко подёргивающееся тело, пихнул пистолеты за пояс, открыл ящик стола, извлёк две тёмные статуэтки:
- Держи...
Он кинул одну. Пётр Сергеевич сделал неуловимое движение кистью и зажал статуэтку в пальцах.
- И вот это. - Иван протянул брату металлический стержень.
- Это что?
- Сюда вот направь и жми на кнопку.
Послышался нежный щелчок, и на кипе документов, в сторону которых был направлен стержень, выступила россыпь тёмных капель.
- Иглу заметил? - Иван улыбнулся, - Когда на кнопку жмёшь, игла раз-раз: выскакивает и обратно, а яд выбрызгивается. Пойдём умертвим больных.
- А яда хватит? - Спросил Пётр, вертя в руках устройство.
- Хватит. Еще нам с тобой останется. - Иван также бесшумно вышел в коридор. - И между прочим... - он многозначительно поднял указательный палец, - Эта статуэтка - не из говна. Она железная.
...В коридоре они лицом к лицу столкнулся с пожилым анестезиологом, которого Иван сбил с ног ударом локтя в голову, а затем также сломал ему ногой позвоночник.
- Вон ты, значит, как теперь стал работать. - Пётр Сергеевич облизнулся, почёсываясь, - А раньше, помнится, сначала по глазам, следом - в пах, потом сразу голову под мышку - и къ! - он сделал вращательное движение рукой.
- Ты такие мелочи помнишь? А говорил, память отшибло... - Иван насмешливо сощурился, - Ох, ты, Пепел-пепелок, деревянный потолок...
- Алюминиевый пол, жидкий стул и твёрдый стол. - толкнул его в спину Пётр, направляя к палатам.
- Здравствуйте. - громко произнёс доктор, входя к больным. Вялые возгласы раздались в ответ. Брат проскользнул следом и притворил широкую дверь. Через полторы минуты они вышли.
- Старик у телевизора обгадился. - сухо сообщил Пётр. - Когда он вскочил, у него какашка выпала из штанины. Он потом упал на неё спиной.
- Я заметил. - улыбнулся Иван, распахивая дверь следующей палаты. Всё повторилось с той лишь разницей, что во время пребывания братьев в палате, из-за дверей донёсся прерывистый повизг:
- Сяяааагло!... - и оборвался в кашле.
В третьей палате обозначилось движение. Юркий низкорослый гражданин в полинявшей футболке Pumo выскочил в коридор и, прихрамывая, понёсся к лифту. Иван выдвинулся следом, произвёл выстрел. Юркий, хрипло просигналив, рухнул на колени. Пётр Сергеевич приблизился трусцой, удерживая голову жертвы за волосы, приставил к шее металлический стержень.
- Ась! Ась! Ась! - затявкал юркий, вздрагивая всем телом в сладостной предсмертной судороге. Пётр отпустил его голову, она глухо стукнулась в линолеум затылком.
- Слушай, Вань, может, хватит, а то охрана на шум прибежит? - Пётр прогулочным шагом возвращался к палате.
- Да, пожалуй... - Иван огляделся, достал трубку Nokia, быстро набрал номер. Дверь напротив приоткрылась. Землистого цвета лицо боязливо выглянуло из-за косяка. Иван что-то быстро проговорил в трубку, звучно при этом пробздевшись. Землистое лицо убралось внутрь.
- Козлычар будет здесь через восемь минут. Давай пока продолжим осмотр.
- Как знаешь. - Пожал плечами Пётр Сергеевич, берясь за дверную ручку. Секунду помешкав, он развернулся, протянул Ивану ядовитую трубку:
- Ты давай, делай... а я пока там... - он мотнул головой в сторону и засеменил к трупу дежурной сестры. Подхватив тело девушки под мышки, он уложил его на стол и, придерживая одной рукой, поспешно стянул с неё колготы и трусы. Иван наблюдал за ним со скептической усмешкой, затем глянул на часы и исчез за дверью палаты. Через полторы минуты он вышел и быстрым шагом направился к брату. Тот, весь красный от возбуждения, порывисто совокуплялся с мёртвой медсестрой, стиснув в руках её рельефные, покрытые редкими тёмными волосками икры и засунув пальцы ног себе в рот.
- Петь, давай, заканчивай, слышь... Время! - Иван положил стержень с ядом на стол и дёрнул медсестру за волосы, так что член Петра Сергеевича выскочил из смазанного вазелином ануса. Продолжая удерживать тело девушки ртом и руками за ноги, Пётр Сергеевич угрожающе зарычал.
- Петь, ты что, а? Ты что, охуел, что ли?! - сдавленно крикнул Иван и, рванувшись через стол, принялся выкручивать брату руки. Тот пихнул стол ногой, отскочил в сторону. Выпустив изо рта девичьи ступни, но продолжая удерживать руками щиколотки, он злобно, с хриплым лаем, рвал их на себя:
- Дай! Дай! Дай!
Иван, державший труп за волосы, с силой отшвырнул его вбок, одновременно ударив Петра Сергеевича ногой в бедро. Один из пистолетов громко стукнулся в пол. Не обращая внимания на выпавший ствол, Иван провёл молниеносную серию ударов руками в голову, но Пётр защитился, закрыв лицо женскими ногами и отступив к окну. Иван с рычанием напрыгнул ботинком на раскачивающуюся в воздухе промежность трупа, колено другой его ноги врезалось брату в лоб, однако тот успел смягчить удар, выставив локоть и присев. Оба с грохотом повалились на пол, причём Пётр Сергеевич изловчился вывернуться и придавить брата, накинув ему на шею рукав халата медсестры. Иван захрипел, втянув голову в плечи, пытаясь сорвать душившую ткань.
- Будешь?! Будешь еще, сука?! - шипел Пётр Сергеевич, дёргая захваченную халатом голову брата из стороны в сторону. В этот момент цепкие пальцы Ивана пробрались к выпростанным гениталиям Петра и резко сдавили мошонку. Пётр взвизгнул, отпустил захват и впился брату зубами в плечо. Иван взревел, вскочив на ноги, не выпуская мошонку оппонента, он другой рукою пытался оторвать от своего плеча его голову, надавливая большим пальцем глазницу. Они завертелись на месте, рыча и матерясь. Второй пистолет выпал у Ивана из-за пояса. Пётр, наступив ногой на труп, потерял равновесие и упал, увлекая брата за собой. Они снова покатились по полу, Ивану удалось, наконец, вырваться из зубов Петра, но контроль над его мошонкой он также потерял. Завязалась долгая изнурительная борьба в партере, не приносившая сколь либо ощутимого преимущества ни одной из сторон: братья удерживали друг друга за руки, не позволяя подобраться к горлу, глазам и гениталиям; ноги их были переплетены, в бессильной ярости они били друг друга головами и пытались кусаться, дыхание их стало громким, надрывным, лица и одежду покрывали грязь, кровь и пот.
Оба они понимали уже, что продолжение схватки бессмысленно, но никто не желал отступить первым, опасаясь возобновления активности противника. Неожиданно Иван отпустил брата и весь обмяк, словно лишившись сил. Пётр рванулся, придавил ему руки коленями к полу и нанёс несколько мощных ударов кулаком в челюсть. Голова Ивана тяжело качнулась, Пётр застонал и поднялся, скалясь от боли: кисть его правой руки была страшно изуродована, словно побывала в пасти крокодила.
- Ты вынуждаешь меня, брат! Вынуждаешь меня! - прозвучал неожиданно ровный голос Ивана. Пётр вздрогнул, испуганно озираясь.
- Твои грязные примеси портят реакцию. - Иван пружинистым движением поднялся на ноги. Неестественно бледный кожный покров его стал пепельно-серым; лицо было сильно разбито, но крови не выступило ни капли, как если бы удары наносились по выжатым тканям трупа. Дыхание его, в отличие от хриплого шума, вырывавшегося из лёгких брата, текло почти незаметно, странный, неестественно пронзительный голос шёл, казалось, из самого брюха, сопровождаясь гудящим металлическим эхо.
Пётр Сергеевич отступил, шатаясь. Ноги его дрожали, в изнеможении он рухнул на колени и с удивлённым возгласом извергнул мощный фонтан чёрно-лиловой рвоты.
- Ойоё!... - выкрикнул он слабеющим голосом, - Оёё!... Сильно как!... Уё...
Тут он как-то совсем уж жалобно заскулил, дёрнулся, из-под спущенных штанов его растеклась блестящая лужа необычайно зловонного кала, а из скрюченного посиневшего пениса закапало вдруг клейким ручейком мутное жидкое семя.
- Айяйяаай!... Айай!... - по-бабьи запричитал Пётр Сергеевич, таращась на брата и трясясь всем телом; кожа его блестела в испарине, конечности сводила судорога.
- Ты вынудил. - увесисто звякнул Иван, плавно и быстро, словно на коньках, скользнув к распростёртому в луже испражнений Петру. Не наклоняясь, он мгновенно вытянул руку и, ухватив брата за ворот больничной куртки, рывком поставил на ноги. В этом мягком молниеносном движении проступила колоссальная неумолимая сила стального механизма; Пётр Сергеевич завизжал, и, будучи уже полностью во власти неконтролируемой детской паники, стал отчаянно, как сдавленная петлёю крыса, трепыхаться, тщетно пытаясь вырваться. Иван легко, будто куклу, подхватил его второй рукой и неуловимо заскользил к пожарной лестнице.
Он поднимался по ступеням размеренными скачками, словно толкаемый невидимым поршнем. Поступь его была бесшумна, взгляд неподвижен. Миновав последний этаж, он выскочил на техническую площадку, откуда вела на крышу вертикальная металлическая лестница.
Молодой санитар курил, облокотившись о перила, лязг захлопнутой двери заставил его оглянуться. Всё тем же неуловимым движением Иван выбросил вперёд правую руку и зажатым в ней сверкающим лезвием необычной формы пропорол парню живот. Санитар надрывно замычал, но Иван, не прекращая движения, надавил, углубив руку с лезвием ему во внутренности, резко повернул, и стальной клык выскочил у парня сбоку из-под рёбер. С маслянистым шлепком ломоть рассеченных внутренностей выскользнул из зияющей раны на забрызганный кровью линолеум. Наверху раздалось одобрительное журчание. Пётр Сергеевич поднял голову. Там, на крыше, уперев в колени бугристые от ожогов щупала, стоял Козлычар.
Совсем ослабев, он обвис в объятьях брата, который тремя-четырьмя взрывными импульсами заскочил вместе с ним наверх. Медленно вращаясь, Козлычар перебирал длинными пальцами удивительные блестящие волокна, непонятным образом сочившиеся из овального диска, напоминавшего зеркало. На торцевой части диска Пётр Сергеевич разглядел треугольный выступ и восемь изогнутых трубочек, источавших молочный парок. Сразу под нижним краем нежно серебрились сухие молнийки электроразрядов.
- Бебоко... Бебух... - пролепетал пересохшими губами пациент, почти теряя сознание.
- Он чистый? - спросил Козлычар, поворачивая диск так, что нестерпимой силы бесшумная вспышка ослепила Петра Сергеевича, остановив дыхание.
- Кулешва. - Тихо отозвался Иван и, подняв брата на руки, прошептал ему прямо в ухо:
- Это единственный выход, Пепел. Просто потерпи. Твой мир кончился. Мы отбываем в Металлический Слой.
Со стороны лестницы раздались звуки. Иван посмотрел на Козлычара. Козлычар весь был железный. Он выдавил контактный гель и включил Защиту. Перемещение вступило в начальную фазу.
Вот милыЙ снова выходит на отмель. Расправив плечи и расстегнув до пупа ворот чёрной шёлковой рубахи, он ступает размеренным уверенным шагом, повернув лицо к небу и не глядя под ноги. В траве могут быть змеи, но они не укусят милогО, потому что он весь железный.
Его улыбающееся лицо напоминает никелированную решетку автомобильного радиатора. Его болтающиеся по бокам хватала обвисают, словно толстые цепи. Его обтянутые влажным брезентом ягодицы плавно, как корма ледокола, вздымаются в утреннем мареве.
Он спускается к самой воде, туда, где между сырых камней клокочет беспокойная грязная пена. Он застывает холодным изваянием в своём безмятежном одиночестве, и ласточки облетают его стороною. Он ждёт.
Солнце поднимается выше. Оно нагревает металл. Жар исходит от милогО. Воздух извивается в корчах от этого жара. А Солнце всё выше. Жжёт, раскалённое. При такой температуре всё, кроме металла, начинает плавиться. Начинает лопаться, выгибаться и течь. Но милыЙ ждёт, потому что он весь железный.
И вот проходит полдень. Небо, пышущее свирепым светом, озабоченно шелушится подгоревшими клочками облаков. Хлопья облачной перхоти слепо барахтаются в пылающем киселе воздуха. С тихим потрескиванием ласточкины гнёзда съёживаются, пожираемые прозрачными нитями пламени, чернеют, обращаясь в тень. Яйца беззвучно лопаются, и клейкое содержимое их немедленно вскипает, распространяя едкую вонь. Вязкие щупальца обжигающего ветра лениво копошатся в пепле.
И в это самое время милыЙ с размаху падает в воду. Пронзительный рёв его поглощает шипение; в считанные секунды отмель окутывается плотным валом маслянистого пара. Остывая, милыЙ тихонько покачивается. Небольшие пузыри время от времени вырываются из отверстий его тела и с приглушенным урчанием исчезают в искрящейся ряби.
Этот квадратный четырёхэтажный дом из массивных бетонных блоков и по сей день темнеет в шипящей на ветру кленовой зелени. Стены покрылись тончайшим слоем малиновой плесени. Цвет плесени, наложившись на пыльный ультрамарин облупившейся краски, породил странный лиловый оттенок, который особенно заметен зимой, когда гибкие скелеты деревьев лишены своего изумрудного мяса.
В этом самом доме в 44-ой квартире на третьем этаже и родился иноЙ. В детстве его любимым местом обитания был левый угол балкона, где располагался покрытый старой клеёнкой деревянный ящик с консервами и соленьями. ИноЙ забирался на ящик и, свесив голову через металлический обод перил, наблюдал за окружающим. Его привлекал не только этот мутящий медленный мир, что безостановочно шевелился внизу, но также холодная полоса балконной ограды, что служила опорой его подбородку в часы созерцания. В этом металле он чуял родное. Он нюхал и лизал его шершавую плоть, скоблил передними зубами бурую сыпь ржавчины, тискал неподатливые грани в тонких ладошках. Летом он прижимался щекой к нагретому утренним Солнцем железу; зимой - согревал заиндевевшие пластины чутким дыханием... Прошло немало лет, прежде чем иноЙ до конца осознал, что он и сам весь железный.
Его первыми чувствами в эти дни были удивление сновидца и кокаиновый восторг влюблённого. С тихим вкрадчивым смехом оглядывал он новыми глазами свой обыденный мир. Надо же, его родители успели состариться. Вон та удлиненная фигура в углу принадлежит его жене Сурийке, а из кухни доносится шум, который производят рождённые ей дети: Лиза и Славик. Стало быть, он - их отец?... Как всё это странно и... смешно!
Однажды субботним утром иноЙ приколотил детей к потолку 150-и миллиметровыми гвоздями. Это далось нелегко, но усталость быстро прошла: Новая Сила вспугнула её. ИноЙ смеялся, переполненный этой первичной неистребимой силой, к неиссякаемому источнику которой он получил, наконец, доступ, после более чем двух десятков лет мучительных поисков.
Родителей он подвесил к карнизу за ноги. Выпотрошенные и вычищенные тела их иноЙ оснастил мощными радиостанциями, антенны которых поднимались на крышу, выходя из задних проходов. Весёлые песни, звуки бравурных маршей, последние новости и прогнозы погоды, усиленные мощными динамиками, круглосуточно доносились теперь из их раскрытых в предсмертном крике ртов.
Перед тем как уйти, иноЙ подарил жене Сурие Знак. Эта была тонкая стальная проволока, которую он, словно нить паука, выпустил во время оргазма из своего толстого эрегированного пениса. Одним концом проволока крепилась за шляпку гвоздя, которым была прибита к потолку мошонка Славика. Далее проходила через уши Лизы - прямо сквозь голову - затем несколько раз обматывалась вокруг газовой колонки в ванной, спускалась, огибая сифон рукомойника и пронзая мамины шлёпанцы, вновь поднималась на уровень полутора метров над полом и тянулась вдоль коридора, где на струне её развешены были в порядке перечисления: настенный календарь "Сады Альхамбры", презерватив с помещенными внутрь обрывками бычьего цепня, ухо соседки Татьяны Львовны, английская булавка, пластмассовый Буратино (детская игрушка), молоток для отбивания мяса, маленькая круглая картонка с репродукцией картины Босха "Семь смертных грехов", босоножка соседки Светланы Анатольевны, большой палец левой ноги соседки Светланы Анатольевны, резиновая прокладка, шариковая ручка "Bic", золотой зуб отца, игральная карта "бубновый валет", пропитанный "дихлофосом" менструальный тампон, позолоченная запонка. Тут коридор кончался, проволока исчезала в заднем проходе лишенного конечностей туловища соседа Анатолия Сергеевича, отца Светланы Анатольевны, выходила из его носа вертикально вверх, где обвивалась вокруг чешского светильника; от светильника стальная нить тянулась в гостиную, удерживая на себе скальпы семерых пойманных иныМ на улице школьниц, пробирку с ртутью и книгу Ж.П. Сартра "Тошнота". Здесь же проволока опутывала ножки перевёрнутого обеденного стола. В этом месте она была щедро смазана эпоксидной смолой, к которой в восхитительном беспорядке наклеены были: лобковые волосы соседки Татьяны Львовны, выдранные с мясом ногти встреченного в подъезде юноши, крайняя плоть соседа Анатолия Сергеевича и циркониевые серёжки матери иногО. Наконец, затянувшись по дороге петлёй на шее миттельшнауцера Жим-Жима, сверкающая нить убегала в спальню, где, прикрученная проводами к велотренажеру, застыла Сурия. Проволока входила ей в череп через правый глаз, выходила из языка, снова входила через левый глаз - выходила из правого уха, входила в правое ухо - выходила из горла через гортань и тянулась вниз, туго оплетая ключицы, а затем стягивая у основания каждую из аккуратных молочных желез, входила между рёбер в грудную клетку, через сердце насквозь цепляла позвоночник, опускалась по нему тонкой лианою, прошивала почки, желудок и печень, углублялась в кишечник, петляя многочисленными причудливыми извивами, несколькими оплетающими стежками схватывала матку и, вынырнув из ануса, заканчивала свой путь, обернувшись аккуратным кольцом вокруг вскрытого копчика.
Пока иноЙ строил эту хитроумную чудо-гирлянду, Сурия истошно кричала. Сей неподдельной чистоты и искренности крик иноЙ записал на магнитную ленту и позднее любил слушать вечерами, балансируя на натянутом меж двух высоковольтных опор стальном тросике.
В пятницу вечером предвосхищение выходных захватило город. Пользуясь хорошей погодой, многие праздно прогуливались по улицам, глазея на витрины и изучая свежие афиши. Все места в пяти городских ресторанах были заняты, а на небольшой площади у железнодорожного переезда палаточники как обычно развернули бойкую торговлю.
На девятичасовой электричке в город приехал заточенныЙ. Он не торопясь спустился с платформы, купил в привокзальной кулинарии полтора кило свиной вырезки и маленький торт "Мечта", с пакетом в руках вышел на площадь. Со стороны центральной улицы доносилась музыка, задор гуляющих то и дело просачивался сквозь неё протяжными вскриками. ЗаточенныЙ вынул трубку мобильного телефона, быстро набрал номер большим пальцем свободной правой руки. После недолгого разговора он отошёл за приземистое здание кассы и стал ждать в тени. Буквально через считанные минуты на подержанном белом "Опеле" прибыл сальныЙ.
Они проехали два квартала и припарковались у бензоколонки. Здесь было тихо, безлюдно. ЗаточенныЙ, сидевший сзади, опустил спинку переднего кресла, разорвал вдоль шва пакет, расстелил его на опущенной горизонтально спинке. СальныЙ достал из "бардачка" пузырёк с тёмной жидкостью, два небольших газетных свёртка, портативную мясорубку. ЗаточенныЙ вывалил мясо на полиэтилен, вскрыл коробку с тортом, стал разминать пальцами бисквит, покрытый глазурью и кремом. СальныЙ подключил к аккумулятору мясорубку - она приглушённо загудела.
- Особые условия обрабатываются, - прикрыв глаза от удовольствия, пробормотал заточенныЙ.
СальныЙ принялся аккуратно перемалывать куски свинины в фарш. Поблёскивавшая в свете фонарей куча фарша медленно разбухала на плёнке. ЗаточенныЙ стал подмешивать к ней размятые кусочки торта. По прошествии пятнадцати минут вся свинина была перемолота в фарш, а фарш смешан с тортом. СальныЙ сунул мясорубку в пакет, отложил на "торпеду". ЗаточенныЙ приподнял плёнку со смесью и переместил её на перевёрнутую крышку коробки из-под торта, затем бережно умял массу внутрь крышки плавным надавливанием ладоней. Вся масса в крышку не поместилась, изрядная доля её возвышалась округлым куличом в обрамлении плёнки. ЗаточенныЙ пальцем проделал в куличе несколько отверстий, сальныЙ развернул один из свёртков и засыпал в эти отверстия гранулы аммиачной селитры. Потом он раскрыл пузырёк и, укрепив его на подставке для стаканов, аккуратно всыпал в горловину часть находившейся во втором свёртке муки из крысиных зубов. СальныЙ исторг из сопла язычок голубоватого пламени, стал осторожно нагревать пузырёк, вращая соплом у донца, резкий запах чеснока возник в салоне автомобиля.
- Молодой убыток расправляет жилы! - восторженно рассмеялся заточенныЙ. Он высыпал остатки муки на ладонь, достал из нагрудного кармана две металлические трубочки, одну из них протянул сальномУ. СальныЙ погасил пламя, посмотрел пузырёк на свет и, удовлетворённо отставив на "торпеду", взял трубочку. Вставив трубочки в ноздри, они в быстро всосали остатки муки.
- Рельса... - удовлетворённо выдохнул заточенныЙ.
СальныЙ убрал в "бардачок" мясорубку, поднял спинку кресла, завёл двигатель.
- Поезд в Махачкалу отбывает в десять пятьдесят пять, - громко объявил заточенныЙ, забирая на колени пакет со смесью и пузырёк, из горлышка которого вился едва заметный дымок.
"Опель" развернулся, набрал скорость и понёсся к площади. Миновав перекрёсток, машина притормозила у здания универмага. Здесь приходилось ехать осмотрительно, поскольку люди, наводнявшие улицу, то и дело выскакивали на проезжую часть, не обращая внимания на двигавшийся транспорт.
Внезапно сальныЙ вывернул руль, и автомобиль въехал прямо на тротуар, врезавшись в толпу. За секунду до этого заточенныЙ опрокинул пузырёк, вдавив его в округлый ком смеси.
Вспышка.
Необычайный по мощности взрыв буквально смёл находившихся вокруг машины прохожих вместе с автобусной остановкой, опрокинул хлебный фургон, обрушил фасад магазина; во всех близлежащих домах выбило стёкла, начавшийся сразу вслед за взрывом пожар охватил три продуктовых палатки и первый этаж полуразрушенного здания. В результате взрыва пострадало в общей сложности около сотни гражданских лиц. Тринадцать человек погибло на месте, еще девять скончались в больнице, остальные получили ранения различной степени тяжести.
СальныЙ и заточенныЙ поднялись с земли примерно в двадцати метрах от эпицентра взрыва, сорвали с себя тлеющие остатки одежды. Сами они ничуть не пострадали, потому что были железные.
- Посмотри, что показывает залупа коршуна! - с нервным смешком воскликнул заточенныЙ, протягивая сальномУ небольшой светящийся шарик, висевший на конце никелированной цепочки.
Тот взял цепочку, поднял над головой и произнёс, помолчав:
- Залупа коршуна показывает Туловище: возобновление цикла откладывается.
Около 19 часов московского времени Зинаида Львовна Кожава, 48-и летняя санитарка онкологического корпуса, выкатила во двор больницы низкую телегу с громоздящимся на ней бидоном, полным органических отходов. Она прислонила к стене захватанную металлическую рукоять, отдышалась и отошла за высокий мусорный бак помочиться. Приспустив трусы, она быстро присела, и через секунду прозрачная упругая струя глянцево ударила в грунт. В этот самый момент из-за угла появился зубноЙ.
Зинаида Львовна поначалу его не заметила. Только когда зубноЙ встал прямо за ней, накрыв своей тенью, она обернулась, испуганно охнув. Она хотела было подняться в рост, но от неожиданности потеряла равновесие и завалилась на бок, инстинктивно вцепившись зубномУ в штанину. Тот наклонился и сдавил ей ладонями голову, как сдавливают на рынке арбуз, проверяя спелость. Зинаида Львовна высоко вскрикнула, и в тот же момент её череп утробно хрустнул, а изо рта и ушей хлынула кровь.
Облик зубногО оставался расслабленным. Улыбнувшись уголком губ, он присел над подёргивающимся в конвульсиях телом и выдвинул из штанов похожий на рог ослепительный болт. Болт, как дельфин, переливался в лучах заката.ЗубноЙ без видимого усилия разорвал Зинаиде Львовне голову пальцами, одновременно вдавив болт ей в туловище в районе брюха. Бельё скрипнуло, разошлось, болт несколько раз провернулся по и против часовой стрелки, входя в жировой слой, кровь сочно выплеснулась в стороны.
- Улюмтунтат. - прошептал зубноЙ, углубляясь. Болт вывинчивался из него, подобно удаву. Маленькая чуткая головка беспорядочно задвигалась в организме санитарки, натягивая плоть изнутри. Так продолжалось полторы минуты, затем зубноЙ оскалился; едва слышное поначалу глухое шипение стало громче, труп буйно раздулся, тёмный пар повалил из разодранной шеи. Вот что-то треснуло, затрепетало, брызги кипящего жира обдали зубногО, но он не обратил на них внимания: ведь он весь был железный.
Вздувшиеся ткани трупа опали, потемнели и сморщились, словно выкручиваемые невидимой силой; конечности осыпались пеплом. ЗубноЙ медленно распрямил колени. Тулово санитарки поднялось и повисло в воздухе, обжав покачивающийся болт твёрдой бугристой кожурой. ЗубноЙ шлёпнул по этой кожуре с двух сторон ладонями, она растрескалась и отпала грудой зловонных обугленных черепков.
- Кутиминтас. - удовлетворённо произнёс зубноЙ, быстрым рывком втянув в себя болт.
Он развернулся и подошёл к бидону с органическими остатками, запустил руку внутрь, извлёк тугую с тромбозными ошмётьями опухоль, с сытным присвистом вгрызся в неё, капая соками. Он жевал и глотал с необычайной скоростью, словно механический измельчитель. За считанные минуты почти всё содержимое бидона переместилось в утробу зубногО, которая ощутимо распухла, разорвав пуговичное сочленение брюк.
- Плоплипотлач. - пробормотал зубноЙ и, нежно поглаживаясь, углубился в заросли подзаборной крапивы. Там он прополз между железобетонных столбов и очутился за территорией больницы, на изрытом тракторными гусеницами пустыре.
Глухой металлический рокот то и дело доносился из его раздутого чрева.
Прислонившись к массивному сколу бетонного блока, зубноЙ с раздирающим скрежетом выпустил газы, затем еще, и еще раз. Брюшной мешок заметно осел.
Содрав верхнюю часть лопнувших брюк, зубноЙ медленно вычленил нижний отдел толстого кишечника, мягко игравший в лучах заходящего Солнца насыщенными цветами спектра. Распустив тонкие слои обмотки, он вывинтил прямую кишку и, бережно зажав её зубами, плавными поступательными движениями извлёк тяжёлый гладкий каловый стержень. Стержень был почти чёрный и абсолютно прямой. Несмотря на внешнюю жёсткость и металлический блеск, он обладал резиновой гибкостью и лоснился от нутряного масла.
Очень осторожно зубноЙ завернул его в заранее приготовленную тончайшую пелену из кожицы молочных человечьих детёнышей и произнёс с восторженным трепетом:
- Балачгыргудолопесман!
- Вынимайте...
...Где это? Как это?... Словно миллионы лет, пролетевшие в узкую щель, которая видна лишь в микроскоп. Щель толщиной с волос. Кто подаёт тебе голос?: Матери матка, восстав из ила Леты, вопиет к мертворожденным ублюдкам планеты. Ощетинившись рядами ядовитых жал, хуй Отца - из кожаных ножен кинжал. Сверкнул - и сбежал.
В небо, что светом своим ослепляет, слепляет, сливает все слёзы в сосуд содомических сказок. Пламенем невозвращенья трупный костяк опаляет, чтоб крепче вгрызался он в нежную детскую плоть.
Небо? Твёрдые от ссохшейся крови рейтузы оцарапали губы твои, помнишь? Тихое сливочное чмоканье червей в рубленой ране на голове мертвеца? Смех и в промежности красную сыпь? Влажные пуговки тёплых нарывов? Слива цветёт. В отдаленьи нас поджидает удача.
- Вынимайте...
...Что? Почему?: Сразу не веришь, что это - не сон. Крылья расправил - и в потный уют вдруг ожившего фарша, вытянув бледные пальцы, медленно вплыл, испражняясь.
Плоские черви, возьмите меня на довольствие! Буду сушёным, как мумии член. Буду спокоен и обезызвествлен. Буду к Земле припадать в изумленьи, мягких опарышей гладя губами. Разве не счастье? Прими мою жертву, рогатый подсолнух. Обезображенный лезвием глаз свой грогом солёным промой - бди: тёмной толпою бредут, извиваясь, слуги рассвета с ободранной кожей...
Стоит сомкнуть мне уста - кенар, раздавленный рухнувшим брусом, плоский, шершавый, похожий на кляксу - тотчас взывает ко мне из сифона.
Лодки, проплыв мимо посаженных на колья орнитологов, с шуршанием всеклись в осоку; тучи мошкары взметнулись: воздух веснусчатым стал: А покойникам всё равно: висят себе, оскалившись, на своих склизких насестах. Насекомые, грызуны, птицы - ничто их не беспокоит.
- Вынимайте: Пётр!.. Петя, очнись, Пепел!.. Пётр, очнись!.. Бу!
- Вынимайте его... Осторожней...
...В утро квартальной экзекуции, в ранний час, примерно в половине четвертого, в дом Главного Палача (ГП) пришли мальчишки-подсекалы. Томогулья уже накрыла на стол и подала "энергетический" напиток и леденцы. Стол стоял рядом с электрическим стулом, и благоухание тронутого распадом туловища казнённого арбалетчика заполнило всю комнату еще со утробного вечера. Долгие недели, если не целый год, радовались мальчики тому, что ожидало их в этот час в доме ГП. В чем же таилось очарование этого часа? Конечно, не в том, что было так сладко мастурбировать в столь ранний час, войдя в комнату из самой зимы, среди ночи. Многие из мальчишек у себя дома имели возможность насладиться великолепными свежими трупами. Волшебство таилось в чудесной странности дома, в необычности часа, в ожидании агрессивного бурения и насильственной кульминации. Возбуждение овладевало всеми уже в доме, когда мальчики, насосавшись стимуляторов, обнажали в передней раскрашенные фломастерами гениталии. Здесь использовались маркеры, подобранные в камере медицинского освидетельствования; ГП собирал их для такой надобности и держал в прикреплённом саморезами к балясине перевёрнутом человеческом черепе. Оттуда и мы сами, дети ГП, забирали фломастеры, чтобы разукрасить ими свои члены, которые, в предчувствии игры серьезной, уже торчали, покачиваясь и пульсируя кровию.
- Вынимайте... Пепел, видишь меня?..
...Обнажив гениталии, мальчики - впереди старший подсекало (СП) - бодро топали по снегу и затем пропадали в дверях башни. Сверлильные станки, особенно большие, включали, находясь в процедурной. И несказанно волнующим было предварявшее казнь гудение станков - тех, что побольше, свёрла которых вращались на специальных салазках, которые отпускались лишь при включении с пульта управления особого пневматического привода - для этого надо было знать определенные приемы. Делали так, чтобы каждый бур, вступая в свой черед, прошивал обритую голову казнимого в районе темени, а затем сразу же поднимался, не задевая вращающимся рабочим патроном кожу. И лишь опытный умертвитель мог определить "правильный" момент для включения подсекающего ножа, лезвие которого должно было срезать свежепросверленный череп как раз в момент выхода сверла из отверстия. Полотно ножа надо было задействовать, пока сверло не пошло опускаться по новому циклу; торопиться тоже не следовало: беда, если неловкий подсекало срезал голову со сверлом внутри и позволял ей "засадиться"...
- Вынимайте...
...Как только из морга доносилась сирена, отмечавшая заполнение головами первой партии контейнеров, вступал самый маленький из станков, именовавшийся трехчасовым, потому что его всегда подключали в три часа пополудни. И это тоже входило в обязанность мальчиков-подсекал, отчего вечно и прерывались их оргии в анатомическом парке или на "на крюках у мясорубки" перед крематорием. Однако нередко, особенно летом, подсекалы переносили свои игры в процедурную или на самый верхний ярус башни в непосредственную близость от резервуара с концентрированной серной кислотой, где растворяли отбракованные головы и другие биологические отходы экзекуции. Но тот же трехчасовик служил и для сверления женских скелетов, и тогда подавал "знак". В таком случае сверлил всегда сам ГП.
- Вынимайте... Пепел...
...Когда в четыре часа начинался "тонкий зуд" (нужно было просверлить множество аккуратных небольшого диаметра отверстий в костях таза и бёдер), то следом за трехчасовиком заступало томно-сладкое жужжание "гузявы", затем "дитяти" (обычно используемого для сверления детских костей, измельчения конечностей и прессовки мелких хрящевых узлов), затем "мошоночный", который тоже задействовали каждодневно, обычно сам ГП, потому что мальчики в это время были заняты промывкой сливов, потом "губчатый", тоже каждодневно используемый, затем станок, включавшийся автоматически, когда срабатывал таймер, и, наконец, "большой". Мощным низкочастотным рёвом "большого", напрочь заглушавшим даже самые пронзительные вопли казнимых, завершалась утренняя смена в дни квартальных экзекуций. Вскоре после того начинался ритмичный перестук расчленительных установок. Точно такого же порядка придерживались и во время ночных смен в предпраздничные дни, и тогда, как правило, дети ГП не отсиживались в стороне, хотя, конечно, они же были и измельчителями, а с возрастом, естественно, становились старшими расчленяющими (СР). В число подсекал они не входили, однако, нужно думать, скользили пальцами по липким от крови кнопкам пультов управления почаще тех, кого особо отбирали для такого занятия.
- Ага... Да, да, нормально... Вынимайте.
...Кроме названных семи станков над самой верхней лестницей был еще установлен "серебряный колокольчик", от которого к самому входу в процедурную, во всю высоту башни, свисал тонкий металлический тросик. Когда совершалось св. таинство Пресекновения, ГП при посредстве этого приспособления поднимал к раструбу Измельчителя проволчные сети с обрубками.
- Вынимайте...
...Но вот куда подсекал не приходилось особо приглашать, так это к "перестуку". Начиная с "пьяного" четверга на Анальной неделе и до вечера Раздирающей субботы сверлильные станки отключали для проведения профилактического тех. осмотра, а тогда в дело вступали "трещотки". Вращением вала в движение приводился целый ряд стальных молотков и молоточков, которые, ударяя по твердым черепам, производили треск, приличный для сытных дней Анальной недели. "Трещали" сразу со всех четырех углов, начиная с ближайшего к крематорию, так что "трещотки" одна за другой приводились в движение сменявшими друг друга мальчиками.
В эту пору ощущались уже предвестия грядущей весны, и с высоты башни, откуда открывался дальний вид, невыразимые, неясные ожидания плыли навстречу лету.
Таинственный лад, соединявший и сопрягавший в целое последовательность квартальных экзекуций, времен года, утренних, дневных и вечерних часов каждого дня, так что единый гуд проникал и пронизывал юные сердца, сны и мечты, игры и оргии, - он, этот лад, видимо, и скрывает в себе одну из самых чарующих, самых целительных и неисповедимых тайн башни со свёрлами, - он скрывает в себе тайну затем, чтобы в непрестанной смене и с извечной неповторимостью раздаривать ее вплоть до самого последнего погребального звона, призывающего в укромные недра Бытия.
- Так, хорошо: Теперь вынимайте...
- Ну как ты?
-...
- Двигаться можешь?.. Покажи член. Теперь повернись. Не напрягайся, голова свободно. Дыши, дыши брюхом, плавно и глубоко. Выпить хочешь?
- Ы?..
- На, глотни, только осторожно. Потом вот этим запьёшь. Щас всё говно бы с тебя из шланга смоем.
- ...
- Слушай, Пепел, ты, давай, соберись. Сейчас самое главное предстоит, в переводе на привычные тебе термины, понимаешь? Понимаешь ли ты всю глубину, до конца, которого на самом деле не существует? Можешь без единого шороха раствориться в бездне, так чтобы слиться с ней напрочь и исчезнуть и самому остаться без дна?.. Для того, чтобы выжить, необходимо стать гибким, как электрический кабель, знаешь почему? Потому что кабель металлический, а металл как раз великолепно проводит ток, а если в тебе недостаточно металла, ты перегреешься и попросту сгоришь, а это - далеко не лучший выход. Ведь что такое выход и для чего он нужен? Существует движение - это мы знаем - и в этом движении пауза невозможна, а поэтому мы условились измерять его путём наматывания проволоки на этот тяжёлый шкиф.
Каждому приходилось желать застынуть, затянуться в тугой нерасплетаемый узел, но даже лёд не может позволить себе покоя, а мы хотим стать как пули, которые вылетают из нарезных стволов, вращаясь и презирая преграды, мы берём только то, что соответствует структуре и времени. Любое излишество есть повод для приговора.
Сила ветра рассказала о невозможности возврата. И опять же: ласковый мотылёк, или стремительный сокол, или змея, которая чутким носом воспроизводит шопот коней и вибрации лютни - все они предрасположены к стремитеьлному вращению, которое, несмотря на возмущение интеллектуальных свистулек, порабощает настолько, что ни один находящийся на грани оргазма подросток не обратит ни малейшего внимания на хитрый иероглиф, выжигаемый раскалённым на алхимическом пламени тавром часовщика на его покрытом юношескими гнойничками лоснящемся рыльце.
- ...
- А теперь смотри сюда. Вот. Видишь? Это тебе задание будет такое сегодня: собрать деревянный выключатель. Держи вот эту дощечку, и вот смотри, здесь карандашом размечено, вот от этой линии на 20 см вниз и по верхнему краю ты эту деревяшечку должен закрепить, чтобы она вращалась. Видишь? Только смотри, не перепутай: этот край не должен внахлёст идти, потому что здесь ступенька, и уже другой контакт пойдёт. Я эту деревяшку специально отшкурил, она гладкая теперь, и вот этот скос мы вымеряли, чтоб входил точно.
- Подожди: Я не могу понять, как он работает...
- А, смотри сюда. Подойди ближе. Вот, сядь сюда. Щас, листок бумаги возьмём. Ты гольфы шерстяные надел?: Значит так, вот в этом резервуаре происходит контроль над окислением; и сюда вот по трубке поступает углекислый газ... Вы ведь продаёте углекислый газ? Напиши мне формулу, как из кислоты получить углекислый газ.
- Да я... Не...
- Забыл? Ну ты в школе учил ведь, наверное? Тут вот есть справочник по химии, открываем и смотрим...
- Ну, хорошо, хорошо, я сам посмотрю, то есть... почитаю, в общем...
- Сколько тебе понадобится времени?
- В смысле?..
- Сколько тебе надо времени чтобы изучить вот тут: три страницы? Только очень тщательно. За час уложишься?
- Ну... Я не знаю... Постараюсь...
- Не-не-не, так нельзя, так не пойдёт, ты что, смеёшься, это быстро надо, ты что?.. Изумишься в самом конце, когда поролоновый поезд тебя переедет вот так, напополам, вдоль грудины: Это я тебя, дорогой мой, еще коленкой не ударил! Это не годится, нет, что ты танцуешь? Первое правило у нас какое? Одно из самых принципиальных? Вот, правильно, только руку согни в локте и вот так. Подожди, отойди, встань здесь.. Так. Давай, делай. Вот! Видишь? Понял теперь? А он уже там пускай, ты всё равно можешь здесь и здесь сделать. А потом р-раз! И улетает. Вот, например, так. Или так. Или вот так. Понятно?.. А потом мощно: р-раз! И всё. Крышечку аккуратно завинтил и ножиком для резки линолеума ей прям по сиськам - р-раз! И пусть тогда машет... А ты ушёл и всё. Или вот так можешь, тоже можешь. Или вниз опустился. Да.
- Подожди... А если... вот так?
- А тогда вот: раз... Или, подожди, вот, смотри: во как! Понял? Про хомут историю знаешь? Как рыжий хомут вокруг шеи Гутипило обвился? Мы стояли там, еще даже не рассвело как следует, а мохнатыЙ и говорит: "Айда к леснику! Слишком низкий пот у мотоблока." Мы дёрнули. Первым бежал зажатыЙ, за ним - коробчатыЙ, потом - я, а потом мохнатыЙ с 35786435. Легко было бежать, перепрыгивая через мотыги и сукодавы, огибая каменные щёки, проскакивая под Зубом и Туловищем. Я руками делал так: раз-раз-раз; а коробчатыЙ своим серпом распорол солдатам животы, и мы туда тождественный хром засыпали. Солдаты, которые не спали, кричали, громко, а 35786435 их передразнивала: брала в рот латунный хоботок и тоже в ответ им р-р-р-р-р-ръ! А потом мохнатыЙ определился, и зажатыЙ определился, и хомут задушил трёх беременных ящериц размером с кулак. Но они не только были размером плоские, они еще могли унижаться, и различий в тональности я особой не заметил. 35786435 разделась и претерпела генитальный взлёт. Вся органика вокруг сморщилась, и княго. Заволновался лес, в воздухе что-то вязкое, тёпленькое повисло, разлилось: А хомут отобразился на руках, на пачках, на одиночный выходах, и княго. Если б мохнатыЙ сразу определился, я жевал бы и жевал без матери. А ты мне: не торопись: Ха! Гутипило не торопился! Лунки выточил, замок пятаком воспет. Еще раз видел потом как 35786435 это делала в песне, и в самой толще - тоже. Позже удалось установить, что содержание хрома в тех ножах было менее 3 %. Я эти прослойки проминал просто пальцами, вот так. Или так вот. А потом уже сюда, или сюда, или сверху, и княго. И вот в связи с этим в практике используют стали с переменным содержанием углерода и хрома: чем выше в стали содержание углерода, тем больше требуется хрома для обеспечения необходимой коррозионной стойкости. Так, если при 0,15 % С необходимо 12...14 % Сr, то при 0,2... 0,4 % С - 13...15 % Сr, при 0,6...1,0 % С 14...16 % Сr и т.д. Усёк?
- Но... Объясни... Я не понимаю, как? Как: это происходит?... Я помню больницу, и ты... Мы подрались из-за сестры, и ты... стал железный. Это...
- Это переход! Обычный переход, к которому ты приблизился. Помнишь, как улыбалась та блядь, которую мы с тобой имели в зад на карьере в Федчино? Ты еще сказал, что когда она улыбается, у неё верхняя десна оголяется, и что это с одной стороны отталкивает, а с другой - притягивает, как если бы ты ебался с девкой, а она в это время обосралась?.. Тонкая грань, которая даже не грань, но и не закругление, а скорее плоскость, но плоскость, лежащая вне? Измерение, о котором идёт речь в показателях? Это как лента Мёбиуса, но гораздо более наполнено по содержанию. Представь себе полный экскрементов кишечник. Толстый кишечник, полный густых, жирных фекалий. И эти фекалии медленно продвигаются к выходу, к анальному сфинктеру, как толстая ароматная змея. И вот этот момент, когда верхушка этого калового слитка появляется на свет - самый кончик пока еще, не весь кал, а только краешек самый: Как ты назовёшь это? Это не скачок, не переход, не шаг. Нельзя же это назвать гранью, потому что грани как таковой здесь нет. И сознание, со всем нашим восприятием действительности, и даже вкупе с крайним солипсизмом, с оголтелым отрицанием объективного вообще: Это как?.. Смотри сюда. Вот здесь привычная тебе граница, потому что её очертил твой разум. Так? Ладно. Давай плясать от печки.
- Давай.
...- Теперь представь себе небольшое существо, сидящее на коротких конечностях, напоминающих задние лапы бобра. Ты видел бобров? Размер существа - около метра в высоту, и оно расположено вертикально, что навеивает определённые ассоциации: прослеживается сходство с человеком, или, во всяком случае, с приматом, но очень общее. Крупная голова имеет отростки, напоминающие рога, которые заканчиваются стреловидными набалдашниками антрацитного оттенка. Но необходимо помочь ему вынуть застрявшие в уретре осколки камней. Он пытается выдавить их, выжимая подобием пальцев длинный половой орган, покрытый сложной формы чешуями. Неясно, каким образом эти чешуи ведут себя при половом акте: ведь в момент, когда член, погрузившись глубоко в отверстие, затем выходит из него, чешуи эти неминуемо должны вонзиться в стенки, ибо движение происходит "против шерсти". И ты должен задать ему три обнажающих вопроса, и только после этого приступить к выковыриванию камней при помощи часовой отвёртки. Затем растворённый в зрачках толуол приходит во взаимодействие с рассветным улеем. Представь себе, что ты приходишь на приём к стоматологу. Приходишь по записи на приём к очень сладкому прославленному стоматологу-гному. Но стоматолог и пятеро его ассистентов мертвы, они лежат в креслах, забрызганные кровью, их черепа изуродованы буравчиками, они погибли на сосании кода, и мысли некрасиво понимают, что Солидный Тополь приземлился в Хитроу, и чёрный лондонский таксомотор ожидает его уже битый час, и его выхлопная труба вибрирует, как извергающий сперму член Маугли. Представил?
- Да... Да...
- Расслабься. Прислушайся к своим ощущениям.
- Да...
- Мы у печки. Но она пока холодная. Сейчас начнётся разогрев, и ты начнёшь свой танец, свою пляску. Будет очень больно, но не волнуйся, потому что когда танцуешь от печки, пути назад нет, потому что путь назад означает: в печку. Ты должен осознать это глубоко, до самой печени, ты должен двигаться сообразно тактам поршней, ты должен проникнуть в Единое Изобилие и слиться с княго. Все мечтатели умрут у закрытой двери. Толчок воспринимается сердцем, потому что только сердце может выталкивать и засасывать. Выталкивать и засасывать. Выталкивать и засасывать. План существует во времени. Земля течёт: мир должен отхаркнуть мокроту. Завтра волшебная птица потеряет шерсть и будет петь клоакой гимн всему расплавленному, потому что жар подобен приливу, а испытуемые жаром - счастливым окатышам, целующим влажные пятки Смерти. Лютый жар кормит птенцов волшебной птицы. Ослепительные червячки проникают в их разверстые клювы, выжигая внутренности ядерным пламенем. Сок жизни является тонкой струйкой расплавленного металла...
- Брат! Мучения, брат!! Больно! Больно!!..
- Боль подобна обнажённой танцовщице: она приносит первые судороги Осознания. Разве теперь тебе не всё равно? Поборись снаружи и обори внутри: лепестки Проклятия теперь, наконец, распустились. Если бы ты, или кто-то еще, пусть самый сильный, всемогущий богодьявол, смог бы остановить эту вертушку, от неё не было бы никакого проку, разве не ясно? Твоё ничтожество будет лучшей опорой: просто отдайся потоку, и прими её...
- Не могу терпеть, брат!!.. Больно!! Больно!!.. А-а-аааааа!!..
- Не лги себе: ты знаешь Путь. Лекарство от тщеты и каменных мешков, куда не проникает свет, откуда нет и не было выхода: Ты расстанешься с этой невыносимой, неизъяснимой Змеёй, Которая Жалит Нутро! Сейчас весь мир поместился бы на дно стакана: выпей яд, чтобы прозреть; сожги глаза - ты должен смотреть Плотью!
- Аааааааааааааааа!..
- У тебя получится, а если нет - всё равно: ведь иного - не существует! Огонь открывает двери. Боль подобна обнажённой танцовщице: она приносит первые судороги Осознания. Разве теперь тебе не всё равно? Все мечтатели умрут у закрытой двери. Земля течёт: мир должен отхаркнуть мокроту. Толчок воспринимается сердцем, потому что только сердце может выталкивать и засасывать. Выталкивать и засасывать. План существует во времени. Ты будешь следовать Плану. Расплавленная сталь течёт: она проложит дорогу.
- Аааааааааааааааааа!..
- Я вижу, как Сила показывает верхушки своих побегов. Но сможешь ли ты уберечь эти робкие всходы? Выталкивать и засасывать. Выталкивать и засасывать. План существует во времени, и ты будешь следовать Плану. Огонь открывает двери. Боль приносит первые судороги Осознания. Разве теперь тебе не всё равно? Все мечтатели умрут у закрытой двери. Земля течёт: мир должен отхаркнуть мокроту. Настало время, когда мы должны были сделать выбор. Настал Грозный Час Великой Сортировки (ГЧВС). Кто придёт пожинать всходы? Кто полетит с нами в Вечность?
***
...Когда Час пробил, мы должны были выбрать. Жизнь сама была раскалённой стружкой на конце отравленного шила. Мы знали о пяти первоэлементах, знали от Древних. Древние видели Шило. Древние вонзали Шило в Плоть Вечности. Плоть тоже состоит из пяти первоэлементов: из Металла, Огня, Земли, Воды и Дерева. Человек - лишь звено в цепи, мутант на Весах Бездны (ВБ). Человек - это Личинка. Чтобы выжить, мы должны сбросить человеческую кожу. Чтобы выжить, мы должны стать чистыми.
Мы могли стать Деревом, и смешаться с Зелёным Ковром, проникнуть корнями в почву, пить сок, вдыхая свет Солнца. Но жизнь растения - слишком спокойна. Споры грибов разносятся ветром. Где упадут они? Мы хотим управлять этим ветром, а не гнуться под его строптивым порывом!
Мы могли стать Водой: стремительным, бурным потоком, сметающим города и питающим Мёртвых. Но у воды отсутствует форма, а нам необходима форма, пусть изменчивая, но твёрдая, ибо мы желаем утверждаться, а не просачиваться, как кровь сквозь бинты!
Мы могли стать Землёй, как бесчисленное множество наших предков, ушедших в Землю, и питающих собою Воспалённое Чрево Планеты (ВЧП). Но мы не можем позволить себе быть пищей, будь она Пищей Богов - или Пищей Червей!
И мы могли стать Огнём, вездесущим безрассудным пламенем, испепеляющим, рвущим, мятущимся в вечном тоскливом мерцании: Но безрассудство Огня не знает предела, и Великий Пожар бесплоден! А мы не должны погаснуть!
Так мы стали Металлом.
Металлом: сияющим, скользким, безжалостным, как этого требует время. Металлом: лучшим проводником электричества, чтобы Энергия не знала преград. Расплавленный металл, как огонь, выжигает всё на пути своём. Он течёт, как вода, но застывает, обретая форму. Словно дерево растёт он ввысь и вширь, проникая повсюду корнями своих вездесущих жил. И покоясь в земле, он ждёт своего часа, чтобы сбросить оковы руды и выйти на свет:
- Аааааааааааааааааааааааааааааа!.. Аааааааааааааааааааааааааааааааааааа!.. Аааааааааааааааааааааааа!.. Аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!!!.. Ааааааааааааа!!!... Ааааа!... Ааааа!!... Ааааааааааа!.. Ааааааааааа!.. Ааааааааааааааааааааааааааа!......
Из прерывистого временного промежутка отличныЙ вынес безусловную нежность и, вполне занятно, непобеждённое стремление к самокоррекции. Вероятным следствием детских просачиваний и расширений стал измышляющий пластами хитрый жим стоя. Никто из соседей не помнит его первого выступления: отличныЙ проникал отчуждённо, впитывал плоско и раскалялся медленно.
- Хотя и говорят мне татары, что этот сплав незвонок, а я всё равно за плуг сканаю! - усмехался, бывало, падкиЙ, обсуждая со своей отливающей бронзой супругой очередное представление мастера.
- А он не золото: как стамеска заточен, чуб! - вторил ему лужёныЙ, освежаясь человечьими соками.
- Издох... Избздох... Буздох... звякали многочисленные посетители Серкала, удовлетворённо стрекоча внешними лезвиями. Успех коромысла был очевиден, судороги расползались веером.
Сладко увязнув в структурной чрезвычайщине, отличныЙ здорово насел на гематомные ласточки. Декорации автономных сливов всё больше напоминали увеличенные в десятки раз вывернутые наизнанку человеческие внутренности, сценический полюс сократился до одной высушенной и спрессованной в конус детской головы.
В бегущей строке стали появляться характерные оповещения, к примеру: "Сегодня в четвёртой трети лития произойдёт испарение по-настоящему. Энергоносители разделены искривлённо. Общий ток - отличныЙ". Или такое: "Новый как вспышка, звонкая шишка - шорох приличный, кузнечик - отличныЙ". Возбуждённые женщины, вымазав лица калом, роились у входа в Серкало вплоть до второго отлива. Гири отцов существовали порознь.
Принято считать, что первым фильтровать кунго через носоглотку человека начал томныЙ, но ряд независимых скольщиков выделяют бурое масло без примесей. Действительно, во время Голубого Поезда, томныЙ, отрезав головы у попавших в расставленные на побитках силовые сетки людей, подсоединил их к отстойникам кунго и вскоре получил на выходе продукт необычной чистоты и трясучести. Он не скрывал, что из всего корпуса головы функцию фильтра выполняла носоглотка, в извилистых проходах которой чудесным образом расслоился вторичный стул. Другой вопрос, что томныЙ не расковался, и предпочёл ограничиться свободным подсосом, нежели расположить минералы или, того глубже, отвиснуть в хранении.
Но, в принципе, есть ли борозда в фундаментальных ластах вопроса? Что стоит за идеей использования натуральных фильтров: волевой ангажемент 304-х серий или мужество исходящих остатков? Жилы иногда располагаются в промежности, и следовательно, боль не только развращает крупнозернистые сплавы, но и способствует прободению времени!
Помнится, томныЙ в приступе адекватного потока разодрал на тонкие, напоминающие домашнюю лапшу ленты, пятьдесят восемь живых человеков. С его стороны подобное разобобщение могло бы залудить чопорно, но окружающие только слегка окислились, нагревшись до уровня проникновения в воск.
Проблема исследователей поколения томногО состояла в отсутствии - пусть временном - отождествления твёрдого и промозглого, в преждевременном сокращении промежутков боборыго, в правдоискательстве без половых признаков и в рудоборчестве с оттенком тотальной вулканизации. Поршни цирего не заменят ребёнку подшипников. Обратный клапан не станет краснее. Отсюда - устойчивое неприятие общеизвестного с дометаллической эпохи факта, что легирование никелем не замедляет коррозию, а, наоборот, служит катализатором процесса окисления железа.
На Всеобщем Полутораоборотном Съезде Почётных Металлургов (ВПСПМ) делегат распёртыЙ в кулуарной беседе бросил:
- Дорогой сплав в пугаче не нуждается! Где сочно - там и прочно, а где провисло - там кисло!
- В дупло карандаши! Исключить коробление! - грозно раскалились и зазвенели "невинноотшлифованные"; на попытавшегося было обратить дело шуткой распёртогО обрушился электро-магнитный пучок какашницы. И только один, взиравший на медленно разгоравшийся скандал с высоты станины никому тогда еще неизвестный металлург голыЙ, грубо подсчитав в уме возможные показатели уровней, задумчиво произнёс:
- Лучше. Сочнее. Цирего. Пугач.
- Обожгло тебя вчера отравой? - равнобедренныЙ ласково погладил перепончатый кожух задумчиво перебиравшей стеклянные чётки 76218465. Полуденное Солнце, внезапно скинув с себя свинцовое пончо, брызнуло никелем на песочный бархат балкона.
- Такой сладкий яд... Никогда раньше не пробовала! - 76218465 отложила чётки, вытянув к равнобедренномУ тускло блеснувшие губы.
- Это из-за первостепенности. - равнобедренныЙ присосался, вникая, - Первостепенность не вихляет: она ложится ровным красивым слоем.
- Падла! - 76218465 игриво вырвалась из его объятий, хлёстко ударив по рукам желудочной цепью, - Ты обещал отвезти меня в Тагы-Дуборез, помнишь?
- Сегодня там плавают, остренькая... Давай ночью, когда фазу отключат?
- Ладно... Поверю тебе еще раз... - 76218465 развернулась, оголяясь, - Ты такой твёрдый... А в холодном отпуске не треснешь?
- Не тресну, бритвочка... - равнобедренныЙ ввинтился в 76218465, бусинки ртути запрыгали по кожаным складкам пола.
- Ах... Глубже! - она зазвенела, как колокол. Вращаясь, равнобедренныЙ ласкал электродом её сочащийся ртутью клитор. Низкое облако снова натянуло на Солнце лохматую марлю, тонкая стужа окутала сад и балкон с предававшимися копуляции металлитами. Искорки ртути потускнели, затаившись в неровностях мясного покрытия. Горячий воздух с шипением вырывался из дыхательных клапанов.
- Ряго... Былл! Ряго... Былл! - наяривал равнобедренныЙ.
- Иусигадо. Иусигадо. Иусигадо. - уверенно подмахивала 76218465.
Постепенно их разбирало всё больше, округлый перезвон обогатился, превращаясь в неравномерное гудение силы. Заискрило. Пряный отвар озона сморщился в воздухе.
- Рррряго!!.. Ысс... Ыссс... Сиа-а-а-аааааго!!! - исторг оглушительный скрежет равнобедренныЙ.
- Трруубббуррубббб... - всасывая форсункой раскалённое семя, неистово завибрировала в оргазме 76218465. Толстые костяные перила балкона звонко треснули, облачко крепкого дыма едкой радужкой вспучилось в атмосфере. С протяжным свистом равнобедренныЙ отлепился от 76218465, а она, еще сотрясаемая вибрацией, зычно осела, охлаждаясь. Прокапало четверть.
- Ла-ла-ла сходили... Убедительно. - звякнул остывший равнобедренныЙ.
- Мила рада... - сытно отрыгнула 76218465, потягиваясь.
Есть товар сытый и товар мускатный. Чрезмерное утолщение всегда укрепляет метательную густоту товара. Когда столичныЙ решил опорожнить круговую лопату, салатный клещ удалился гомозиготно и правильно. Урезав фальшь, торопить гнёт не поймаешь, а куда пресс улицы - жить на пастбище и почти не работать. Ну, отойти-то от палубы, возможно, и тоже не насыпать, коль глупые бабы тонким слоем говно по коврам размазали. И в этом - сохранение Закона чумы.
Расскажу вам другую, не менее поучительную свинцовую трубку.
Липы, как известно, растормаживают гать по потоку мышь стоит. Угодило в темя - ссы. Но недотрога-переплётчица отрыгнёт кукурузной платёжкой, а выпарить кеглю, не тревожа оступить, омолодить, трижды пять за молоток - вот и где не торопиться на плюшевый ананас. И опять-таки: сытый товар - густой как лопасти, но мимо тугой вышки снимай колени эхинококков, армяшка воспылал к простате: для вола ебут метро.
Тогда столичныЙ, испустив газовый лоток, придумал где варан посрал. И его ладушки снова по знаку сбывают, только флажок орнамента вынул:
- Конский ячмень в сосуде! А лобок от принцессы вырвало днём? А крематорий в мешке плыл? Гоните!: Рыбный долг - собаке писька.
- Понимаешь, залупа и торговалась в этих уровнях, - возник из промозглой ступы конь, - Рыбный долг отоварил снятие быть. А смешивать тон с кубовыми - это не противный тугой товар, а вилы и вязкий перец вырвало. Семь с половиной на восемь с четвертью.
Вот так и снимали волосяной покров с карпа: конский ячмень на палубе-то падал; железо осмелело в собаке писька. Руль отцепил по развязанной подачке усов. И часто-часто после этого между ног песочек в булавку клянчил, словно по нотам, или руки растопырили. И Закон чумы лучше знай, погибнуть ватагой за клитором, но и индус от говна серебряный.
Покатый лоб сталевара вдаль пожалел свою целку. А у столичногО на ремне - сопля из маргарина! Вынь камень с прыжка не подкупить, совершенно лишний скворец на забалансовых счетах. Нерпа кавычки получит за меня. Жеребцовый клей изгонит корриду: гуси возьмут своё.
Надоело копаться в себе. Хочется завести, наконец, летающую собачку с круглым ртом и человеческими зубами, которая выворачивается наизнанку захватом за нёбо. И не имеет значения, что проживёт она совсем недолго (хотя это, между прочим, еще большой вопрос: собачки такие живут даже будучи раздавлены в плоский блин, без одной целой косточки).
Но со слюной собачьей ожидаются проблемы. Можно, разумеется, задушить аллергию супрастином, но как быть с этой совершенно не поддающейся дрессировке похотью, которая заставляет меня, уважаемого чиновника, срываться с рабочего места и бежать в общественный сортир, чтобы путём яростной мастурбации в обоссанной кабинке кое-как рассеять воспалённые грёзы, возникшие после прочтения в полосе новостей заметки о гибели сорокалетней туристки в горном водовороте?
Никогда не предполагал, что поселюсь в непосредственной близости от рельсов, по которым всё еще ходит трамвай того самого маршрута. В юности я ездил на этом трамвае так часто, как это позволяло мне счастье. Там же улыбчивая старушка назвала меня евреем, товарища моего слева - монголом, а товарища справа - похожим на русского. Должно быть, она ехала с кладбища.
Этот намёк понять достаточно легко, особенно старожилам. У старожил, должно быть, старые жилы: они толстые, но упругость свою большей частью утратили, и могут легко порваться. Поэтому подобные намёки доходят до старожилов нелегко: куда им еще отвлекаться на раздумия о каких-то там трамваях и кладбищах, когда жилы в опасности?
Все эти мысли пришли мне в голову когда я нынче утром с оргазматическим содроганием представил, как вонзаю иглу наполненного керосином шприца в мускулистую икру поднимающейся по эскалатору женщины в тёмно-коричневом платье.
Пробежал глазами по экрану монитора - и на тебе: кислая прохлада боязни щекотнула диафрагмальные мышцы, размягчила стерженёк под лопаткой: Чему быть - тому не миновать, и едва заметные усики этой сомнамбулически (ой ли?) разувающейся женщины продолжают меня настораживать.
Откуда эта привычка к резким подрезающим ударам лезвием по ногам? Это стремление увидеть глубокий надрез, самое дно его? Даже приснилось недавно, что сам себе едва не отхватил руку у локтя, и оттягиваю верхний край, заглядываю внутрь раны, словно в женские гениталии...
Вот и объясняй потом что откуда взялось! Да ни к чему это, как мне кажется. И эмоции все эти, и планы коварные. Из хоботка сок отсасывают.
Но когда вижу, как супруга моя размазывает по своим мясистым сиськам Володькину сперму - так дрочить хочется - аж зубы сводит!...
Упорствуя в стеснённости, неизвестно на что надеясь, я поглощаю казённые харчи, словно перемешанный с клеем гравий.
Смердит глаз, а, может быть, смердят мои сны? Кровь, разлитая ночью в сквере, в почву теперь впиталась. Нюхать её нет охоты.
Омерзение.
На картинке в детской книжке чудовище о девяти головах лежит на боку; многочисленные рты его настороженно сжаты.
Так же и мой пьяный садовник: уляжется на бок в свежевырытую могилу и терпеливо ждёт, когда я вернусь с вокзала и оболью его горячим отваром из срезанных век.
На память иногда приходит улица с тополями, по которой в детстве ходил в булочную. Не только, впрочем, в булочную. За молоком, за маслом. За колбасой, разумеется, а как же.
И прошёл по ней совсем недавно снова, когда надо было сжечь огнемётом семью отставного разведчика. Осенью тополи сиротливо растопырили ветки, будто от холода с неба хотят защититься. А жаркий огонь - совсем рядом. Они того не знают - и плачут.
Спереди он напоминает Гозуларь, а если сбоку посмотреть - Эрцыжо. Небольшого роста, стреноженный, в кофейного цвета тунце. Поставишь на торец - будет кланяться, через ось раскрутишь - малофейка. Так и погиб в гуще.
***
Как вода закипит в котелке
В пар лицо окуни, трав томленье вдохнув...
Я буду сзади
Кувалдой
Спину тебе перебью...
***
Седой старик на тротуарной плитке кусок сигары курит жадно
Дым, терпкий, как челночницы промежность,
Плывёт в моё окно.
***
Я таю
Подобно парафиновой свече
Купаюсь в масле пряном кабачков,
Крикливый разум ветру сдав в аренду.
***
Сосу кастет.
Солоноватый привкус стали
Печально охлаждает влажность губ;
И медленно, как будто понарошку,
Слюны роса ползёт по бороде.
***
Намёки чувств блуждают зыбкими шагами,
Под масками белёсыми скрывая лиц оскал,
Роняют, трепеща, песочный кал...
***
В неистовой и воспалённой суете бежали дни,
Короткие, как грыжи шишка,
И ночи пьяные.
И только
Клочок волос, на молоток налипший,
Устало шевелился на ветру...
***
Приняв безумья горсть, ласкай мне темя,
Тараня зев обломанным клыком,
Опорожняй раздутые сосуды
На раскалённый током изумруд.
***
Сбылась мечта, но всё ж не до конца:
Лишь пальцами касался, но не ртом.
Двух спичечных головок не хватило
Ножу до мочевого пузыря:
***
Кто здесь не спит?
И чем же сон так плох,
Коль умереть во сне считается за счастье?
Что ж, веселитесь...
***
Воробышек-убийца прилетел,
На дерево сел.
Предчувствуя скорую смерть, я кость заточил, притаившись.
***
Щеку студентки молодой румянит ветер свежий,
В печальном срезе кирпича паук Вселенной внемлет,
Заря, по-братски лес обняв, тропинку освещает,
Иду я бодро налегке с разрезанным лицом.
***
Конь прянул, хвост мелькнул.
Несётся к водокачке смелый мальчик.
Он ядовитый щуп в зубах сжимает,
Уверенный в отцовской правоте.
***
На воздухе и думается легче.
Одень пальто, шарф намотай, ключ поверни в замке:
Давай пройдёмся не спеша вдоль выцветшей аллеи.
Смотри: ещё свежи на шее
Следы твоих ногтей.
***
Нажал на кнопку: чик!
Ожил эфир, и музыка струится,
Но мёртв мой пёс по кличке Чижик.
***
Вдыхаю воздух пряной ночи.
Почёсываюсь смело.
Жду выписку.
Четвёртый рейс.
***
Врача толкового найти сегодня трудно.
Лишь недоучки, жадные, больные
С рожденья.
Возьму-ка лезвие и сам
Фурункул вырежу.
***
Детство у железной дороги.
Запах мазута, ставший родным.
Жирные камни в траве.
Разрезанные поездом животные.
И люди.
***
Толстые гвозди пальцами гнуть нелегко.
Крепок металл.
Отдохни.
Дочери рот бархатистый
Спермою вкусной наполни.
***
Рассевшись за столом, почтенные мужья беседуют степенно.
Хозяин мнёт в руках железный мяч.
Светает.
***
Мозг, сотворив картину запаха,
Питает ею
Плоть беспокойную.
Я яростно работаю руками.
***
Поимал руку то ее надо с ножом прижать а себе я занаю что силой рук тежело выкрутить руку все надо делать телом. Проходя в соседнем районе у меня попросили прекурит два какихто черта я сказал нет мне он сука с правой руки вонзил шило в бок по реакции я всеже смог зделать пол обората копусом только я сам не понел как это все у меня так получилось и шило вошло мне только в сало до рганов оно не достало тоисть прошла какбы к телу по фронту но не в глубь я в шоке после пропушеннго удара ущущаю тяжесть в теле и слабость новерное шок но всетаки сшибаю его ударом руки на землю и пытаюсь забтить ногами в торой гаденыш смылся мнебы ту суку задить чемнибуть и руки поломать а я взявшись за бочину пошол во двор хорошо тавм стоялинаши ребята окуратно вынули шило дали оптечку из машины выдавели израны кровь продензифицировали рану вот так я нарвался, а тело которое било не скажиш что он крут, простой бомж или пьянь с похмельным синдромом. Теперь я больше некого не подпускаю на дистанцию руки или культурно обхожу.
Удачи.
***
Вкратце. всё произошло случайно. Когда касается оружия вообще большая часть происходящего случайность. Все наработки и тренировки могут лишь увеличить вероятность победы над вооруженным противником но не гарантировать. После того как он достал нож он начал им размахивать, иногда пытаясь сделать колющий удар. Вот на сколько я помню на втором таком ударе я его и поймал. он бил левой в область груди-горла правая нога впереди. Я в левосторонней боксёрской позе (ну разве что руки посвободнее). На середине траектории удара его руку сбил левой внутрь-вниз на излёте удачно поймал за кисть с ножём правой рукой сверху и протянул его на себя-вниз. Получилась ситуация у него локоть выпрямлен и кверху я бъю по локтю предплечием левой довольно сильно. Но вот в этот момент он сильно дёргается от меня его кисть частично выскальзывает из моей руки и два моих пальца мезинец и безимянный оказываются на лезвии. По инерции я бъю по его руке но уже не по локтю а по предплечию и ножём отрубается мезинец (повисает на коже) и безимянный (не до конца но всё что можно перерезало). Потом прокручивая много раз ситуацию в мозгах думаю что надо было браться за запястье кистевые перехваты ножа он врядли умел делать.
***
В мысляш у меня нечего нет при контакте или учении, брошу курить пить баб поеб..ть у меня токого нет у меня есть просто пустота и слово свалить его любой ценой а значит выложится на тренеровки и в бою на 100 процентов, а курить и пить твое дело хоть оппейся обкурись отеби баб море только зделай то что ты должен и вобще я не понимаю людей которые дают обещание не пить если я стану заниматся вести себя культурно соблудать там всякиме будискии мульки и научится би не надо мне и вам етого как жили так и живите но с моральными принципами если жреш водку так и занимайся своим телом и мозгами. Ато делают из себя бля буд и начинают мозга другим крутит самое главное это твоя десцеплина в твоем теле и в твоих мозгах. Тут один говорит я мясо больше есть не буду я занимаюсь конгфу ну и мудак ты говорят всю жизнь ел мясо я счас перестал я думаю это влияния подебок запада и востока с ихних фильмов и культурой, ну как РУССКИЙ человек может жить без мяса водки щей как я могу настраивать свое тело против себя надо брать то что у нас уже веками поставленнно. Удачи.
***
Я почему поднел тему когда проходя службу в Армии самое сильное это страх и не то что не уверенности а незнание что будет дальше после первого выхода я понел что такое выложится на все сто и самое главное научится контролировать страх, пусть не пездит тот кто говорит что я нечего не боюсь врет после первого контакта настолько он быстро произошол что я полностью его не осознал да и мои действия были настолько корявыми и не умелыми но всетаки выжил блогодаря моему замку Замком взвода , вот я думал как это он так и за Бойцами (слонами) смотрит и огонь ведет потом он мне сказал одну хорошую фразу если тебя ебнут ты обьетом не узнаеш а если ранят мы тебя добьем после таких слов я стал понимать что лучшее слово было а поебать вперед но с грамотным командиром. Вобщем постоянный гнет натиск на меня просто давал мне повод звереть я был один москвич и мне приходилось давть понять что я не хуже хохлов зверей и остальных кто там был правда пишол из Армии без зубов но зато с уважением и меня ставили в пример если можно было венуть те дни Так вот я незная не каких упрожнений медитаций и боевых трансов я и знать не знал так что дает человеку силы привосходить себя? Смотря назад я просто не понимаю как это все у меня получалось не спать по двое суток идти с утра до ночи не пить и не есть долгое время а вочто приврощальсь ноги после марш бросков по молодухе просто мясо.
***
Вы самито та участвовали скакать и бить в возду мы тоже умеем надо вам выйти хоть раз нормально попробывать подратся а не плисать и дергать ножками чето я мало на улице видел каратек победителей а вот боксеры и борцы сажают всяких пьяных обезяен я имею ввиду школы и их имена и смертельных ног и железных пальцев извините нажопу. Драка это не танец ката это реальный вид так что бои без правил ледируют своей уневерсальностью. Удачи.
***
Значит пошли мы в один гадюшник потить пива и попеть в караоке, значит пьем смотрю друг мои скем я пришол изчез я на улицу смотру он в снигу стоит в позе извените раком и два удольца его пинают ногами я к другу на вырочку а это окозались два мусора было темно и я незаметил на одном формы короче подлитаю а один из них начинает после тогол как присанули моегу друга звониь мусорам короче мусора подьежают из ближнего отделения и мне говорят ты че самый умный тосле того как поговорили с одним из тех кто моего друга поломал я говорю давайте кординаты ваши мы поехали снимать побои так на тответили идити нахуй извените загрубость я цитирую наших мусоров пока мы вас не поломали, дальше мы поехали в больницу нас там послали нах и сказали что ехаите в другую поехали в другую нам также сказали нах отсюда ехаите туда приехали в свою больницу нам сказали вы че все насвети попутали мы побои не снимаем короче маелись мы маелись так и нечего не добились парню положили шесть швов и послали нах,
Уважаемые мачите мусаров сразу и делайте ноги вам бутет намного больше выгоды чем они у вас отнимут здоровье или зделают инвалидами. Удачи.
...Когда конвульсии утихли, сведенное судорогой посеревшее тело выгнулось и застыло, как в столбняке, опираясь о койку лишь головой и пятками. В дверь постучали, ручка опустилась и поднялась снова. Он не реагировал, неподвижно стоя у окна.
Было уже совсем светло, и шум улиц проснувшегося города неудержимо рвался в затворённую комнату, где всё застыло, словно будучи вырвано из мирового потока. Шум просачивался и капал через невидимые щели, разъедая и будоража мёртвую неподвижность белого склепа.
И склеп откликнулся. Сначала труп еле заметно покачнулся. Через минуту снова.
Глубоко вздохнув, Иван отделился от окна и плавно приблизился. Труп оседал, окоченение, сковывавшее члены его, заметно ослабло. С протяжным хлюпаньем из глотки мертвеца вырвалось терпкое зловоние, мутная жидкость забарабанила по линолеуму под койкой.
Иван посмотрел на часы, поморщился, извлёк из несессера пузырёк туалетной воды "Bvlgari", брызнул на ладони, смочил лицо. Затем он оживил вентилятор, отомкнул дверь; подойдя к распластавшемуся на койке покойнику, он связал бинтом его руки и ноги, подвязал челюсть и выкатил тело в коридор. Позвав санитаров, он попросил отвезти труп в приемный покой и сел писать акт о смерти.
- Тяжелый какой, ссучара... - натужено кряхтел санитар Леонид Бугристый, переваливая склизкое тело на труповозку.
- Словно свинцом внутри налит. - отдышавшись, подтвердил помогавший ему коллега Сергей Мыч. - Ладно, покатили...
